– ИвАнов, – поправил его Аполлон и приветливо улыбнулся женщине.
Та добродушно улыбнулась ему в ответ.
– Бачишь, Матвеевна, даже не ИванСв, а ИвАнов, – эта незначительная поправка ещё больше развеселила лейтенанта, и он, налегая на каждый слог, произнёс:
– Аполлон Флегонтович ИвАнов! Во!
И он со значением поднял вверх указательный палец – как, мол, звучит!
– Тэпэр правильно, Аполлон Флегонтович? – обратился он к Аполлону.
Аполлон кивнул:
– Правильно.
Лейтенант повернулся к Матвеевне, вышел из-за стола.
– Так що у тэбэ за дило, Матвеевна?
– Да свояченица у меня вот гостила. На Харьков ей надо, на завтра. А в кассе очередища…
– Добре, зробимо, – и лейтенант повернулся к Ване, – Ваня, сбигай у кассу до Марии, закажи на завтра на донэцький до Харкива…
Петрович снова повернулся к Матвеевне:
– Плацкартный?
– Да, плацкартный, плацкартный, – Матвеевна закивала головой, – да хорошо б – нижнее.
Аполлон при последнем слове непроизвольно улыбнулся.
– Скажешь Марии, що для мэнэ, – проинструктировал Ваню Петрович.
Матвеевна достала было из сумки кошелёк, но лейтенант остановил её:
– Завтра виддашь.
Ваня надел фуражку и вышел.
– Ой, спасибо тебе, Петрович, – Матвеевна засунула кошелёк в сумку. – Всегда ты меня выручишь.
– Нэ хвылюйся. Ты правильно зробыла, що зайшла, бо зараз з квитками тяжко. У студэнтив та школярив каникулы починаються. ВидпускА. Лито е лито… Та ты сидай, Матвеевна.
Лейтенант указал на только что освободившееся место за соседним столом.
– Да некогда мне, Петрович, рассиживаться. Гости, сам понимаешь… Так я завтра забегу?
– Нэ хвылюйся. Пидходьтэ за пивгодыны прямо до мэнэ.
Лейтенант проводил Матвеевну до двери и, когда та вышла, задумчиво посмотрел на Аполлона.
– Так що будэмо з тобою робыты? Ты що ж так, Аполлон Флегонтович… ИвАнов, вырядывся? Це ж тоби нэ пляж, в одних трусах прогулюватыся… И хто ж тэбэ так разукрасыв?
Аполлон, воспользовавшись паузой с Матвеевной, успел раскинуть мозгами, и вопрос на этот раз не застал его врасплох.
– С полки упал. С верхней. С женщиной поменялся… Так рвануло, что проснулся уже на полу. А когда падал, о столик – головой.
– Оно и видно… – Петрович хмыкнул. – Так с полыци, кажешь? Точно?
– А зачем мне обманывать?
– Ладно. Бачу, парень ты неплохой… А вот ци портки, – лейтенант кивнул на шорты, – придэться тоби переодиты.
Аполлон уже успел настолько освоиться с обстановкой, что осмелился даже качать права:
– Товарищ лейтенант, но я же в шортах, а не в купальнике!
– Не положено мужику с голыми ляжками в общественном месте находиться.
– Как – не положено? И кем не положено?
– Ты що, мэнэ вчить будэшь? – лейтенант посуровел. – Сказано – не положено, значит – не положено! Ишь ты, какой умный выискался!
Видно, когда распалялся, лейтенант переходил на русский язык.
Аполлон понял, что спорить – чревато последствиями, только себе в убыток, и с неохотой полез в сумку. В это время на столе у лейтенанта зазвонил телефон.
Петрович снял трубку.
– Слухаю. А, це ты… Добре… Слухай, Ваня, забежи до Нины, визьми бутылку лимонаду. Я сёгодни з ранку ничого нэ йив, а зараз щось аппетит появывся… Да, Ваня, и сам знаешь, чого ще… Гроши я Нине потим виддам… Та ни, визьми тильки хлиба, бильш ничого нэ трэба. У мэнэ сало е.
Положив трубку и обернувшись, Петрович увидел, что Аполлон уже приспускает шорты на колени.
