Пока шеф и Буль Гейт дискутировали, Леденец всё время невозмутимо посасывал леденец, и, казалось, не слушал диалога своего приятеля с шефом. Вдруг лицо его озарилось. Перестав причмокивать, Майк застыл, в общем-то, в довольно неудобной позе. Затем, видимо, уверившись в правильности своих умозаключений, медленно произнёс:
– Операция "Многочлен".
Шеф и полковник уставились на него. Постепенно с их лиц спало напряжение, вызванное, как водится, одной из труднейших задач всех времён и народов – придумыванием названия. Наступила пауза. Наконец, шеф, как бы подводя итог многочасовому заседанию, изрёк:
– Да, это то, что надо. Законспирировано и с перспективой. Операция "Многочлен"! – Высшая математика секса! А первому агенту присвоим номер 69, – он взглянул на досье, лежащее перед ним. – Аполлон Флегонтович Иванов – "Агент 69".
И, победоносно оглядев присутствующих, удовлетворённо добавил:
– Парфенон! В изначальном состоянии.
Глава II
В милиции
Поёживаясь после ночной прохлады, царившей в вагоне, Аполлон осторожно спустился по крутым ступенькам вагона номер 13 на низкую платформу станции Михайлов Хутор. Огляделся. Перед ним впервые в его жизни предстала российская глубинка. Вернее, украинская, потому как на плакате, венчавшем маленькую двухэтажную башенку, которая возвышалась по левую сторону привокзальной площади, было написано: "Вас вітає Укра§на!". А прямо напротив Аполлона стоял на двухметровом постаменте, с булавой в одной руке и свитком – в другой, серый Богдан Хмельницкий. Надпись на постаменте извещала, что памятник поставлен на годовщину Переяславской Рады и символизирует собой нерушимую дружбу русского и украинского народов.
Здание вокзала, выдержанное в строгих серых тонах, было аккуратным и довольно внушительным. Аполлон сразу отметил, что, по сравнению с московским Киевским вокзалом, с его грязью, толкотнёй и суматохой, станция, на которой он высадился, выглядела чистенькой, аккуратной и спокойной, похожей на игрушечную, и напоминала ему родную американскую провинцию. Ухоженные милые газоны с незатейливыми, но очень красивыми цветами, обрамлённые со вкусом подстриженным невысоким кустарником, как-то уютно оживляли розово-серую асфальтовую площадь. По углам газонов стояло несколько продовольственных и галантерейных киосков, в стёкла которых с весьма заинтересованным видом пялились редкие утренние пассажиры. По обе стороны здания вокзала расположилось несколько магазинчиков, "забегаловок" и пристанционных построек.
Среди пассажиров, суетившихся, или просто дремавших под утренним солнышком на скамейках, с неизменными атрибутами путников – чемоданами и узлами, выделялись каким-то магическим спокойствием и деловитой неторопливостью местные жители. Их местное происхождение было нетрудно определить, так как многие из проходивших или просто разговаривавших на площади были с велосипедами, на которые некоторые умудрялись взгромоздить даже внушительных размеров мешки.
Человек в оранжевом жилете поливал из шланга газоны и окружавший их асфальт. В свежих прозрачных лужицах с наслаждением трепыхались голуби и воробьи.
Несмотря на утреннее время – большие круглые часы на фронтоне вокзала показывали девять часов, – было довольно тепло. Яркое солнце на безоблачном небе обещало жаркий день.
"Как хорошо, что я надел шорты", – подумал Аполлон, с удовольствием впитывая солнечные лучи и одновременно ощущая нежное поглаживание лёгкого ветерка между ног.
