Глава IX
Кошмарная смена
Несмотря на настойчивые уговоры тёти Дуси и её подруги остаться, Аполлон вместе с ними отправился на смену. Да и как он мог не пойти на последнюю свою смену? – тогда бы рушились все его планы. Ну, не рушились, конечно, – в своих обольстительных способностях Аполлон не сомневался, – но затягивались. А ему так уж было невтерпёж! Да и, как видно, всего за каких-то пару недель работы на социалистическом предприятии он пропитался царящим везде духом социалистического планирования и соревнования. Недаром, значит, в цеху висел плакат: "План – это закон, взял план – не нарушай его!".
Управившись со своими разварниками, Аполлон отправился в химлабораторию.
Катя сидела за столом, над которым на стеллаже стояла батарея колб, мензурок и пробирок, и писала что-то в какой-то рабочей тетради. Увидев забинтованную голову вошедшего в лабораторию Аполлона, она всплеснула руками:
– Ой, что с тобой Аполлон?
Аполлон сел на кушетку, на которой в ночную смену химики, вернее, сплошные химички обычно дремали, привалился к стене.
– Да так, ничего страшного – бандитская пуля, – сказал он и улыбнулся своей, казавшейся в его неприглядном состоянии ещё более обворожительной, улыбкой. – В миллиметре от сердца прошла…
– Как? – испуганно ахнула Катя. – У тебя же голова забинтована.
– Обыкновенно. Забинтовано там, где она вышла. А вошла, значит, с противоположной стороны. Там тоже забинтовано. Показать, Катюша?
Катя похлопала своими большими воловьими глазами с длинными ресницами с недоумённым выражением на выглядевшем оттого ещё более привлекательном, чем обычно, личике. Потом деланно надула пухленькие губки:
– Вечно ты шутишь, Аполлон. Ты можешь хоть когда-нибудь разговаривать серьёзно?
– Конечно могу. Вот, пожалуйста – когда ты сердишься, ты особенно красива!
И, заканчивая фразу, Аполлон посмотрел на Катю так, что та, смутившись, вспыхнула.
Неизвестно к чему привела бы эта высокооктановая воспламеняемость, если бы в этот момент дверь в лабораторию не открылась, и не вошла тётя Дуся. Увидев раскрасневшуюся Катю, вместо приветствия она выдала шутливым тоном:
– А вы тут всё влюбляетесь?
Катя ещё больше покраснела, и пожаловалась, пытаясь уйти от ещё большего смущения:
– Тёть Дусь, вы посмотрЗте на него! Сидит с забинтованной головой и всё шутит.
– А ты что, Катюш, перепугалась за него? – тётя Дуся засмеялась. – Да это у него от любви голова раскалывается, вот он и забинтовался.
– Ну, тёть Дусь, вам тоже всё шуточки, – пуще прежнего зарделась Катя.
– А чего мне шутить? Вон, Петя, бедный, за тобой страдает, а Поля что, рыжий, что ль?
Тётя Дуся и Аполлон хитро переглянулись.
– Ну тёть Дусь! – сделала капризную мину Катя, но было видно, что такие шутки ей приятны.
– Ладно, Катюша, – сжалилась тётя Дуся, – это он меня от Антона защищал. Тому черти всякие примерещились, так мы с Зиной еле спаслись от него. Если б не Поля, Антон бы меня, точно, прибил.
Катя украдкой нежно посмотрела на Аполлона. Тот уловил её взгляд. "Оказывается, права эта русская поговорка – нет худа без добра".
– Ну ладно, я пошла, а то там Зина без меня, наверно, уже соскучилась.
Ещё не успела закрыться за тётей Дусей дверь, как у Аполлона вдруг закружилась голова, и он почувствовал предательскую слабость во всём теле.
Катя заметила, что Аполлон побледнел, испуганно спросила:
– Что с тобой Аполлоша?
– Ничего. Наверно, всё же, не в миллиметре, а в полу-миллиметре прошла, – натянуто улыбаясь, попытался отшутиться Аполлон, но было заметно, что ему не до шуток.
Катя уже подскочила к нему.
– Ты бы прилёг, Аполлоша.