– Ты що, сказывся? Стиприза мэни тут тильки нэ хватало! Туалет, знаешь, дэ? – Петрович махнул рукой в неопределённом направлении. – З другого боку вокзала, за магазином. Там побачишь. А сумка нехай поки ще тут постойить.
Аполлон застегнул шорты, замялся. В сумке, правда, в двойном дне, лежала кругленькая сумма. Лейтенант заметил его нерешительность, ухмыльнулся:
– Та нэ бийсь ты. Кому вона потрибна, твоя торба. Вытягны гроши, як боишься, та иды.
– Да нет, чего мне бояться. Деньги у меня в кармане, – отвёл подозрения Аполлон.
– Ну тоди иды. Ничого з твоею торбою нэ будэ.
В это время в отделение зашли какие-то мужчина и женщина в железнодорожной форме, и Аполлон, окончательно успокоившись, взял лежащие на сумке спортивные брюки и вышел. Вошедшие железнодорожники проводили его любопытствующими взглядами. Петрович улыбнулся им с интригующим видом.
На улице солнце жарило вовсю. Аполлон надел очки, вздохнул. Свернув за угол и миновав здание вокзала и памятник гетману, поравнялся с небольшим аккуратным продовольственным магазинчиком с окнами во всю стену по обе стороны от входа. В окна было видно, как внутри несколько покупателей рассматривали витрину. С молоденькой продавщицей любезничал уже знакомый Аполлону милиционер Ваня.
В двух десятках метров от магазина Аполлон увидел небольшое серое сооружение, окружённое такого же цвета двухметровым глухим забором. На ближайшей к Аполлону стороне забора едва различимо проступал начертанный мелом какой-то значок, похожий на усечённый конус.
Аполлон задумчиво посмотрел на этот символ. "Наверное, силуэт женщины в юбке, – подумал он, – значит, мужской – с той стороны". Поблизости никого не было. Аполлон свернул за угол, и оказался за забором в закутке, из которого можно было попасть в туалет через зияющий дверной проём. Двери не было. "Видно, на лето снимают – жарко". Аполлон шагнул в тёмный прямоугольник. Некоторое время, пока глаза привыкали к полумраку, – помещение освещалось только через расположенное под потолком окошечко, – он ничего не видел. Вдруг прямо перед ним, откуда-то снизу, раздался пронзительный женский визг, и, словно из-под земли, в полутора метрах от Аполлона возник тёмный силуэт. Вскочившая с перепугу тётка, видимо, не успев довести до конца начатое дело, судорожно натягивала трусы.
Аполлон от неожиданности оторопел.
– Извините, это разве не мужской? – предельно вежливо спросил он.
Тётка продолжала визжать и оправлять бельё и юбку.
Аполлон, наконец, понял, что вопросы здесь неуместны, и выскочил наружу. Посмотрел на забор. На нём мелом была выведена большая буква "Ж". Аполлон с недоумённым видом обошёл забор к другому концу, уставился в раздумье на конус. "Чёрт, это же была буква "М". Мужской, значит", – дошло, наконец, до него.
Не раздумывая долго, подгоняемый виной за только что совершённое, хоть и невольно, форменное безобразие, Аполлон поспешил свернуть за забор. И не успел среагировать на возникшую сразу за забором лужу. Белая чистенькая кроссовка наполовину скрылась в бурой жидкой грязи, пахнувшей застоявшейся мочой. Аполлон вынул ногу из грязи, потрепыхал ей, как шелудивый котёнок. Прижавшись к забору, обошёл лужу, и ступил на порог собственно туалета. Подождал, пока глаза стали различать обстановку. И правильно сделал, потому как весь бетонный пол был скрыт под слоем мочи, окультуренной обрывками газет. И хотя было видно, что этот проливчик, отделявший вход от возвышения с несколькими большими отверстиями, был совсем неглубокий, Аполлон не решился его форсировать. Над одним из отверстий преспокойненько восседал на корточках старик с оголённым задом, с помятой газетой в руке, и задумчиво курил папиросу.
"Пошли они все к чёрту!", – Аполлон повернулся и, бочком-бочком миновав уже знакомый заливчик, вышел за забор.
Отойдя к большому тополю, росшему в нескольких метрах за туалетом, стал усиленно очищать обувь о траву. Покончив с этим занятием, снял шорты и, уже расправляя брюки, перед тем как их надеть, поднял голову.
