- Нет. Никто нам не звонил. В чем дело?
Она пробежала рукой по своим вьющимся волосам.
- Я даже думала позвонить в полицию, - сказала она, и глаза Кингсли округлились от удивления.
Элизабет ладила с полицией так же, как и он - с журналистами. Хотя он совсем недавно трахал репортершу практически до беспамятства на заднем сидении своего Роллса. Но это было для дела, а не для удовольствия. Ну… для дела, и для удовольствия.
Элизабет перевела взгляд с Сорена на Кингсли и обратно.
- Скажи мне что случилось.
Сорен говорил утешительным тоном священнослужителя, хотя Кингсли смог распознать самый слабый оттенок страха под этим спокойствием. Страха? Сорен? Кинг никогда не думал, что доживет до этого дня.
- Я покажу тебе. Пошли со мной. - Элизабет наконец-то заметила Кингсли. - Ты, тоже, Кинг. Не знаю, зачем ты здесь, но я приму любую помощь, которую смогу получить.
- Всегда рад услужить. Мы ведь семья, в конце концов.
Он взглянул на Сорена, который ничего на это не ответил. Элизабет знала о коротком трагическом браке ее брата с Мари-Лаурой, сестрой Кингсли. Что она думала об этом, он не знал, да его это и не волновало, но брак, хоть и несчастливый, по крайней мере, дал Сорену безопасный предлог общаться с подобными ему.
- Я не знаю, можно ли назвать тебя семьей, как ты утверждаешь, - сказала Элизабет, ведя их вглубь дома к центральной лестнице. На верхней ступеньке, она повернула налево и повела их к восточному крылу, детскому.
Кинг украдкой наблюдал за лицом Сорена. Каждая комната в этом доме хранила воспоминания об ужасах его детства. Мать родила его в своей крошечной комнате в конце восточного крыла. И исключительно силой воли, она смогла родить абсолютно молча, не желая доставлять садисту-отцу Сорена удовольствие слышать ее крики. В библиотеке, Сорен чуть не попрощался с жизнью, когда его отец нашел их с сестрой совокупляющимися на полу у камина.
Элизабет провела их к последней комнате слева. Детская спальня Сорена.
Она открыла дверь и позволила состоянию комнаты сказать за себя.
- Mon Dieu…, - выдохнул Кингсли, прикрывая рукой рот.
В этой комнате, одиннадцатилетний Маркус Стернс уснул однажды ночью и проснулся внутри своей собственной сестры. В этой кровати, он потерял свою девственность путем изнасилования и инцеста. И теперь кто-то поджег эту кровать и сжег ее дотла. На стене, написанные пеплом, были слова Love Thy Sister (Любовь сестры твоей).
- Стóит ли Кингсли… ? – прошептала Элизабэт.
- Кингсли знает. Он один из двух людей, которым я рассказал.
Внутренне содрогнувшись, Кинг взглянул в лицо Элизабет. Сорен что только что проговорился, что у него есть кто-то еще, кому он доверяет? Как и ее брат, Элизабет была весьма сообразительна. Кинг молился, чтобы она предположила, что Сорен имел в виду своего собственного духовника. Если бы она узнала, что ее брат-священник соблазнил девушку из своей паствы, весь мир горел бы в аду за это.
Элизабет кивнула. Сорен же просто смотрел на слова на стене.
- Я не звонила в полицию, - продолжала она. - Я не хотела рассказывать им о нас и что это значит. Но у меня есть сигнализация на дверях. Я всегда включаю ее в ночное время. У меня даже есть камеры на участке перед домом и на подъездной дорожке. Никто не появлялся. Должна ли я вызвать полицию? Я так и сделаю, если ты скажешь.
Сорен медленно покачал головой.
- Нет, не должна. Это вне их компетенции.
- Тогда что…
- Уходи. - Сорен повернулся к сестре, положив руку ей на плечо. – Уходи и забирай мальчиков с собой, подальше отсюда. Европа. Азия. Австралия. Уезжай заграницу и не оставайся на одном месте. Уезжай сейчас.