Она уложила Аполлона на кушетку, заботливо подложив ему под голову свёрнутый белоснежный халат, который достала из шкафа.
Аполлон закрыл глаза, расслабился. Ему стало легче.
– Аполлоша, миленький, может, Степановну вызвать? – услышал он заботливо-тревожный голос Кати у самого своего лица.
Не открывая глаз, он протянул руки и почувствовал под ними упругие Катины бёдра. Привлёк её к себе. Она села рядом с ним на краешек кушетки. Аполлон ощутил на своём лице мягкое прикосновение её волос, пахнущих смесью каких-то цветов и химикатов, её лёгкое свежее дыхание, приоткрыл рот навстречу этому горячему живительному потоку. Сочные, влажные губы чуть коснулись его губ, и тут же отстранились.
Новое прикосновение, чуть дольше и проникновеннее первого, с едва уловимой дрожью, и снова – только полусдерживаемое дыхание. Казалось, шла невидимая борьба между целомудрием и страстью. Ещё одно прикосновение мягких, горячих губ, и страсть победила. У Аполлона снова закружилась голова, но на этот раз не от слабости, а от упоения этим всепоглощающим слиянием. Победившая страсть продолжала укреплять завоёванные позиции, она стремительно росла, приближаясь к тому неуловимому пределу, за которым становилась неуправляемой. Это уже были две страсти, истосковавшиеся, изголодавшиеся, слившиеся в одну в удивительной гармонии, а потому всепоглощающие и всемогущие. Ещё мгновение, и ничто бы уже не смогло разорвать единения этих двух неудержимых страстей до полного их насыщения друг другом.
Но в тот самый момент, когда они разъединились, чтобы поглубже вдохнуть перед рывком в бессознательное, скрипнула дверь, и весёлый бойкий голос возвестил о появлении начальника смены:
– Ага! Чем вы тут занимаетесь?
Катя испуганно выпрямилась, боясь повернуться в сторону двери. Но Михаил Иванович сам разрядил обстановку.
– Что, поплохело? – спросил он приподнявшегося на локтях, ещё не успевшего отойти от возбуждения, Аполлона. – Слыхал я, что там с тобой случилось.
Аполлону за последние минуты как раз-то похорошело, да так, что там, где сходятся две брючины, штаны топорщились бугром. Но Михаилу Ивановичу это обстоятельство не было видно за сидящей как раз в этих окрестностях Катей.
– Да, Михаил Иванович, плохо ему… Я тут хочу ему нашатырём виски потереть, – нашлась, наконец, Катя.
– Слушай, поэт, если тебе совсем хреново, может, домой пойдёшь, отлежишься? Я за тебя смену отстою, – заботливо предложил сменный.
– Нет-нет, – встрепенулся Аполлон, – мне уже лучше. Пойду, как раз первый уже должен разгрузиться.
– Ну, как знаешь… А то смотри…
Аполлон вышел.
– Катюш, где-то там у нас заначка была, – бодро потирая здоровую руку о культю в предвкушении грядущего удовольствия, утвердительно вопросил Михаил Иванович.
Катя достала из шкафа конусовидную колбу со спиртом и пустой стакан. Сменный сел за стол, плеснул из колбы в стакан, повернулся к Кате:
– А закусить?
Катя развернула на столе свой ночной "тормозок".
Михаил Иванович опрокинул содержимое стакана в рот, удовлетворённо крякнул, закусил.
– Слушай, Катюха, хороший парень – Аполлон, – заключил он, прожевав. – Ох, смотри, упустишь. Девки нынче бойкие пошли – не успеешь и глазом моргнуть, как уведут из-под носа.
– Уж прямо так и уведут, – в пику начальнику, шутливо, но с плохо скрываемой ноткой озабоченности отреагировала Катя.
– А ты что ж думала? Послезавтра он на машину пересядет, тогда ищи-свищи ветра в поле… Ну ладно, я пошёл. Если что – я в кочегарке.