У входа в магазин стоял милиционер Ваня с двумя бутылками и буханкой хлеба в руках и смотрел в его сторону. Позади сержанта несколько человек тоже с любопытством смотрели на непривычное явление и, улыбаясь, оживлённо его обсуждали.
"Всё", – мелькнуло в Аполлоновых мозговых извилинах, и из их глубины выплыла и быстренько промелькнула вся короткая жизнь их обладателя. "Всё, приплыл… Теперь всё равно". Аполлон обречённо-вызывающе сел на траву, не спеша разулся, встал, надел брюки, снова обулся. И только тогда поднял голову.
Публики, глазевшей на эту процедуру, заметно прибавилось, но Вани уже не было.
"Странно. Неужели ушёл?!". Аполлон некоторое время с недоумением смотрел на расходящихся зрителей. Идти в отделение не хотелось страшно. А надо – сумка-то и паспорт там. Заметив неподалёку колонку, подошёл к ней, помыл кроссовки, руки, сполоснул лицо. Настроение немного улучшилось. Зеваки разошлись. Ничего не поделаешь, надо идти.
Аполлон тихонько приоткрыл дверь в отделение.
Петрович стоял спиной к двери возле открытого сейфа, и чем-то там манипулировал. Ваня, повернувшись в его сторону, увлечённо жестикулировал, рассказывая о только что виденном "преступлении":
– …А из женской уборной вышел, разделся совсем… Там бабы ходят, дети малые… и большие тоже, а он стоит голый, и хоть бы хны… И ещё нагло так лыбится, как майская роза…
Со стороны сейфа послышался хлопСк открываемой бутылки, и вслед за ним – звук наливаемой в стакан жидкости.
"Лимонад", – сообразил Аполлон. Но взгляд его, скользнув по столу Петровича, обнаружил ещё не открытую бутылку и буханку хлеба.
Тем временем Петрович ритуально произнёс:
– Ну, хай живе Радянська Влада! – с шумом выдохнул и, поднеся руку на уровень рта, запрокинул голову.
Послышались размеренные глотки и бульканье.
Ваня тем временем, как ни в чём ни бывало, продолжал возмущённо описывать аморальное поведение Аполлона:
– И хоть бы стыд какой был! Народ кругСм возмущается, а ему всё до лампочки!
Петрович опустил голову, удовлетворённо крякнул. Послышались лязг стекла о металл, скрип закрываемой дверцы сейфа.
– Разрешите? – Аполлон снял очки и вошёл в помещение.
Петрович повернулся, вид у него был добродушный.
– А-а-а… Аполлон Флегонтович… ИвАнов, – он приветствовал Аполлона как старого знакомого. – Заходь, заходь.
Ваня с неприязнью взглянул на Аполлона.
Петрович закрыл сейф, окинул Аполлона удовлетворённым взглядом с головы до ног. Он раскраснелся и был в хорошем расположении духа.
– Ну вот, зовсим друге дило… Тут Ваня мэни россказав про твою выходку у вихСдку. Що ж ты, спочатку до жинок, а потим и для всих стиприз устройив? Придэться тэбэ все ж оштрафуваты… Та благодари, що у мэнэ сёгодни настрий добрый, а то прийшлось бы тоби метлой махать суток десять. Так. Нэ меньш, – Петрович повернулся к Ване. – Ваня, составляй протокол.
В тоне, которым всё это было произнесено, совсем, однако, не чувствовалось суровости. Действительно, у Петровича сегодня было хорошее настроение.
Ваня сел за свой стол, стал с важным видом раскладывать бумаги.
– А может… – начал, было, он, глядя на своего начальника.
– Не может, – добродушно оборвал его Петрович. – Вот колы сядешь на мое мисце, дашь ему хоч пьятнадцать…
Ваня, насупившись, повернулся к Аполлону:
– Садитесь, задержанный. Ваше фамилия, имя, отчество…
– ИвАнов Аполлон Флегонтович, – с явным удовольствием вместо Аполлона ответствовал Петрович, садясь на своё место и расстёгивая кобуру.
Аполлон инстинктивно съёжился и побледнел. "Неужели…".
Но рука Петровича извлекла из кобуры не пистолет, а промасленный газетный свёрток. Положив свёрток на стол, лейтенант достал из кармана перочинный ножик, не спеша порезал хлеб на заранее расстеленной газете.