- Что происходит? Почему ты приехал? Я обнаружила кровать, в таком состоянии только сегодня утром. Я послала мальчиков к подруге. Целый день я пытаюсь решить, что делать.
Сорен снова перевел взгляд на кучу золы, где когда-то стояла его кровать, и молчал. Кингсли ответил за него.
- Я получил по почте фотографию, на которой запечатлены мы в наши школьные годы. Она была отправлена отсюда. Никаких других опознавательных знаков. Просто школьная фотография, но, тем не менее, угрожающе.
Элизабет отстранилась от двери и пошла по коридору, сделав несколько шагов, прежде чем снова развернуться.
- Маркус, что происходит? - спросила она, и ее голос был низким и холодным.
Кинг застыл. Никто не называл Сорена Маркусом - именем данным ему при рождении, никогда. Он не позволял. И, конечно, Элизабет это хорошо знала, знала, как сильно он ненавидел, когда его называли именем, которое также носил его отец. Либо она была в таком смятении, что забыла, либо была настолько зла, что ей было все равно. Сорен посмотрел на нее и выдохнул.
- Я не знаю, Элизабет.
- Ты лжешь мне. Ты знаешь больше, чем говоришь.
- Я знаю больше, чем говорю тебе. Но я не лгу. Я действительно не знаю, кто за этим стоит. Расскажи нам все, что знаешь.
Качая головой, она повернулась к ним спиной.
- Проснувшись сегодня утром, я встала с постели и почувствовала странный запах в доме. Я последовала за ним. Проверила каждую комнату. В эту я зашла в последнюю очередь. Я пытаюсь никогда не заходить сюда. Ты это знаешь.
Ее брат кивнул. Кингсли не хотелось и представлять, что чувствует Сорен, стоя в дверях этой комнаты. Он застыл, словно киношный вампир, будучи не в состоянии переступить порог без приглашения. Никакого приглашения не последовало.
- Открыв дверь, я увидела кровать, слова на стене. Меня чуть не вырвало. Кто-то знает о нас, о том, что случилось. Я ломала голову над тем, кто бы это мог быть. Моя мать мертва. Наш отец. Кто же? Я рассказала той репортерше о нас. Но, несомненно…
- Я знаю Сюзанну, - сказал Сорен. - Мало того, что она не сделала бы этого, она и не могла. Она сейчас в Ираке.
- Ну вот. Но ты говоришь, Кингсли знает. - Элизабет указала в его сторону. - Кто еще? Ты сказал он один из двух людей, которым ты рассказал. Кто тот другой?
Челюсть Сорена сжалась почти незаметно. Но Кинг заметил.
- Никто, кто бы смог рассказать.
- Ты в этом уверен? – потребовала она.
- Я могу поставить на это свою жизнь.
- Значит, так и есть. - Она подняла руки и прикрыла лицо. - Я просто не могу себе представить кто или почему... Кингсли.
- Oui?
- Ты знаешь. Ты кому-нибудь рассказывал?
Кингсли понадобилось все его самообладание, чтобы не взглянуть на нее с крайним отвращением. Он был шпионом для французского правительства. Шпионом и намного больше, чем просто шпионом. Пустые сплетни могли стоить ему жизни в то время. Он знал, как использовать свой рот в других видах деятельности нежели распускать слухи.
- Согласно моей репутации, у моего языка большой опыт, machèrie. Но не в разговорах. Твой секрет в безопасности со мной. Единственный человек, которому я рассказал, мертв уже тридцать лет.
Элизабет покачала головой и вздохнула.
- Конечно. Прости меня. Во мне говорит паника.
- Собирай вещи, Элизабет, - приказал Сорен. – Ты напрасно тратишь время. Мы не узнаем ничего, глазея друг на друга. Кинг и я выясним, что происходит. Позвони мне через месяц. Я дам тебе знать, если будет безопасно возвращаться. Никому не говори, куда едешь. Даже мне.
Она долгое время смотрела на них обоих, прежде чем развернуться и чуть ли не бегом направиться в другое крыло дома.
Кингсли снова открыл дверь спальни, изучая погром. Ничего не осталось от кровати. Он даже не мог понять, как преступнику удалось сжечь только кровать и оставить все остальное не поврежденным. Такой пожар должен был сжечь весь дом. Пепел на полу. Пепел на стене. Но все остальное на местах.