Повеселевший мастер, заговорщически подмигнув, скрылся за дверью. Но его последние перед дежурной фразой слова, брошенные так, по привычке, шутки ради, породили сомнения в Катиной душе. Душа её и так уже не находила покоя. Давненько она так не целовалась с ребятами. Хотя опыта в этом деле ещё со студенческой скамьи у неё было предостаточно, но такого мастера затяжных поцелуев она ещё не встречала. Нет сомнения, что он мастер и по более тесным контактам. Эти несколько минут вот тут, на этой кушетке – Катя подошла к кушетке, села на неё, с нежностью посмотрела на смятый халат в изголовье, – сняли тормоз, на который она себя поставила по приезде в Синель почти год назад. Да, по правде, что тут за кавалеры? Грубые, лезут напролом, как танки, или примитивно пресмыкаются, никакой фантазии. А тут – Аполлон, просто эталон мужчины – красивый, сильный, остроумный, обходительный, уверенный в себе, надёжный… Уже по одним его глазам она увидела, почувствовала женским своим чутьём, что умеет он самые свои изысканные чувства претворять в жизнь самым лучшим образом. А какая в нём, оказывается, кипит внутренняя страсть за внешней сдержанностью! А как целуется!
Катя не могла усидеть на месте. Сомнения, посеянные в её душе словами сменного технолога, в считанные минуты превратились в смятение, которое, в свою очередь, смешалось с порождённой воображением, долго сдерживаемой страстью, и превратилось в гремучую смесь, готовую взорваться от малейшей искры. И чем больше она старалась отогнать грешные мысли, тем ещё более грешными они к ней возвращались в следующее мгновение. "Аполлон… Аполлоша…", – переливающейся всеми цветами радуги каруселью вертелось у неё в голове.
Катя взяла склянки и вышла. Она задержалась на площадке у двери лаборатории, сверху украдкой наблюдая, как Аполлон лихо управляется со своим производственным хозяйством. Это ж надо, за каких-то пару недель благодаря ему их смена уже выходила в передовые!
Аполлон поднялся на верхнюю площадку, чтобы загрузить разварник. К нему подошёл вошедший с мойки Петя.
– И-най, и-тай? – озабоченно указал Петя на повязку на голове Аполлона.
– Да ничего страшного, Петя, – ответил Аполлон и кивнул вниз, где Катя с пробирками уже спускалась с лестницы. – Гляди, выходит твоя зазноба. И Вася с Кольками уже начеку. Смотри, опоздаешь.
Петя посмотрел вниз и, увидев, что Катя и трое её воздыхателей с разных сторон приближаются к чану, стремглав бросился к лестнице и загромыхал по ступенькам.
Аполлон проводил его слегка насмешливым взглядом и посмотрел в сторону чана. Катя рассеянно оглядывалась по сторонам в окружении своей постоянной свиты. Подняла голову, и их глаза встретились. И хотя между ними было порядочное расстояние, но каждый из них увидел в глазах другого страстный призыв, зов любви.
Катя поднялась к себе, сделала анализы проб, записала результаты. Посидела некоторое время за столом, в задумчивости подперев ладонями подбородок. Затем прошла к кушетке, опустилась на неё, снова взгляд её упёрся в лежащий у изголовья сложенный халат. Женщина в ней проснулась с такой силой, что она просто испугалась. Испугалась, что, если не найдётся выход её страсти, она просто сойдёт с ума. Аполлон явился толчком, той искрой, которая зажгла в ней этот сжигающий всё на своём пути огонь. И теперь всякий, приблизившийся к этому огню на опасное расстояние, а тем более подбросивший в него даже самую тоненькую веточку, рисковал в него попасть. Не зря, как видно, кто-то выдумал присказку "Любовь – солома, сердце – жар, одна минута – и пожар".
Как самое желанное видение в двери возник Аполлон.
Катя бросилась ему навстречу, уловила его ответный порыв. Они успели только коснуться друг друга губами, как сквозь оставшуюся приоткрытой дверь послышались тяжёлые шаги по железным ступенькам лестницы.
Не отрывая друг от друга пылающих страстью взглядов, несчастные влюблённые отстранились, ещё раз нежно коснувшись друг друга горячим дыханием.
– У нас есть полчаса, – прошептал Аполлон.