Аполлон, отвечая на Ванины вопросы, украдкой следил за Петровичем. Тот развернул свёрток. В нём оказался кусок сала и небольшая луковица.
Петрович открыл лимонад, наполнил стакан.
– Ваня, сало будешь? Ты такого ще нэ йив.
– Да нет, Петрович, спасибо.
– А зря. Як каже мий внук, трэба бильш йисты витамина С. А що таке витамин С? Це яй-це, мяс-це, саль-це…
Петрович порезал сало, располовинил, не очищая, луковицу и приступил к трапезе.
Глава III
Первые знакомства
Когда, наконец, Аполлон вышел из отделения окончательно, солнце стояло уже в зените. Хотя, конечно, знакомство с милицией – штука неприятная, но если оно заканчивается благополучно, то жить сразу становится как-то веселей. А если у тебя к тому же есть веские основания опасаться такого знакомства, да плюс ещё нет ни малейшего представления на практике, что оно такое – советская милиция, то выход из отделения после задержания по своему эмоциональному положительному накалу близок к эйфории. Эти несколько часов, проведенных Аполлоном в обществе людей в милицейской форме, держали его в таком напряжении, что, выйдя за порог участка, он сначала нервно хихикнул, а потом от души расхохотался.
"А вообще-то хорошо, что я сразу вот так вот и познакомился с милицией. Оказывается, не так уж страшен чёрт, как его малюют". И Аполлону так похорошело, так похорошело… Весь подсознательный страх, который у него постепенно скопился – не перед людьми, нет, он-то ведь сам был, по сути, русским, – перед властями этой загадочной далёкой России, – улетучился без следа. Он почувствовал себя вдруг свободно и уверенно, как на той земле, где он родился и прожил всю свою жизнь. И к нему вернулись обыкновенные человеческие чувства. И самое первое, конечно, чувство голода. Оно, вообще-то, начало шевелиться ещё тогда, когда Аполлон проходил процедуру составления протокола и уплаты штрафа. Потому что в то самое время Петрович с таким аппетитом уписывал сало, приложившись ещё разочек к тому, что у него стояло в сейфе, что желудочный сок стал усиленно вырабатываться и в не столь благоприятной для Аполлона обстановке. Аполлон вдруг отчётливо представил огромный экран на одном из зданий где-нибудь в центре Нью-Йорка. На экране появилось довольное, раскрасневшееся лицо Петровича в милицейской форме. Петрович стал отдаляться, пока не появилась большая кобура на его поясе. Петрович расстегнул кобуру, достал оттуда соблазнительный куриный окорочок и, держа его наподобие пистолета, направил в экран. "Покупайте окорочка фирмы "Раша фуд", – склабясь в стандартной американской улыбке, произнёс он, и назидательно добавил: "Убойная сила витамина С!".
Аполлон обогнул здание вокзала, которое, как оказалось, со стороны улицы находилось на приличном возвышении, и спустился по ступенькам. Перейдя дорогу – безо всякого покрытия, если не считать какую-то тёмно-серую дробь, похожую на шлак, – на которой кое-где виднелись лужи, он очутился перед одноэтажным кирпичным зданием, побеленным извёсткой, с аккуратным цветочным палисадником под окнами, разделявшими две двери. Над одной из дверей весела вывеска "Продмаг", над другой – "Столовая". Дверь в столовую, у которой стояло несколько прислонённых к ограде палисадника велосипедов, была открыта. Аполлон вошёл в проём, приятно щекотавший обоняние кухонными запахами. За входной дверью оказалась ещё одна дверь, тоже открытая, но занавешенная, наверное, от мух, грязно-серым марлевым пологом.
Внутри столовой было многолюдно и, соответственно, шумно. Справа от входа, у стойки буфета, толпились в основном мужчины, оживлённо переговариваясь и жестикулируя. Было заметно, что настроение у всех приподнятое. В просторном зале за некоторыми из столов сидели клиенты, из того же разряда, что и толпящиеся у стойки.
"Обеденное время, вот и толпа". Аполлон был прав. Но только отчасти. Главное же – в столовую только что завезли свежее пиво. Да ещё какое – бочковое!