После ночных вагонных приключений, результатами которых оказались приличный "фонарь" под глазом, смахивающий на "Девятый вал" Айвазовского в миниатюре, и весьма болезненная травма демографически ответственного органа, которая напоминала о себе при малейшей попытке сдвинуться с места или даже просто поднять ногу – "неплохо было бы очутиться сейчас где-нибудь в Шотландии и надеть юбку вместо штанов", – Аполлона можно было выставлять в качестве учебного пособия в разведцентре на предмет того, как не должен выглядеть шпион, чтобы не привлекать к себе внимания. Но Аполлон просто не знал, что он – сверхсекретный экспериментальный агент ЦРУ, засланный с очень важным заданием, от результатов которого могла зависеть дальнейшая судьба всего мирового сообщества. А потому он облачился так, чтобы, по возможности, уменьшить свои физические страдания и скрыть временные особые приметы: обыкновенную, ничем не примечательную голубую футболку дополняли очень даже примечательные в данной местности просторные шорты бежевого цвета и большие солнцезащитные очки в металлической оправе. Хотя, конечно, перед отправкой в Россию его проинструктировали, как нужно одеваться, как вести себя, чтобы органично слиться с местным населением, стать, так сказать, своим. Но сейчас весь этот инструктаж отошёл на задний план, уступив место просто насущной необходимости, в которой всё перепуталось: давно известно, что кровоподтёк привлекает большее внимание, чем тёмные очки, а походка в раскоряку гораздо менее эстетична, чем самые кривые и волосатые ноги в шортах. А у Аполлона Иванова физических недостатков было не больше, чем у Аполлона Бельведерского. Как говорится, всё на месте. Откуда было знать бедному Аполлону, что в тех краях, в которых он очутился волею судьбы, всё было как раз наоборот: фингалы и нетвёрдая походка являлись гарантией того, что их обладатель – местного происхождения, и у встречных вызывали либо улыбку, либо укоризненные восклицания, обычно уже вослед, но никак не подозрения в иноземном подданстве. А, по крайней мере, два раза в месяц, не считая праздников, или, наоборот, траурных случаев, на эти мелочи вообще редко кто обращал внимание ввиду их массовости среди мужского населения, получившего зарплату или аванс. Шорты же и диковинные зеркальные очки, которые украшали нос Аполлона, наоборот, были весьма подозрительны. Впрочем, это, как и везде, дело вкуса и воспитания, а также внутреннего состояния организма конкретного индивидуума.
На одной из скамеек, которую уже миновала тень от вокзального здания, сидела одинокая пожилая женщина с пожитками. Аполлон перекинул свою увесистую сумку через плечо и слегка в раскоряку, провожаемый любопытствующими взглядами, направился в ту сторону.
Откуда-то сверху раздались вдруг шипение и потрескивание, и женский голос пробубнил какую-то, видимо, важную, информацию. Какую именно, разобрать было невозможно: сквозь "хр-хр-хр…" слышалось только: "бу-бу-бу…".
Аполлон поставил сумку, со всеми необходимыми для своей травмы предосторожностями сел на свободный край скамьи и, медленно водрузив щиколотку одной ноги на колено другой – очень удобное положение для пострадавшего органа в шортах, – откинулся на спинку. Женщина на другом конце скамейки, видно, пригревшись на солнышке, дремала. Аполлон, последовав её примеру, закрыл глаза. Нужно было спокойно, не спеша, обдумать сложившуюся ситуацию, выработать план дальнейших действий.