– Здесь нам не дадут покоя, – ещё тише, с едва уловимой ноткой раздражения, прошептала она.
Внезапно лицо девушки озарилось, и она быстро, с заговорщическим видом, прошептала:
– Посреди ночи никто не моется… Баня свободна…
Аполлон только успел согласно кивнуть своей забинтованной головой – весь дверной проём заняла могучая фигура Пети.
– А, это ты Петенька, – приветливо улыбнулась Катя.
Она знала о тайном Петином воздыхании. Это наивному Пете, наверное, казалось, что его любовь – это только его любовь. На самом же деле она была у всех как на ладони, и каждый считал своим долгом лишний раз подковырнуть Петю одной и той же затёртой шуткой, но каждым выраженной по-своему. Но сама Катя была очень доброй, очень участливой, совестливой девушкой, она над Петей не издевалась, была с ним всегда приветливой и терпимой. И Петя, чувствуя к себе такое отношение с её стороны, никогда не позволял, со своей стороны, даже никаких намёков на то поведение, которое он демонстрировал в клубе, гоняясь за шальными девчатами. А Катя, в свою очередь, знала, что при желании может свить из Пети любую верёвку, стоит ей только заикнуться: хоть тончайшую капроновую нитку, хоть корабельный канат.
Петя радостно заулыбался и произнёс свою универсальную фразу, которая могла означать что угодно, судя по обстановке и интонации, с которой она произносилась:
– И-най.
На этот раз она, очевидно, означала: "Да, это я".
И он счёл своим долгом пояснить:
– И-най, и-най.
Это и дураку было ясно, как божий день: "Вот, шёл мимо, да и решил заглянуть".
И добавил, восхищённо указывая рукой на пышную Катину грудь под распахнутым халатом:
– И-най, и-най и-тай!
Это уже школа Аполлона – Петя был весьма прилежным учеником во всём: "Какая на тебе сегодня, Катя, красивая кофточка!".
– Спасибо, Петенька, – поблагодарила Катя за комплимент и чмокнула Петю в щеку.
Петя просиял от такого проявления внимания и любви любимой девушки.
– Ну, я пошёл, – сказал Аполлон, забыв даже отпустить безобидную шпильку в адрес сияющего Пети, и уже с порога многозначительно посмотрев в глаза Кате.
Как мы уже знаем, заводской душ, или, как все его называли, баня, находился в каком-то десятке метров от верхней, загрузочной, площадки разварников, а заодно, и дробилок, рядом с дверью, ведущей к хозяйству Пети – мойке.
Баня эта была единственным местом, где население посёлка могло помыться под горячим душем. Работники смен мылись, конечно, в любое время, когда хотели, обычно после смены. Для остальных были установлены специальные, так называемые банные, дни. Кто был связан с производством, безошибочно определял, чуть ли не по дыму из заводской трубы, когда работает "аппарат". А раз "аппарат" работает, значит, есть горячая вода, значит, можно сходить помыться в баню. Жители посёлка, не связанные трудовой деятельностью с заводом, могли приобрести в его конторе копеечный талончик на помывку.
Ну, по ночам, конечно, нормальные люди обычно спят, и баня в это время пустовала. Иногда туда забредал какой-нибудь работник смены облегчить по быстрому мочевой пузырь или же, наоборот, выпить принесенной с собой в колбе из-под электрической лампочки бражки – от начальственных глаз подальше. Хоть завод и назывался спиртзаводом, но к самому спирту доступ, естественно, имело только начальство, и то, конечно, неофициально. Ну, а те, кто работал по сменам, навёрстывал своё за счёт бражки. Кто сам гонит самогон, тот знает, что бражка – это полуфабрикат, без которого не обходится производство его, родимого. Градусов в бражке хоть и не столько, сколько в готовом продукте, но достаточно для поднятия настроения, вкус бывает тоже приятный, кому-то она нравится даже больше, чем, скажем, коньяк. Как говорится, о вкусах не спорят, тем более, на спиртзаводе.