Упитанная блондинка с закрученными в мелкие кудряшки волосами и розовым лицом, в белом халате не первой свежести, орудовала массивными, из толстого рифлёного стекла, пивными кружками.
"Наверное, натуральна блондинка – брюнеток таких розовых не бывает", – оценил намётанным глазом Аполлон, приближаясь к буфету. Осмотрел содержимое витрины-холодильника. На маленькой тарелочке – пол-яйца, залитые майонезом и сервированные зелёным горошком; ещё на такой же тарелочке – три подвяленных кружочка помидора; на третьей – пара маленьких рыбёшек, с нарезанным, тоже подвяленным, зелёным луком; на жестянках с фигурно завёрнутыми краями – салаты: квашеная капуста с вкраплениями того же зелёного лука и тёртая красная свёкла с помалиновевшим майонезным пятном.
Вся очередь, как оказалось, жаждала только пива, а не обеда. Некоторые, правда, к пиву брали рыбёшек с луком. У других с собой была вяленая рыба – таранка. Это слово – "таранка" так и висело над толпой. Это было необходимое дополнение к пиву, предмет гордости настоящего завсегдатая пивных.
Аполлон протиснулся к прилавку, на котором нашёл листок с меню, написанным от руки. Странно. В меню не было ни одного мясного блюда, только рыбные: рыбный суп, рыбные котлеты, треска жареная… А Аполлону страсть как хотелось чего-нибудь посущественней, желательно мяса.
– А что, мяса нет? – спросил он буфетчицу.
Та выразительно посмотрела на него, после того как наполнила очередной бокал:
– Какое вам мясо? Вы, молодой человек, что, с Луны свалились? Сегодня ж четверг.
– Ну и что, что четверг? – не понял Аполлон.
– Как что? – вопросом на вопрос ответила буфетчица. – Рыбный день.
– Какой рыбный день? – продолжал допытываться слегка изумлённый Аполлон.
– Ладно… Ты чё дурачком-то прикидываешься? – ещё более выразительно посмотрела на Аполлона буфетчица. – Думаешь, очки напялил, что глаз не видно, так и повыпендриваться можно? Некогда мне тут шутки с вами шутить… Вас много, а я одна!
Очередь любителей пива уже недовольно ворчала. Окончательно сбитый с толку, Аполлон заказал уху, рыбные котлеты с картофельным пюре, взял тут же, в буфете, хлеб, салат из капусты, и два стакана компота, на две трети заполненных сухофруктами. Весь этот его заказ приняла щупленькая маленькая старушка – уборщица, по просьбе буфетчицы. Та была занята пивом – совала под кран пустые кружки, наполняла их, принимала освободившуюся посуду, споласкивала, опять совала под кран. Кран на длинной металлической трубке торчал из деревянной пузатой бочки. Из этого сооружения каким-то образом торчал рычаг ручного насоса. Этим насосом орудовали, согласно подходящей очереди, жаждущие пива.
Аполлон взял у уборщицы два коротких обрывка серой бумажной ленты, на которых корявым почерком, старательно послюнявив карандаш, старушка вывела "уха – 05" и "котл.", и, заплатив тридцать семь копеек, пошёл к раздаче – окошечку в кухню, расположенному в середине зала.
Получив свой обед, Аполлон сел за свободный столик у окна и, с блаженством вытянув ноги под столом, осмотрелся. На стенах столовой, выкрашенных серо-зелёной краской до половины высоты – верхняя часть была побелена, – по всему периметру висело несколько информационно-назидательных плакатов: "Хлеб – драгоценность, им не сори, хлеба к обеду в меру бери", "У нас порядок такой – поел, убери за собой", "Приносить и распивать спиртные напитки категорически запрещается! За нарушение – штраф!", "Диетический стол". Под последним плакатом стоял стол, заваленный грязной посудой. На простенке между двух окон в рамочке под стеклом висела пожелтевшая бумага с каким-то рукописным текстом. Заголовок большими вылинявшими красными буквами гласил: "Социалистические обязательства коллектива железнодорожной столовой на…", далее был вклеен белоснежный прямоугольник – "1982-й год".
К соседнему столику подошли двое мужчин с кружками пива в обеих руках. Заметив на столе грязную посуду, осмотрелись, затем один из них повернулся к Аполлону.