Аполлону стало тоскливо. Это ж надо так прославиться. Он, можно сказать, главный виновник этой дурацкой аварии, оказался, оказывается, её главным ликвидатором. Не в его правилах было присваивать себе чужие заслуги. Хотя, собственно, в этом деле заслуг не было ни чьих, разве только в кавычках. Хорошо ещё, что обошлось без жертв. И то, что единственной полужертвой оказался он сам, немного сглаживало неприятные ощущения. Чёрт, если бы он не был нелегалом, да в этом деле не была замешана женщина, можно даже сказать, самая любима женщина, которой он, несмотря ни на что, благодарен за те короткие минуты общения с ней, он бы, пожалуй, сознался во всём. Ну что ж, ничего не поделаешь, надо подстраиваться под ситуацию. Поменьше всякой инициативы, которая, по распространённому мнению, наказуема.
– Да, но я никаких геройских поступков не совершал, – попытался объяснить уже более доброжелательным и спокойным тоном Аполлон. – А потом, Иван Васильевич, вы там написали, что аварии и не было вовсе. Так была она или не была?
– Садись, – указал на заляпанный пятнами мазута стул начальник гаража.
Аполлон сел.
– Послушай, Аполлон, что я тебе скажу. Я уже пять лет на заводе являюсь бессменным секретарём первичной партийной организации. За это время очень хорошо научился разбираться в самых сложных ситуациях. Да, авария была. Но какая? – Иван Васильевич выжидающе посмотрел прямо в глаза собеседнику, заранее зная, что на этот его вопрос, как положено, может ответить только он сам.
Он поднял указательный палец кверху – мотай, мол, на ус, и, отчётливо чеканя каждый слог, произнёс:
– Не-зна-чи-тель-на-я, – и ещё раз, – незначительная. А почему незначительная? А потому, что могла бы быть значительная, или даже разрушительная. Ну, представь, что ты бы не бросился, так сказать, грудью спасать своё оборудование. Тогда к котлу добавились бы ещё разварники. Это бы как рвануло?! Да ползавода б развалилось. А жертвы? Ты представляешь себе, какие были бы жертвы?
Он сделал паузу, как бы давая время своему визави представить рушащееся заводское здание, тянущиеся из-под обломков руки стонущих в предсмертных мучениях жертв.
– Так что, это была даже не авария, а, скорее, временный выход из строя оборудования из-за халатности обслуживающего персонала. И жертв никаких… Только герой пострадал. А что за герой без страданий?.. Ну, виновные будут наказаны, конечно. Но главное не это. Главное – предотвратить всякие слухи и сплетни…
"Как же – предотвратил!" – с неприязнью подумал Аполлон.
– …Ну, кое-какие сплетни расползлись по посёлку, но это мелочь. А вот большие дальше заводских ворот и не выйдут. Вот что значит вовремя опубликованная в "районке" статья! А то – "я не совершал никаких поступков", – передразнил Аполлона в завершение своего разъяснительного монолога Иван Васильевич. Он как-то снисходительно улыбнулся и добавил:
– Скромность, конечно, украшает человека – герои всегда были скромны и незаметны. Но, как говорится, они не должны кануть в рИку. И всегда будут примером для будущих поколений строителей коммунизма. Вот мы, сорок лет спустя после того, как Александр Матросов закрыл своей грудью пулемёт, спасая товарищей, говорим, что ты последовал его примеру, спасая завод и товарищей. А ещё через сорок лет уже о новом, неизвестном пока, герое будут говорить, что он спас город… или район… и товарищей, как Аполлон Иванов. Вот так-то. Понятно?
– Понятно, – сказал Аполлон, а про себя подумал: "Пожалуй, эти рассуждения были бы не лишены смысла, если бы весь пар давным-давно не вышел из взорвавшегося котла".
– Ну ладно. Пойдём, получишь свою машину, – перешёл, наконец, к делу начальник гаража.
Спиртовоз, к которому Глиста подвёл Аполлона, стоял недалеко от склада готовой продукции, то есть, спирта. Этот так называемый "подвал" – выбеленное извёсткой большое одноэтажное кирпичное здание действительно вросло в землю просторным подвальным помещением. Новый Аполлонов рабочий инструмент представлял собой трёхосный "ЗиЛ-157" шестидесятых годов выпуска с пятитонной овальной цистерной, выкрашенной в светло-серый цвет. Машина имела довольно приличный вид, несмотря на свой почтенный возраст.