Возлюби сестру свою.
Это звучало почти по-библейски. Возлюби ближнего своего. Возлюби Господа Бога твоего. Что это значит? Приказ? Или подпись?
Люблю, твоя сестра.
Остальная часть комнаты осталась нетронутой. В детстве Сорен сидел за этим маленьким резным столом, изучая английский язык. Как тихая форма мести, его мать учила его датскому языку, а не английскому. Когда его часто отсутствующий отец обнаружил, что его пятилетний внебрачный сын не понимает ни слова по-английски, мать Сорена отправили обратно в Данию. Все языки, кроме английского были изгнаны из дома. Кингсли иногда задавался вопросом, было ли это первопричиной одержимости Сорена изучением языков.
Рядом с письменным столом располагалась книжная полка. Здесь было много изданий классической детской литературы в красивых кожаных переплетах, весьма вероятно, стоящих небольшое состояние, учитывая их отличный вид, который объяснялся тем, что юный Маркус Стернс никогда не брал книги, не сгибал обложки. Будучи ребенком, он читал Библию. Шекспира, Мильтона. Не Джорджа Макдональда или Льюиса. Только книги Льюиса Кэрролла привлекли внимание Сорена из всех остальных. Учитывая одержимость Кэрролла молодой Алисой Лидделл, и одержимость молодой Элеоноры Шрайбер книгами, казалось, все сходилось.
Рядом с книжной полкой было окно, из которого открывался вид на холмистые ухоженные газоны. Небольшой лесистый участок граничил с задней частью дома. Много лет назад Сорен признался Кингсли, что он и Элизабет часто занимались… в лесу, подальше от любопытных глаз слуг. Там они были, просто двумя детьми, играющими в лесу. Так невинно. Так идеалистично и по-крестьянски. Если бы только служанки знали, что происходило за завесой этих деревьев.
- Деревья…, - сказал Кинг, глядя в окно на лужайку.
- Что сними? – спросил Сорен, по-прежнему решительно отказываясь пересекать порог и входить в свою старую комнату.
- Кто бы ни пробрался сюда, он пришел со стороны леса. Кингсли встал у окна, указывая направление. - Он не смог бы войти через двери. Элизабет держит их запертыми и на сигнализации. Остается окно. Чтобы обойти камеры, он должен был пройти через лес. Больше нет логического объяснения. - Кингсли повернулся к Сорену. - Пойдем?
Сорен не ответил. Он шагнул в коридор. Кинг последовал за ним вниз по лестнице и вышел через заднюю дверь. Они шли через лужайку в тишине.
- Я могу пойти посмотреть один, если пожелаешь, - предложил Кинг. - Я знаю, что это не твое любимое место.
- Это в прошлом, Кинг. Все в прошлом. Если Элизабет имеет мужество жить здесь, я, определенно, могу, пережить день в этом помещении.
- Когда ты был здесь в последний раз?
- На похоронах отца несколько лет назад.
- Ты входил в свою комнату тогда?
- Да. Мой отец был мертв. Это казалось достойным поводом.
Они перестали разговаривать, войдя в рощу деревьев, примыкающих к окну бывшей спальни Сорена. Лесная земля действительно казалась недавно истоптанной, но с двумя сыновьями Элизабет, живущими в доме, невозможно было предсказать, это было сделано ими или преступником. Двое мужчин несколько минут блуждали между деревьев, пока не вышли на поляну. Кинг увидел следы в грязи, мелкие. Скорее всего, Эндрю, одиннадцатилетнего сына Элизабет. Они могли принадлежать только мальчику или очень миниатюрной женщине.
Кингсли посмотрел на деревья и вдохнул запахи леса.
– Сосна…, - пробормотал он.