Вспомнились события последнего времени, круто повернувшие его жизнь. В Мехико его нашёл один толстяк, представившийся его земляком, руководителем какого-то этнографического общества, в котором заинтересованы в получении самой подробной и правдивой информации о жизни в СССР. Никаких особых заданий не давалось, нужно просто пожить в России, выдавая себя за её гражданина, чтобы всё было натурально, как есть. Да, там видно, работают не дураки – Фрэнк правильно говорил: чтобы всё было достоверно и интересно, нужно окунуться в гущу событий, погрузиться в самую глубину… Ха-ха, эта скотина Фрэнк думает, что он торчит в Мехико… Им нужна книга о жизни в России. Да-а-а… Эти этнографы как будто господом посланы, как волшебная палочка, исполняющая все мечты… Этот тип из общества уверял, что репортажи за его подписью будут идти в Бостон регулярно и с хорошим качеством… Этот толстяк откровенно предупредил, что если здесь обнаружат, что он, Аполлон, американец, ему, даже ни в чём не повинному, светит тюрьма или Колыма. Впрочем, нелегальное проживание в чужой стране – уже преступление. А как в России обходятся с преступниками, он знает. Хотя родители ему об этом ничего не рассказывали. Вообще, с родителями ему повезло – благодаря им, особенно отцу, по-русски он говорит не хуже какого-нибудь москвича, знает литературу, культуру, обычаи, да и вообще, чувствует себя почти таким же русским как и американцем… Родители тоже думают, что он в Мехико… И друзья-подружки… И все расходы эти этнографы-антропологи взяли на себя, обеспечили переправку… бр-р-р…, лучше о ней и не вспоминать, надёжные документы – на его вторую настоящую, отцовскую, фамилию, легенду, снабдили русскими деньгами на несколько лет безбедного существования. Он уже успел сориентироваться, что с такой суммой он здесь – миллионер. И они согласились на его предложение для начала обосноваться в посёлке, где родился и жил его отец. Отец часто рассказывал ему о своей жизни в России. А последнее время старика вообще замучила ностальгия по родной земле…
Не всё, конечно, так просто с этим этнографическим обществом. Что-то тут нечисто… Наверняка, они не те, за кого себя выдают. Хотя, с другой стороны, а почему бы и нет – прослышали, что он мечтает пожить на родине отца, способен написать бестселлер… Как говорится, задачи и цели совпадают… Да чёрт с ними! Главное, он волен жить, как захочет, безо всяких условий, ограничений и контроля. А может, и вправду им достаточно только книги о его житье-бытье тут. Хотя, всё-таки подозрительно… Да плевать, в конце концов! По возвращении он напишет такую книгу о России! Бестселлер! Всё изнутри! Всё испытано на себе. Никаких выдумок. Великая правда о России, от самых её глубинок до самой элиты! А название: "Американский русский". Или "Русский американец". Нет, лучше – "Я был русским столько-то месяцев". Или лет. Надо подумать… Это будет бомба! Это сколько же можно будет на этом деле заработать?! И, главное, уже есть заказчик! Да он ещё устроит аукцион среди издателей!.. Они будут рвать его рукопись друг у друга зубами! Ну, кто больше, господа? А он не спешит… Ну, кто больше всех?.. А дальше – его собственная газета! Нет, журнал. Точно, журнал. Что-нибудь почище "Плейбоя" или "Пентхауза". Да ещё с русским опытом… Вот тогда Фрэнк приползёт к нему на коленях…
У Аполлона разыгралось воображение. Он представил, как сидит в роскошном кабинете за огромным столом. Входит Фрэнк. Он умоляюще-заискивающе смотрит на Аполлона и говорит с дрожью в голосе:
– Пол, ну, пожалуйста, ну возьми меня! Ты же знаешь, на что я способен.
А он его спросит:
– А быков дразнить в Коста-Рику поедешь, Фрэнк?
– Да, да! Я их буду фотографировать крупным планом! У меня лучший фотоаппарат во всех Штатах, Пол!
И тогда он ему скажет:
– Ладно, Фрэнк, пакуй чемодан… На два года на Аляску. Моржей и белых медведей фотографировать. А ты как думал?!
Аполлон блаженно заулыбался, не открывая глаз.
А девочки тут ничего!.. С этой проводницей Валей всё так многообещающе началось… Дьявол! Такого с ним ещё никогда не приключалось. Это же кому рассказать – не поверят. Вот смех бы был – вернуться из России с полным простором в штанах. Смех… Лучше уж застрелиться тогда… А зубки у неё острые… Смейся, не смейся, а теперь всё равно, пока не заживёт, придётся помучиться воздержанием… А может, лучше книгу тогда назвать "Оскоплённый в России"? Ха-ха. Или что-то в этом роде. Надо будет взять на заметку…
Ладно, хватит о прошлом и отдалённом будущем. Настраиваемся на ближайшее будущее. Установка на полное перевоплощение из американца в русского. Забыть все свои американские привычки, вспомнить всё, о чём рассказывал отец. Самоконтроль и ещё раз самоконтроль. Уже чуть не прокололся со своим "проблем серо"…
Аполлон, по-прежнему с закрытыми глазами, вяло зашевелил губами.