– Принимай свою лайбу. Вот ключи… Ну, а с Фоминым, как я понял, тебя знакомить не надо. В общем, сегодня приводи машину в порядок, а с завтрашнего дня переходишь в его распоряжение. Косынкина знаешь?
– Нет, – ответил Аполлон.
– Ну как же? Он на другом спиртовозе ездит. Перепелиное Яечко.
– Перепелиное Яечко знаю. Он мой сосед.
– Ну, вот вы вдвоём с ним и будете возить спирт в Хутор. А начальник у вас, как я уже сказал, Фомин, завскладом готовой продукции. Он же – "подвальный", он же по совместительству и экспедитор… Да вот и он, лёгок на помине… – Глиста кивнул на выходящего из двери "подвала" весёлого раскрасневшегося Хому.
– Принимай пополнение, – обратился он уже к Хоме. – Геройское пополнение!
Аполлон скривился, провожая удаляющегося Глисту взглядом.
– Привет, Американец, – поздоровался Хома, протягивая руку.
– Привет.
Ещё обмениваясь рукопожатием, Хома подмигнул:
– Так значит, ты Катюху на разварники променял?.. Не каждый герой на такое способен…
– Я бы предпочёл на эту тему не говорить, – сухо оборвал его Аполлон.
– Да ладно, не обижайся… Ну вот, смотри, какой у тебя теперь агрегат. Почти новый!.. Здесь будешь загружаться, – Хома указал на трубу диаметром около дециметра, выходящую из-под крыши подвала, с висящей на конце резиновой кишкой. – Не бойсь, манометров тут нету – они тут и на хрен не нужны.
– Да они, как я понял, везде на хрен не нужны, – хмыкнул Аполлон. – Пока не шарахнет…
– Да тут они, правда, не нужны – ручным насосом качаем. Техника безопасности. Сам понимаешь, одна искра – и так шарахнет, что котёл ваш игрушкой покажется… Ну вот. Заливаем в цистерну спирт, я опломбировываю на ней крышку и сливной кран.
Хома указал сзади внизу цистерны на сливную трубу с вентилем и продолжил:
– Приезжаем в Хутор на нашу базу при станции, я вскрываю пломбы, всё сливаем в тамошний "подвал". Вот и вся канитель. Ну, когда в "подвале" на базе скапливается спирту на ж/д цистерну, делаем отгрузку – переливаем туда. Тогда обычно приходится задерживаться в Хуторе – сам понимаешь, перекачать шесть тысяч декалитров спирту… Ну ладно, занимайся пока машиной, в Хутор завтра поедешь. А сегодня мы с Яечком разок съездим, торопиться некуда – завод стоит… Яечко уже за воротами…
Хома направился к проходной, а Аполлон занялся своей машиной. Ему нравилось возиться с машинами. Ещё с детства отец привил ему любовь к ним.
Аполлон залез в кабину. Всяких рычажков по сравнению с грузовиком Бочонка здесь было побольше. Аполлоном овладел неподдельный, по-детски захватывающий, интерес. "Да это же настоящий музейный экспонат! И я буду на нём работать! Вау!"
Разобраться во всех, не очень-то мудрёных приборах и рычагах ему не составило особого труда. Правда, некоторые из них не работали – "наверное, Колобку на хрен не нужны были", – и Аполлону пришлось повозиться, исправляя и налаживая оборудование, которое до него, похоже, никто никогда и не пытался исправить. Так или иначе, но ещё до обеда в организме автомобиля всё функционировало безотказно.
Аполлону не понравилась внутренняя, такая же, как и снаружи, мрачная, тёмно-зелёная окраска кабины. Он соскоблил выцветшие, затёртые вырезки из старых журналов с полуголыми красотками, наклеенные по всему внутреннему периметру и, раздобыв в гараже белую краску, аккуратно выкрасил ей весь интерьер. В кабине сразу стало светлей и уютней.
Перед самым обедом к нему, размышляющему над тем, в какой цвет выкрасить кабину снаружи, подошёл Глиста в сопровождении какого-то энергичного старичка, который, несмотря на жару, был в костюме с галстуком, в шляпе, и, вдобавок, с небольшой спортивной сумкой на плече.