Сделав глубокий вдох, он снова набрал полные легкие чистого, сладкого воздуха. Закрыв глаза, он опять стал шестнадцатилетним. Он был напуган в тот день в лесу, напуган даже больше, чем сегодня. И от страха он убежал вглубь чащи. Он бежал не для того, чтобы убежать, а только для того, чтобы продлить ожидание, чтобы отсрочить неизбежное. И чтобы спасти репутацию. Он хотел, чтобы это произошло, но не было никакой надобности Сорену знать, насколько сильно. И тогда… он был пойман. Он все еще мог чувствовать ту железную хватку на своей шее, то давление пальцев на своем горле. Жесткую лесную почву, впивающуюся в спину и щеку.
- Кингсли, ну в самом то деле.
Смеясь, Кинг посмотрел на Сорена.
- Ничего не могу с собой поделать. Слишком мощные воспоминания.
- Постарайся, - сказал Сорен, хотя Кинг увидел намек на улыбку на губах.
- Ты никогда не думаешь об этом? - спросил Кингсли, оставляя ботинками большие следы в болотистой почве, шагая навстречу Сорену.
- Ту ночь в лесу возле школы? Тот день изменил нас обоих, изменил все. Ты сам знаешь, что ничего хорошего не выйдет из того, что мы будем это обсуждать. Прошлое должно оставаться в прошлом.
Кингсли покачал головой.
- Non. Прошлое останется в прошлом, если оно того захочет. Вот только что-то в твоем прошлом не желает там оставаться.
- Что ты имеешь в виду?
- Из тысячи досье, что у меня есть, было украдено, то что принадлежит Элеонор. По почте пришла наша с тобой фотография. Взломали и осквернили дом Элизабет. Элеонор, Элизабет и я... что же нас всех объединяет?
Сорен взглянул на отпечатки на земле. Рядом с большим отпечатком ботинка Кингсли была цепочка гораздо меньших следов босых ног. Сорен посмотрел на небо и смежил веки. Кинг ничего не сказал, позволяя ему помолиться. Медленно, священник выдохнул и открыл глаза.
- Я.
Глава 9
Юг
Во второй раз за этот вечер, челюсть Норы ударилась о землю и там и осталась.
- Уес.
- Нора?
- Серьезно?
- Что?
- Ты сказал, что живешь в доме для гостей.
- Это гостевой дом.
- Он больше чем мой дом в Коннектикуте.
- У нас много гостей.
Бросив сумку в холле, Нора огляделась вокруг. Гостевой дом был совершенно не похож на главный дом, но оказался по-своему не менее роскошным. Экстерьер из грубого камня скрывал изысканный интерьер, изобилующий мягкой черной и желто-коричневой мебелью, хорошо подобранной и удобной. Нора насчитала два этажа, хотя она чувствовала, под ними находится еще и подвал. Целая стена в гостиной состояла из массивного каменного камина, который поднимался до самого потолка.
- Уесли, это немного абсурдно. Что это за место?
- Ты бы мне все равно не поверила, даже если бы я сказал.
- В любом случае скажи.
- Это бывшее общежитие для рабов. Понятное дело, отремонтированное.
Глаза Норы стали еще шире.
- Ты это серьезно?
Он кивнул.
- Кентукки был рабовладельческим штатом. Мы не отделились во время гражданской войны, так что Прокламация об освобождении на самом деле к нам не относится.
- Ты говоришь мне, что живешь в настоящем доме для рабов? Настоящие рабы жили в этом доме?
Уесли поморщился.
- Ну, если ты можешь называть это жизнью.
Нора посмотрела вокруг и кивнула в знак одобрения.
- В этом есть что-то извращенное.
- Пойдем. Я покажу тебе твою комнату.
- Это рабская комната?
- Возможно.
- Ты собираешься избить меня и заставить изменить свое имя на Тоби?
- Как ты можешь быть такой расисткой, Нора?
- Уес, моя единственная подруга - гаитянка. Мы любим вместе смотреть Корни* и опрокидывать по рюмке водки каждый раз, когда кто-то говорит "Тоби".
- Вот именно. Мотель 6 ждет тебя.
Смеясь, Нора обняла Уесли снова и сжала его в объятиях. Она, казалось, не могла перестать делать это. Реальность его присутствия все еще шокировала. Пятнадцать месяцев врозь и вдруг вот он был прямо перед ней. У нее в руках. Все шесть футов его красивого, двадцатилетнего тела. Нора вздохнула у его плеча, купаясь в его тепле, в его запахе.