Одно из изобретений местных любителей бражки – пустая колба, желательно побольше, из-под полукиловаттки, например. У сгоревшей лампочки аккуратненько срезается или сбивается цоколь, удаляется вместе со стекляшкой, на которой закреплена спираль, и ёмкость для бражки готова, ничем не хуже, чем колба для химреактивов. Не исключено, разумеется, использование для этих целей и новенькой, ещё не сгоревшей лампочки. И вот идёт такой алкогольный гурман, несёт лампочку, вроде как вкрутить куда-то собирается – никаких подозрений. Хотя эта уловка была уже давно всем известна, и использовалась, скорее, уже просто как добрая традиция. Ещё одна необходимая принадлежность истинных ценителей этого солнечного напитка – старый женский капроновый чулок. Пусть читатель не пугается – чулок нужен не для того, чтобы, как показывают в гангстерских фильмах, надевать на голову, когда идёшь на дело, а всего лишь для того, чтобы процедить эту самую бражку. Согласитесь, приятнее всё-таки пить жидкость, особенно с градусами, безо всякой гущи. Хотя, опять же, были, есть и будут любители и не сцеженной бражки…
Итак, Аполлон вышел из лаборатории, исполнил мимоходом свои производственные обязанности и направился в баню.
Входя в эту самую баню, жаждущий помывки попадал сначала в узкий, шириной метра в полтора, предбанник, в котором на всю его трёхметровую длину у стены справа тянулась широкая деревянная скамья, а точнее, по-простонародному, лавка. На противоположной стене, отделявшей предбанник от душевой, опять же, по все длине, были прибиты крючки для одежды. На полу, выложенном метлахской плиткой, – несколько деревянных решёток, которые периодически перемещались из предбанника в душевую для споласкивания.
Общее физическое недомогание, случившееся с Аполлоном в лаборатории, прошло, как с весенних яблонь дым, при первом же прикосновении Катиных губ. А посему он, весело насвистывая, быстренько разделся и, предвкушая грядущее блаженство, шагнул в проём между предбанником и душевой, находившийся у самой входной двери.
В душевой, квадратном помещении метра три на три, было два собственно душа, или лейки, или соска – кому как будет угодно, с регуляторами подачи горячей и холодной воды у стены, такая же широкая, как в предбаннике, лавка и пара таких же деревянных решёток на таком же метлахском полу.
Регулируя температуру воды под одним из душей, стараясь при этом не намочить забинтованную голову, Аполлон вспомнил ещё одну любимую мудрую присказку своего знакомого эскулапа Лэрри насчёт того, что все болезни – от сексуальной недостаточности. "Будь моя воля, – любил при случае напоминать Лэрри, – я бы всем больным женщинам прописывал мужчин, а мужчинам – женщин". "А, пожалуй, он прав, – подумал Аполлон. – Каких-то пару часов назад мне чуть не проломили башку, а одно лишь предвкушение свидания с хорошенькой девчонкой привело меня в такую форму, что такому результату могло бы позавидовать самое искушённое в своём деле медицинское светило".
Глава X
Холодный горячий душ, или К чему может привести секс на производстве
Аполлон стоял спиной к входу в душевое помещение, когда хлопнула дверь. Он обернулся, но в проёме из душевой в предбанник никого не увидел. В предбаннике, однако, послышалось поскрипывание половой решётки.
– Катя, это ты? – стараясь перекричать шум падающей воды, спросил Аполлон.
– Я, – отозвалась Катя. – Еле отвязалась от своего Ромео. Представляешь, обнял меня, лез целоваться. Еле отбилась. Если б не появился Наполеон, он бы меня, наверно, изнасиловал…
Она засмеялась и, видимо, узрев среди вороха Аполлоновой одежды трусы, задала чисто риторический вопрос скорее довольным, чем удивлённым тоном:
– А ты что там, совсем голый?
– Конечно, – ответил Аполлон, подставляя под неширокий, но напористый, водопадик грудь. – А ты что, боишься голых мужчин?
– Бесстыдник!.. Конечно боюсь, – снова послышался Катин смех. – Когда сама одета.
– Ну, так я надеюсь, ты оставишь свой страх вместе со своей одеждой там, на скамье?
– А ты сам-то не испугаешься?
– А что, ты такая страшная?
– Ну, сам и оцени…