Но, тем не менее, уже неделю не сближавшийся с женщинами, Аполлон остался весьма доволен результатами внешнего осмотра источника своего эротического вдохновения. Даже, пожалуй, именно такая – крупная, ладно скроенная женщина, которая, без сомнения, и в горящую конюшню войдёт, и на скаку остановит выскочившего оттуда жеребца, соответствовала его настроению на данный момент. Ему и в самом деле хотелось чего-то большого, светлого и простого. Чтобы не насиловать мозги какими-нибудь заумными вывертами, а просто отдыхать душой и телом, расслабиться от всех последних забот накануне выходного дня. К тому же большая, крепко сбитая Клава душещипательно контрастировала с миниатюрной, хрупкой Машей, а контрасты, как известно, – весьма притягательная сила.
– Проходите, я сейчас, – сказала Клава, и, ещё раз приложившись к букету носиком, вышла с ним из гостиной.
Аполлон огляделся. Посреди просторной комнаты стоял круглый стол, покрытый белой скатертью, со стульями с мягкими сидениями вокруг него. У стены – диван, напротив дивана, в углу – тумбочка с телевизором, на котором стоял проигрыватель, у другой стены – трёхстворчатый платяной шкаф с зеркалом.
Он поставил на стол шампанское и торт и скромненько сел на диван.
Вошла Клава с хрустальной вазой с Аполлоновыми цветами. Поставила вазу на стол, с любовью расправила букет.
Она снова вышла, а через минуту возвратилась с двумя большими тарелками в руках с какой-то аппетитно пахнущей снедью.
– А я ждала-ждала… Ну, думаю, уже не придёт. Вот и прибрала всё… – объясняла Клава, внося с кухни и расставляя на столе всё новые и новые тарелки. Нос Аполлона уже давно не работал с такой приятной нагрузкой. Давненько уже не работало и кое-что другое в его молодом тренированном организме, для которого неделя воздержания – это всё равно, что год для пенсионера. И теперь, получая с помощью зрения соблазнительную информацию в виде аппетитно отставленного и туго обтянутого юбкой роскошного зада, это "кое-что" просыпалось и взбудораживалось всё больше и больше с каждым реверансом Клавиных бёдер вокруг стола. Причём особое очарование заключалось в том, что все эти реверансы были не жеманными, манерными, вульгарными, специально отработанными движениями профессиональной соблазнительницы, а естественными, без всяких уловок, без всяких фальшивых потуг, что, собственно, и представляло собой первое приближение обнажения и обострения всех чувств.
Наконец Клава завершила свой последний вояж на кухню с бутылкой в руке. И это был не самогон, это была бутылка с фабричной пробкой и с зелёной этикеткой "Московской водки".
– Ну вот, прошу к столу, – сказала раскрасневшаяся от суеты и присутствия в её доме джентльмена Клава.
Они сели за стол друг напротив друга. Аполлону было приятно, что его цветы стоят посреди стола в красивой хрустальной вазе.
– Начнём, наверное, с шампанского, – сказал он.
– Да, я давно не пила шампанского. С Нового года, – сказала Клава, и добавила: – Может, телевизор включить?
Не дожидаясь ответа, она подошла к телевизору, нажала кнопку на нём. Из-за тумбочки раздалось рычание стабилизатора, и через некоторое время из телевизора послышался голос дикторши:
– Завтра – День медицинского работника. Накануне праздника советских медиков перед вами, дорогие телезрители, выступит известный…
– Вот, недавно купила… цветной, – как бы между прочим заметила Клава, снова усаживаясь за стол.
На экране в это время возникло раскормленное лицо багрового цвета с фиолетовым носом.
"Действительно, цветной… Эта знаменитость, наверное, не дурак выпить и хорошо закусить", – подумал Аполлон, открывая шампанское.
– За что будем пить? – спросила Клава, когда бокалы были наполнены.
– За знакомство, конечно. А я – так сразу и за вас, Клавочка, – улыбнулся Аполлон.