Я успокаиваюсь и расслабляюсь… Я в России… Я русский… Так, отец, рассказывал, что из Михайлова Хутора обычно был какой-нибудь транспорт в Синель, на спиртзавод. Хотя, сколько лет уже прошло. Может, там уже и завода давно нет… Я гражданин России… Гражданин СССР… Гражданин…
– Гражданин, – пожилой упитанный милиционер с погонами лейтенанта остановился возле загорелого светловолосого парня в бежевых шортах и зеркальных очках, вальяжно развалившегося на одной из привокзальных скамеек, – гражданин!
Тот продолжал сидеть в вызывающей позе, закинув ногу на ногу так, что высветился протектор кроссовки с прилипшим к нему окурком.
Милиционер, придав своему и без того строгому лицу ещё более строгое выражение, наклонился и тронул Аполлона – а это был, конечно же, он – за плечо:
– Гражданин!
– Who (произн. "Ху") кто (англ.)… – Аполлон встрепенулся и, видимо, ещё не придя в себя от дрёмы, сбрасывая одну ногу с другой, носком кроссовки задел милиционера.
Тот ойкнул и, согнувшись, схватился обеими руками за пах, куда пришёлся удар. Аполлон же, резко опустив ногу, тоже сморщился и инстинктивным движением рук прикрыл аналогичное место у себя.
Публика, находившаяся поблизости, с недоумением и любопытством наблюдала за происходящим. Женщина, дремавшая на этой же скамье и открывшая глаза при первой призывной фразе милиционера, испуганно вскочила и, схватив свою поклажу, торопливо отбежала в сторону.
Случайный удар, хоть и пришёлся в болезненное место, был, видимо, не столько сильным, сколько неожиданным. Милиционер тут же очухался, хотя страдальческая гримаса не сошла с его лица; рука его дёрнулась, было, к кобуре, но на полпути остановилась.
Аполлон тоже оправился от неожиданного поворота событий, коснувшегося его травмированного органа.
– Извините, – пролепетал он. – Простите, пожалуйста. Я не хотел… Это получилось случайно.
– Ты!.. Ты!.. Вы!.. – милиционер то ли не находил подходящих для данной ситуации слов, то ли никак ещё не мог перевести дух после полученного удара. Наконец вдохнул поглубже и выдохнул:
– Оскорбление!.. Матом… При исполнении… – он на мгновение задумался. – С нанесением тяжких телесных повреждений…
Страдальческое выражение его лица уже сменилось на почти свирепое. К нему вернулось – только что подмоченное – достоинство представителя власти. Глядя на рассвирепевшего человека в форме, Аполлон побледнел.
– Гр-р-ражданин, пр-р-ройдёмте в отделение, – рыкнул лейтенант и, увидев, что к ним уже приближается ещё один блюститель порядка, добавил, обращаясь к нему:
– Иван, в отделение этого пляжника!
"Ну вот, влип… Размечтался…", – тоскливо подумал Аполлон.
Отделение милиции находилось рядом, в здании вокзала, только вход был с торцевой его стороны.
В небольшой комнате, с окном, затянутым вылинявшей занавеской, стояло два стола – один напротив двери, второй под окном; в углу между столами покоился массивный сейф какого-то серо-буро-малинового цвета; у стены слева – небольшой шкаф; рядом – несколько потёртых стульев.
Вошедший вслед за Аполлоном молодой сержант, которого звали Иван, кивнул на стулья:
– Садитесь, задержанный.
Аполлон сбросил с плеча сумку и сел на крайний стул у шкафа. Сержант за столом напротив начал раскладывать какие-то бумаги.