– Вот, познакомьтесь, это и есть наш герой – Иванов Аполлон Флегонтович собственной персоной, – обратился начальник гаража к своему спутнику.
Старичок протянул сухонькую руку Аполлону, одновременно пристально его изучая:
– Вишневский Яков Моисеевич, спецкор газеты "Заря коммунизма".
– Иванов, – представился Аполлон, пожимая руку спецкора.
– Товарищ Вишневский будет писать о вас статью, Аполлон Флегонтович, – пояснил Лопаткин. – Ну, вы тут и без меня разберётесь… Я пошёл – дела… – развёл он руками перед корреспондентом и откланялся.
"Да, кануть в рИку мне не дадут, – подумал Аполлон. – Вытащат со дна морского как наглядное пособие для воспитания будущих поколений строителей коммунизма".
– Аполлон Флегонтович, ваш начальник вкратце ввёл меня в курс дела. Его заметка о вашем подвиге уже прошла в нашей газете. Но, как вы понимаете, читатель хочет знать как можно больше о своих знаменитых земляках. Говорят, вы закрыли своей грудью входное отверстие изрыгающего пар… Минуточку… – Яков Моисеевич достал из внутреннего кармана пиджака синюю потрёпанную записную книжку, стал её листать.
– А обваренной оказалась спина, – пробурчал под нос Аполлон, воспользовавшись паузой.
– Что вы сказали? – спросил корреспондент, не поднимая головы от своей шпаргалки.
– Ничего.
– Ага, – не придав значения ответу и недовольному виду Аполлона, уткнул палец в блокнот Вишневский, – люк изрыгающего пар… разварника… Генуа.
– Генца, – поправил его Аполлон.
– Да-да, Генца… В нашей газете есть такая рубрика: "Портрет героя"… Я очень отчётливо себе представляю, что, если бы не ваш самоотверженный поступок, то на этом месте, где мы сейчас с вами стоим, была бы выжженная пустыня…
Аполлон открыл рот, чтобы возразить, но Вишневский его опередил:
– Ведь, если бы вы не закрыли своим мужественным организмом разварник… Генца, – Яков Моисеевич бесцеремонно схватил Аполлона за шиворот, оттянул на груди рубашку, заглядывая за пазуху в поисках следов самопожертвования, -…то находящиеся рядом, в лаборатории взрывоопасные химикаты разнесли бы всё здание завода в щепки. Не так ли? Огонь неминуемо перекинулся бы на склад готовой продукции. А это десятки тонн спирта высшей очистки. Сколько в нём градусов? Девяносто шесть? С десятыми?..
Аполлон успел лишь кивнуть головой. Спецкор так энергично начал интервьюирование, что он никак не мог вставить слово в неудержимый поток вопросов, на которые тут же следовали исчерпывающие ответы самого вопрошавшего.
– Взрыв был бы такой силы, что снёс бы с лица земли весь посёлок. На месте посёлка сейчас уже была бы какая-нибудь Гоби… нет, Сахара… А рядом лес!
Возбуждённый Яков Моисеевич в ужасе схватился за голову, но тут же продолжил:
– Сосновый лес в жаркую пору подобен бочке с порохом… Нет, что я говорю? Подобен сотням, тысячам бочек с порохом. Причём не какого-то там допотопного "Белого медведя", а бездымного "Сокола"…
Без остановки продолжая рисовать картину грозившего всего несколько дней назад всему живому апокалипсиса, он ещё успевал делать быстрые пометки в своём блокноте.
– Вы полагаете, Аполлон Флегонтович, что лес вспыхнул бы, как спичка? Я тоже так думаю. В этом нет никаких сомнений! История человечества ещё не знала таких пожаров. Дым от снедаемых огнём смолистых деревьев закрыл бы плотной, непосильной для солнечных лучей, завесой все окрестности на сотни, нет – тысячи – потому что пожар неминуемо перекинулся бы на другие леса, – на тысячи километров вокруг. Что бывает в таких случаях?