Они чокнулись и опустошили бокалы. Аполлону чертовски хотелось есть. Слава богу, стол, действительно, ломился от яств. Оказалось, что под шампанское хорошо идёт не только килька в томате с чёрными сухарями, но и салат "Оливье", и винегрет, и домашняя ветчина, и холодец, и огурчики с помидорчиками, и кровяная колбаса, и пирожки…
– Коммунистическая партия и Советское правительство делают всё необходимое для дальнейшего развития и совершенствования здравоохранения в стране, – аккомпанировал чревоугодию известный медик.
Аполлон, с наслаждением насыщаясь, бросил взгляд на экран телевизора. Морда у мужика была уже голубая, а нос почему-то с зеленоватым отливом.
"Наверное, с похмелья выступает, вон как побледнел", – сочувственно подумал Аполлон, вспомнив своё собственное недавнее похмелье.
– Мне тётя Поля о вас много рассказывала. И о геройском поступке вашем… Так вы, значит, на заводе работаете? – спросила Клава, заботливо подставляя поближе к Аполлону ещё не испробованное им блюдо.
– Угу…
– А я вот на свиноферме, в совхозе. Тяжеловато, конечно, но зато и заработки неплохие…
Внутренний голос подсказал Аполлону, что пора отреагировать на откровения Клавы, тем более что уже начало приближаться чувство сытости.
– Вы сделали удачную покупку, Клава. Такое отличное изображение, – гость устремил взгляд на телевизор.
"Известный неизвестный" в это время монотонным голосом продолжал медицинский ликбез:
– …В Советском Союзе работает каждый второй врач Европы, каждый третий врач мира. В одиннадцатой пятилетке эти показатели будут удвоены…
При этом лицо его заметно осунулось и стало ещё более синим. "Совсем плохо бедняге", – вздохнул Аполлон.
– Что ж вы совсем не кушаете? Вы кушайте, кушайте, – засуетилась Клава, заметив, что гость положил вилку, но тут же как бы спохватилась: – Ой, что ж это я совсем… Открывайте.
Она подвинула к Аполлону водку и встала.
– А я сейчас горяченького принесу.
Когда она выходила из-за стола, Аполлон задержал взгляд на её ладной фигуре. "Хороша!" – отметил он, провожая её взглядом.
Он открыл бутылку, наполнил дожидавшиеся своей очереди рюмки. Вошла Клава с большой глубокой тарелкой с румяной тушёной картошкой и ещё более румяным мясом. Над тарелкой поднимался пар, извивался и, попадая Аполлону в ноздри, почти эротически щекотал их. Клава разложила картошку с мясом по тарелкам.
– Как вы думаете, Клава, может быть, нам пора перейти на "ты"? – спросил Аполлон и добавил: – А то мы это дело сейчас узаконим.
– Как это? – искренне удивилась Клава, и какая-то скрытая надежда слышалась в её голосе.
И невооружённым глазом было видно, что гость пришёлся ей по душе. Не зря любимая тётушка Поля так его расписывала. Действительно, и высокий – не чета Ивану Тарахтелкину, и обходительный, и видный из себя, и цветы принёс, и шампанское вон, и торт…
– А в одной умной книжке – кажется, "Словарь иностранных слов" называется – написано, что на "ты" переходят после того, как выпьют на брудершафт. Так что, нам просто необходимо выпить на брудершафт.
Клава слегка зарумянилась – то есть, не только щёки, но и всё её лицо симпатично порозовело.
Медицинское светило на телеэкране, похоже, тоже осветилось зарёй и слегка округлилось, хотя бедолагу при этом немного перекосило.
– В прошлом году, – возвестило оно, – пятьдесят восемь миллионов трудящихся и членов их семей лечились в специализированных государственных учреждениях. В этом году цифра эта увеличится в полтора раза. И это ещё далеко не предел…
Аполлон с рюмкой в руке решительно встал и, подойдя к Клаве, завёл за её поднятую, также с рюмкой, руку свою.
– Пьём до дна, – предупредил он и встал на колени рядом с Клавой, отчего та заметно смутилась.