- Лето…, - прошептала она, глубоко вдыхая. - Ты всегда пахнешь летом. Я когда-нибудь говорила тебе об этом?
Уесли хихикнул, и Нора улыбнулась, когда его грудь завибрировала от звука.
- Да. Ты сказала мне это в ту ночь, когда я впервые остался в твоем доме. Ты была на заднем крыльце, принюхиваясь к воздуху. Ты сказала, что пахнет…
Нора подняла на него взгляд.
– Как Сорен.
Уесли кивнул.
- Ага. Как тот парень.
- Ты встретился с ним. Наконец-то. Каково твое мнение?
Нора отстранилась и села на спинку дивана.
- Я думаю, что он слишком высокий.
Она скрестила ноги в лодыжках и улыбнулась.
- Ты можешь сказать мне правду. Нет ничего ужасного, что ты можешь сказать о нем, что я еще не слышала или не думала, или, скорее всего, уже сказала ему в лицо.
- Тогда, ладно. Я думаю, что он придурок. Он высокомерный и холодный, и он действительно искренне верит, что ты его собственность. Ты же понимаешь это, да? Я знаю, что вам, извращенцам, нравятся игры в подчинение. "Он - мой раб". "Она - мое домашнее животное". Но не в этом дело. Он думает, что он владеет тобой. Сто пятьдесят лет назад, ты могла бы жить в этом доме, когда он был для настоящих рабов, и он бы насиловал и хлестал тебя, когда ему этого хотелось.
- Наверное. - Она не спорила, не могла спорить. - Хорошо, что сейчас двадцатый век, правда?
- Двадцать первый.
- Он не плохой человек. Нет. Он является, по сути, самым лучшим человеком на земле, но никто не верит мне, когда я говорю это.
Уесли медленно выдохнул. Нора склонила голову и улыбнулась ему. Она не была уверена, увидел ли он ее улыбку, но ей было все равно. Она просто не могла смотреть на него без улыбки. На его лицо, такое нежное и красивое. Эти милые глаза. Эти чертовы чересчур длинные волосы, которые она собиралась остричь в ту же секунду, когда он позволит себе расслабиться.
- Я скажу одну хорошую вещь о нем, - наконец сказал Уесли. – Он позволил тебе уехать со мной.
Нора сглотнула.
– Никто мне не позволял. Уес, только мысль, что ты был в пределах сотни ярдов от меня… никакие войска ни в этом мире, ни в следующем не смогли бы помешать мне добраться до тебя.
Она встретила его взгляд и увидела в нем удивление. Это удивление сменилось чем-то другим. Уесли сделал шаг вперед. Потом еще. Нора не дала ему сделать третий шаг. Она встала и потянулась к нему, оказавшись в его объятиях снова. Но на этот раз, никто не прервал их, когда на нее обрушились его губы. На вкус он был, как лето, а его прикосновения жгли ее тело, как солнце.
Его язык исследовал ее с такой осторожностью, что она едва не захихикала. Бедный малой. Он понятия не имел, сколько он мог бы дать ей, сколько она смогла бы взять от него. Зарываясь руками в его слишком длинные волосы, она притянула их лица еще ближе друг к другу, простонав в его рот, тихо радуясь, когда Уесли понял намек. Его руки скользнули вниз по ее спине и нежно обхватили ее зад. Интимность его прикосновения откликнулась глубоко внутри нее. Какая-то часть ее скучала по этому, чем бы это ни было, по этой его робости, по этому его преклонению, которое она чувствовала в его руках, на его губах. Он бережно относился к ней. Вот что это было. Он касался ее так, словно боялся, что, может сломать. Она никогда не была с мужчиной, который не хотел бы сломать ее, или быть сломанным ею. Это потребует привыкания.
- Ты так прекрасна, - прошептал Уесли ей на ухо. – Я не переставал думать о тебе с той секунды, как мы расстались.
Он запустил пальцы в ее волосы и прижал ее к своей груди.
Ладно, она уже к этому привыкла.