Вишневский вопрошающе посмотрел на Аполлона. Аполлон только собирался открыть рот, а Яков Моисеевич уже продолжал:
– Учёные точно установили, что наступило бы похолодание, схожее по своим масштабам с той всепланетной катастрофой, от которой страшной смертью вымерли поголовно все динозавры вместе с мамонтами и мастодонтами. Господи!
Яков Моисеевич, с пылающим взором, в котором поблёскивали слёзы, бросился обнимать Аполлон со словами:
– Голубчик вы наш! Вы спасли человечество от неминуемой гибели! Вы! Простой советский человек!
Он лобызал растерявшегося Аполлона, привстав при этом на цыпочки, и слёзы уже текли по его щекам и капали Аполлону за ворот рубашки.
Пока Яков Моисеевич приходил в себя на груди Аполлона, к тому тоже постепенно возвращалось самообладание. "Вот это напор! Вот это страсть!" Журналиста такого неудержимого темперамента ему ещё не приходилось встречать. Это же просто самородок!
– Сейчас мы сделаем фотографию, – услышал Аполлон голос Якова Моисеевича, – "Портрет героя" никак не может быть без портрета.
Корреспондент уже успел достать из своей сумки старенький фотоаппарат и, открыв чехол, окидывал взглядом окрестности, выискивая подходящий для фотографии фон.
Аполлон воспользовался заминкой:
– Между прочим, есть версия, что динозавры погибли оттого, что много пукали. Они задохнулись в сероводороде… А по другой версии, в это скопление сероводорода ударила молния… Ну, и всё полетело к чертям собачьим…
Вишневский с недоумением посмотрел на Аполлона.
– Вы думаете, что динозавры уже умели пукать?.. Я что-то не слышал о таком… Да нет, это выдумки!.. Кто вам сказал такую чушь?
– В газете прочитал.
– Молодой человек, уж кому-кому, а мне-то, старому журналюге, очень хорошо известно, как газеты врут… Но не будем отвлекаться по пустякам…
Всё устройство, предназначенное у человека для восприятия внешнего мира, у этого сухонького, тщедушного пресс-монстра работало с поразительной быстротой, моментально давая пищу для анализа, и вызывая ответные, чётко определённые и согласованные действия. Взгляд его задержался на цистерне спиртовоза.
– Там, – с радостной решимостью произнёс он, указывая на верх цистерны. – Вы ложитесь своей мужественной грудью на люк, как в ту памятную ночь… Минуточку…
Повесив на заборчик, ограждавший расположенный рядом газон, фотоаппарат, Яков Моисеевич подскочил к стоявшему неподалёку ведру со слитым Аполлоном из двигателя отработавшим маслом. Плеснул из ведра на пыльный грунт и, окунув валявшуюся рядом ветошь в полученную чёрную маслянистую кашу, в мгновение ока очутился возле "примера для потомков". Тот не успел даже сообразить, что происходит, как с его рубашки во все стороны полетели пуговицы.
– Да вы что?! – только и успел он крикнуть, отшатываясь от мелькнувшей перед его носом ветоши.
Но было поздно – его обнажённая грудь уже лоснилась от наляпанного на неё свежеприготовленного "бальзама Вишневского".
– Теперь – на амбразуру, – наседая на оторопевшего Аполлона, скомандовал Яков Моисеевич и снова указал перстом на верх цистерны.
– Да эт-то что такое? – заикаясь от негодования и косясь на свою почерневшую грудь смог, наконец, выразить своё возмущение "образец строителя коммунизма".
– Дорогой Аполлон Флегонтович, искусство требует жертв… впрочем, так же, как и подвиги, – невозмутимо разъяснил Вишневский, – а фотография, вы уж поверьте мне, старому мастеру, это – величайшее из искусств.
"Да плевать я хотел на ваше искусство", – хотел заорать Аполлон, но, увидев, что его мучитель уже приблизился к ведёрку с остатками краски, проворно вскочил на цистерну.
– Кровь на чёрно-белой фотографии всегда получается чёрной. Ваша грудь в крови… Вы истекаете кровью, но неудержимо рвётесь на подвиг, – комментировал свои режиссёрские находки Яков Моисеевич, в то время как смачивал другой кусок ветоши в банке с бензино-соляровой смесью, в которой Аполлон отмывал руки от краски.
– У вас спички есть? – спросил спецкор, цепляя ветошь на валявшийся поблизости длинный кусок толстой проволоки.