Теперь их лица были почти на одном уровне. Они выпили. Аполлон стал приближать своё лицо к Клавину, которое уже просто зарделось. Их губы соприкоснулись. Рука Аполлона легла на объёмистое бедро Клавы и стала его легонько поглаживать…
– …Как написал Леонид Ильич Брежнев в своей выдающейся работе "Ленинским курсом", "надо сделать всё, чтобы советский человек всегда и повсюду мог получить своевременную, квалифицированную и чуткую медицинскую помощь". Какое мудрое и своевременное замечание! Какая искренняя забота о здоровье простого труженика чувствуется в этих проникновенных словах нашего дорогого Леонида Ильича! – вдохновенно сообщил страж крепкого здоровья с телеэкрана.
Краем глаза Аполлон уловил, что и собственное его здоровье явно пошло на поправку – он снова был круглым и красным. Нос, правда, в прямом смысле подгулял – становился то лиловым, то бордовым, то вовсе терял окраску, то переливался всеми цветами радуги.
Когда процедура брудершафта завершилась, Клава, глядя смущённо в сторону, проронила:
– Ой, я совсем пьяная.
– Я тоже, – сказал Аполлон и снова полез целоваться.
Но Клава отстранила его со словами:
– Всё-всё. Брудершафт кончился.
А поскольку сквозь эти строгие слова можно было легко уловить "не спеши, всё ещё впереди", Аполлон не стал настаивать и послушно занял своё место, дабы вплотную заняться только что принесенной тушёной картошкой с мясом. "Ох и вкусно же!" Воистину, путь к сердцу мужчины проходит через желудок!
– Клава, вы просто…
Язык сам, вопреки установке и даже привычке быстро переходить на "ты", произнёс "вы". Как-то не очень вписывалось в монументальную Клавину сущность это "ты". Пожалуй, не лучше, чем "киска" или "белочка". "Надо доводить и себя и её до кондиции, – решительно решил Аполлон, – к чёрту всякие предрассудки и глупости".
– Клавочка, как… ты… смотришь на коктейли?
– Водка с шампанским? – наивно спросила Клава.
– Ну, это слишком просто. Как насчёт коктейля "Светофор"?
– Ой, первый раз слышу.
Похоже было, что Клава действительно захмелела – она глуповато, но оттого очень мило, улыбалась.
– Так, будем пить коктейль "Светофор". Для этого нужно: а) водка – есть, б) два сырых яйца – есть?..
– Есть, – утвердительно кивнула Клава. – Хоть тридцать два – у меня куры хорошо несутся.
– …в) томатный сок?..
– Есть томатная паста, но из неё можно сделать томатный сок.
– Отлично… г) зелёнка?
– Где-то была. А зачем? – Клава с озабоченным видом встала из-за стола, заглянула в тумбочку. – Есть, – радостно возвестила она, доставая оттуда маленький тёмный пузырёк, – и пипетка есть… Надо?
– Надо, – сказал Аполлон. – И ещё два стакана.
Когда все компоненты оказались на столе, он под восторженным взглядом хозяйки приготовил два коктейля в точном соответствии с рецептурой своего шефа Хомы.
– Ой, как красиво! – восхитилась Клава. В душе она, как видно, была совсем не свинаркой, а художницей.
Однако она тут же озабоченно добавила:
– А мы не отравимся? Зелёнкой-то? На пузырьке написано "Наружное"…
– На сарае слово из трёх букв написано, а там дрова лежат, – вспомнил Аполлон присказку кого-то из шоферов.
– Какое слово?
– Нехорошее… Икс, игрек, и краткое, – пояснил Аполлон, и проинструктировал: – Пьётся одним махом, чтобы сразу за выпивкой закуска шла.
– Ой, я же совсем не пью…
– Да я тоже не пью, спросЗте кого угодно. Но "Светофор" – это же даже полезно… Ну, за вас, Клавочка!
Аполлон-то хитёр, смекнул, что непьющую Клаву можно напоить только таким образом – запудрив её, как постепенно выяснялось, по-детски наивные и доверчивые мозги.
Они выпили, как и положено по инструкции, одним махом. Проглотив "Светофор", Клава влюблённо посмотрела на Аполлона.
– Ой, Аполлон, – впервые назвала она его по имени, – я совсем-совсем пьяная.
– Я тоже совсем-совсем…
– Если бы ты знал, как я люблю своих поросят! У Машки – это свиноматку так зовут – их аж двенадцать штук. Они такие симпатичные…
– Да, хорошо ещё, что, когда вырастают, свиньями становятся… Не так жалко… – у Аполлона уже слегка заплетался язык.