Вошёл лейтенант, задержавшийся на площади перекинуться парой слов со знакомым.
– Вот, Ваня, – начал он, с покряхтыванием располагая своё грузное тело за другим столом, – ты колысь бачив таке?
Аполлон заметил, что тон лейтенанта уже не такой суровый, даже с каким-то оттенком благодушия. Вообще, внешний вид этого грузного немолодого человека был нисколько не воинственный. Было очевидно, что из себя он выходил крайне редко и когда уж совсем, наверное, бывало невмоготу.
Лейтенант словно угадал мысли Аполлона:
– Скильки рокив служу на станции, а такого зи мною ще нэ було.
– Что? – молодой милиционер закурил. – Оформлять протокол?
– Почекай, – лейтенант повернулся к Аполлону. – Вот ты мени скажи, хлопче, звидки ты взявся тут такий? Скильки працюю… та чого працюю – скильки живу, а такого попугая, та ще в трусах, у самому людному мисци ще николы нэ бачив. Та щоб ще й ногами махав. Ни, ты подывысь, подывысь на нього, Ваня, ты колысь бачив таке чудо? Хоч бы окуляры зняв, петух.
Аполлон догадался, что этот не совсем понятный для него язык, на котором говорил лейтенант, – украинский. И в самом деле, здесь, в приграничной зоне Украины и России, был в ходу свой, особый язык – невообразимая смесь украинского с русским, причём диапазон пропорций их был очень широким – от почти чистого украинского или русского до "пятьдесят на пятьдесят", да иногда ещё и с белорусским акцентом – Белоруссия тоже рядом. Тем не менее, все друг друга прекрасно понимали. Хотя у лейтенанта явно доминировал украинский, смысл сказанного им Аполлону был ясен, как божий день.
– Ладно, давай паспорт.
Аполлон достал из кармашка сумки паспорт, с некоторой робостью протянул лейтенанту. Тот взял документ, раскрыл, прочитал:
– ИванСв Аполлон Флего… гон… Флегонтович.
Перевернул несколько страничек, посмотрел на фотографию, перевёл взгляд на задержанного. Аполлон побледнел и даже как-то сжался.
– Окуляры зними, Аполлон Флегонтович, – сказал лейтенант.
Было заметно, с каким удовольствием лейтенант произнёс непривычное имя-отчество. Аполлон понял, что от него требуют, нехотя снял очки.
Оба милиционера уставились на него, как в экран телевизора с Пугачёвой на сцене. Аполлон с обречённым видом посмотрел на лейтенанта.
– Це хто ж тэбэ так розмалював? Як яйце на Паску, – похоже было, что лейтенант даже обрадовался неожиданному открытию. – Та вин, сдаеться мени, и вправду цаца. А я вже було подумав, що вин брыкнув мэнэ спросонку.
Аполлон поспешил подтвердить это первоначальное предположение, обрадовано кивнул головой:
– Конечно спросонку! Да вы сами подумайте, какому идиоту придёт в голову бить милиционера?.. Задремал я на солнышке.
– И що ж тоби приснилось? Судя по тому, як ты мэнэ обизвав…
В этот момент открылась дверь, и в комнату вплыла полная женщина лет пятидесяти с хозяйственной сумкой.
– А-а-а, Матвеевна, – лейтенант обрадовано привстал навстречу вошедшей, – сто рокив тэбэ нэ бачив.
Женщина тоже расплылась в улыбке:
– Здравствуй, Петрович! – она повернулась к Ване. – Здравствуй, Ванечка!
Она снова повернулась к лейтенанту:
– Я по делу к тебе, Петрович.
Заметив сидящего у стены Аполлона, женщина как бы вскользь, но с любопытством, пробежалась по нему взглядом.
Лейтенант не преминул использовать момент для того, чтобы доставить себе, а заодно и своей знакомой, удовольствие насладиться лишний раз таким редким сочетанием:
– Це, Матвеевна, Аполлон… – он заглянул в паспорт, – Флегонтович ИванСв!