Аполлон, понявший, что сопротивление такому одержимому служителю искусства может стоить ему ещё бСльших неприятностей, обречённо проронил:
– Там, в кабине, в бардачке, я видел коробок.
"Пусть хоть костюм свой в краску выделает, мучитель", – злорадно подумал он.
Однако Яков Моисеевич вылез из кабины без единого белого пятнышка даже на шляпе, но со спичками в руке. Подойдя к цистерне, подал конец проволоки Аполлону и зажёг нацепленную на другом конце ветошь.
– Положите на цистерну так, чтобы дым шёл на вас, – дал последнее ЦУ Яков Моисеевич и схватил фотоаппарат.
Аполлон развернулся, чтобы занести проволоку над цистерной. Источник огня и дыма на какое-то мгновение оказался над раскрытым люком, и в этот самый момент из люка с гулом вырвался столб синего пламени – это полыхнули остатки спиртовых паров. Аполлон вскрикнул и с опалёнными волосами кубарем скатился с цистерны.
Хоть на этот раз ему повезло: приземлился он очень удачно – на вытащенные перед покраской кабины сидения. Как говорится, отделался лёгким испугом. Вспышка была моментальной, глаза он успел закрыть, поэтому пострадали только волосы.
Пока он, сидя на сидении и недоумённо тараща глаза, приходил в себя, Яков Моисеевич ощупывал его со всех сторон, приговаривая:
– Голубчик вы наш! Спаситель. Как же это так получилось? Не ушиблись?.. А ну-ка, подвигайте руками… А ногами… Ничего не болит?
Аполлон машинально подвигал конечностями, выполняя просьбу Вишневского. "Пошёл ты к чёрту, старый козёл", – хотел сказать он, вернее, он уже так мыслил, но вслух произнести у него не поворачивался язык – Яков Моисеевич так участливо, с такой неподдельной тревогой его обхаживал, что гнев постепенно сменился на милость. Тем более, что глаза смотрели и видели, руки-ноги двигались, внутри ничего не болело, мозги тоже, похоже, соображали…
– Нет, спасибо, ничего не болит.
– А вы знаете, должна выйти замечательная фотография, – сказал повеселевший Яков Моисеевич, устраиваясь рядом с Аполлоном на сидении, – получилось даже лучше, чем я задумывал. Представляете, сноп огня из люка, дым, ваша окровавленная грудь, мужественное лицо… И всё это на фоне белых облаков, – мечтательным тоном довершил он описание ожидаемого "портрета героя".
– Белые облака – это весьма кстати. Это как символ нашей будущей безоблачной жизни, которой мы обязаны таким героям, как вы.
"Ну, началось…", – Аполлон прикрыл глаза, откинулся спиной на колесо.
Но Яков Моисеевич внезапно переменил тему.
– А вы любите стихи, Аполлон Флегонтович? – спросил он.
Аполлон, не ожидавший такого поворота в поведении Вишневского, в недоумении открыл глаза.
– Да как вам сказать, Яков Моисеевич… Одни нравятся больше, другие меньше. Я, конечно, не являюсь таким уж ценителем, но, в общем, к стихам отношусь положительно.
– А вы знаете, что вашими тёзками являются два замечательных русских поэта: Майков и Григорьев?
Аполлон удивлённо посмотрел на корреспондента.
– Знаю, конечно. Меня, собственно, в их честь и назвали.
Настала очередь удивляться Вишневскому.
– Вы знаете, как это замечательно, что вы знаете. А то сейчас знают только Пушкина да Лермонтова. Чуть что – так Пушкин. Вообще, уже козлом отпущения стал. А вы сами-то, стихи не пишете, случайно?
– Да нет, – сказал Аполлон, – не пробовал.
– А вы попробуйте. В нашей газете есть такая рубрика, да вы, наверное, знаете: "Творчество наших читателей". Там, в основном, стихи как раз и публикуются.
– Я подумаю.
– Ну, думайте, думайте. А пока давайте-ка займёмся "портретом героя". Я ж ещё ничего не знаю о вашей жизни: где родились, где учились, в общем, как докатились до жизни такой, геройской, – Яков Моисеевич засмеялся, довольный своим каламбуром.