Мужик в телевизоре к этому времени уже исчез, и вместо него по всему экрану пошли разноцветные полосы, сопровождаемые шумом водопада – видимо, трансляция закончилась.
Клава выключила телевизор и обратилась к гостю:
– Аполлон, вы… то есть, ты… Тётя Поля говорила, что ты…
Казалось, она хотела спросить что-то важное, но не знала, с чего начать.
Аполлон встал из-за стола, подошёл к Клаве, чмокнул её в румяную щёчку, отчего она ещё больше зарумянилась.
– Спасибо, Клавочка. Очень вкусно! Ты замечательная хозяйка. Давно я так вкусно не ел…
– Ой, я сейчас музыку поставлю, – смущённо засуетилась Клава, и уже крутилась вокруг проигрывателя.
Через минуту из-за Клавиной спины раздалось шипение, а вслед за ним Алла Пугачёва – Аполлон уже безошибочно научился определять голос и манеру пения этой самой знаменитой в России певицы – запела о ясных, светлых глазах, которые она видит в сиянье дня.
Клава повернулась к Аполлону и сказала:
– Мне эта песня очень нравится.
– Разрешите пригласить? – Аполлон сделал галантный реверанс перед дамой, от которого дама ещё больше засмущалась.
Впервые за весь вечер он вступил в тесный осязательный контакт со своей новой знакомой. И этот контакт сразу вызвал в нём такое опьянение, перед которым померкли все цвета "Светофора". Обняв Клаву, которая доверчиво прильнула к нему, он почувствовал, что держит в своих руках такое богатство, о котором даже и не подозревал.
Молодое упругое горячее тело сквозь тонкую ткань платья прямо-таки жгло ладони. Пальцы его правой руки начали медленное путешествие по широкой Клавиной спине, а левая ладонь спустилась с талии на крутое бедро. Они слились в танце.
Уткнувшись лицом в мягкие пшеничные волосы, Аполлон вдруг унюхал какой-то едва уловимый запах. Нет, это был не запах духов или какой-нибудь другой химии, и даже не кухни. Это был какой-то незнакомый, или, может быть, отдалённо знакомый – на подсознательном уровне – для нюха Аполлона запах. Запах был очень слабый, он то появлялся, то пропадал, то вновь напоминал о себе. Но самое плохое было то, что запах этот был неприятный. Даже очень неприятный. Можно даже сказать, отвратительный запах. Аполлону, как и любому человеку приходилось сталкиваться со всякими запахами, в том числе и с отвратительными. Он знал, как пахнет чистое женское тело, как – не очень чистое, и даже как – вообще, не мытое неделю. Но то, что он сейчас время от времени унюхивал – он готов был дать голову на отсечение, – не принадлежало к спектру женских запахов. Это был явно инородный запах. И очень противный. И, судя по всему, очень стойкий – он возвращался вновь и вновь, давя в зародыше то сладкое возбуждение, которое уже было начало охватывать самые дальние уголки его души и тела.
Аполлон убрал голову с Клавиного плеча. Запах исчез, вернее, остался там, в волосах. И появился снова, когда нос Аполлона приблизился к Клавиному виску. Аполлон позабыл обо всех своих намерениях, и даже, похоже было, о том, что он танцует, и в руках у него такая! женщина. Он, как гончий пёс внюхивается в след убегающего зайца, обнюхал Клавину голову, пытаясь обнаружить источник этого идиотского запаха.
– Что с тобой, Аполлон? – услышал он возле своего уха голос Клавы.
Неожиданно прозвучавший вопрос вывел его из собачьего состояния.
– Да что-то такое… похоже, насморк, – нашёлся он.
– Что, и "Светофор" не помог? – засмеялась Клава, отстранившись.
Аполлон не ответил. Медленно, стараясь втягивать носом воздух как можно незаметнее, приблизил своё лицо к Клавиному. Запаха не было. Коснулся своими губами губ Клавы. Запаха не было. Это уже было счастье. Он с жадностью впился в эти сочные, сладкие губы, торопясь как можно полнее использовать эту удачу. Клава доверчиво прижалась к нему.
За это время Пугачёва уже успела разобраться со светлыми глазами, и теперь вместе с ещё не известным Аполлону певцом, певшим надрывным голосом, излагала историю о том, как в весеннем полночном небе в утренние сады падали две звезды. Наслаждаясь Клавой, Аполлон вслушивался в слова песни. Сначала они показались ему несколько странными – как может утро наступить в полночь? "Или, что, эти звёзды вылетают в полночь и летят до самого утра? Никогда такого не видел… Где ж это такое может быть? Наверно, где утро наступает в полночь… Где же это?" И тут до его просветлённых "Светофором" мозгов дошло – "А-а-а… Наверно, речь идёт о садах на какой-нибудь Земле Франца-Иосифа… или в Гренландии. Там, если я не ошибаюсь, ближе к лету солнце вообще никогда не заходит… Значит, оно светит и в полночь, и утром… Могут и, наоборот, вылететь утром, а прилететь в полночь…"
Пластинка кончилась, из проигрывателя исходил только шум со скрипом, а они стояли, прижавшись друг к другу, выключившись из действительности.
– Я пойду постелю кровать, – просто сказала Клава, когда их рты разъединились.
– Хорошо, – сказал Аполлон, – а я пока пойду подышу свежим воздухом.
– Там, в веранде – другая дверь есть, во двор.
Глава XVII
Чем человеческий секс отличается от собачьего
Аполлон вышел во двор. Вдохнул полной грудью, улыбнулся, посмотрел на небо. "Луна, словно репа, а звёзды – фасоль, – пришла на ум слышанная по радио песня, -…спасибо, Клавуля, за хлеб и за соль", – переиначил он песенные слова.
Ночь была удивительно тихая. Только изредка в сарае взвизгивал поросёнок, увидевший во сне своё корыто с неизменной похлёбкой из барды, картошки, хлеба и крапивы – а что он мог ещё увидеть, несчастный смертник?, да вздыхала имевшая более широкий кругозор корова.
Аполлон подошёл к сараю. Внешняя дверь сарая была открыта, закрыта была только внутренняя, решётчатая – по грудь. Над этой решёткой виднелась голова коровы. Она равнодушно смотрела на Аполлона и сосредоточенно жевала.
– Что, у тебя тоже бессонница? – Аполлон с опаской посмотрел на корову и показал ей язык.
Корова вздохнула и громко пукнула.
Аполлон пьяно хихикнул.
– Эх ты, бесстыдница. Прямо при людях. Ни стыда, ни совести, – пристыдил он корову. – А ты знаешь, что одна женщина повесилась из-за того, что случайно пукнула в компании?.. Вот это совесть! Учись!.. Глаза твои бесстыжие… Хоть бы покраснела, – пожурил Аполлон потерявшее совесть животное и игриво тыкнул ей пальцем в нос.
Оросив стену сарая из уже успевшего опуститься после контакта с Клавиным лобком "шланга", Аполлон снова взглянул на "репу с фасолью", ещё раз благодушно показал язык корове, подумав при этом: "Уж если коровы умеют пукать, то динозавры и подавно умели, Яков Моисеич", и вошёл в дом.
Клава убирала со стола тарелки.
– Сейчас чаю попьём и пойдём спать, – сказала она, – чайник уже греется.
Но Аполлону не терпелось поскорее увидеть все эти пышные со всех сторон формы, которые скрывались под цветастым платьем, овладеть этим большим, но наивным, созданием, дать ему, этому большому ребёнку, почувствовать, что такое настоящий мужчина.
– А может, мы там попьём? – кивнул он на дверь, ведущую в другую комнату, которая, по его предположению, была спальней. – Что-то у меня голова кружится.
Клава посмотрела на него изучающе. Не в её правилах было чаёвничать в спальне – у каждой жизненной процедуры должно быть своё определённое место. Но Аполлон так просительно смотрел на неё, что она не выдержала, прыснула:
– Ладно, иди ложись. Я уже постелила. Так и быть, подам тебе чай в постель… Как барину какому-нибудь.
Аполлон ласково чмокнул её в румяную щёчку и пошёл в спальню.