11
Византийский император иногда покидал Город - это случалось обычно во время военных походов, но его сердце всегда оставалось в столице. В мирное время просто переезжали из одного городского дворца в другой, а летом, переплыв Босфор, перебирались в летнюю резиденцию.
У императора германцев не было места, которое можно было бы назвать настоящей столицей. Саксония была его наследственным владением, завоевание Рима расширило империю за пределы Германии, Аахен считался древней столицей Карла Великого. Но и император Карл Великий в свое время постоянно переезжал с места на место. Его двор, его чиновники и вельможи так и жили на сундуках, всегда готовые ехать куда-то. Это было как бы бродячее королевство.
Аспасия частенько обращалась в мыслях к древней истории: наверное, так кочевали дикие племена. Самой варварской чертой германцев она считала эти вечные переезды: они никак не могли окончательно где-то остановиться. Стоило ли удивляться, что римляне не желали признать в этих бродягах настоящих властителей? Они появлялись, чтобы вскоре опять тронуться в путь. А римляне жили на одном месте со времен Ромула. И если им приходилось оставить родные места, они всегда стремились обратно, чтобы их кости были похоронены в римской земле.
Уж конечно, ни римлян, ни византийцев не удивило, когда вскоре после свадьбы юного Оттона его отец приказал всему королевскому двору приготовиться к долгому путешествию. Сначала они проедут по Италии, останавливаясь в разных городах, а потом через Альпы доберутся до Германии. Аспасию примирило с путешествием только то, что это хоть полезно Феофано. Должна же она знать свои владения! Эти варвары любили и людей посмотреть, и себя показать, а главное, они должны были знать своих повелителей, знать, что существует над ними власть.
- А иначе они забудутся, - сказал Герберт, - и начнут бунтовать.
И он, и логик Жеранн путешествовали с императорским двором: путь в Галлию совпадал в значительной своей части с путем королевского двора. Аспасия была ужасно рада их обществу. Ломбардец Гофрид покинет их в Кремоне, и если бы не они, у нее не осталось бы близких людей, кроме Феофано. Но у той теперь есть муж и королевство, которыми надо управлять.
Казалось, все шло благополучно. После свадьбы прошел уже месяц. Хотя нет признаков, что она зачала, думается, это не от недостатка усердия. У Оттона вид человека, обретшего счастье. Феофано выглядит если не влюбленной, то, по крайней мере, довольной. Они ехали рядом - Феофано в носилках, Оттон на своем сером жеребце. Аспасия смотрела, как он склонялся в седле, брал руку Феофано и целовал ее. Это было вольностью даже для варвара, но германцы были в восторге. Они требовали повторения.
Оттон уже не вспыхивал так легко, как до свадьбы, но тут весь зарделся багрянцем. Аспасия поймала себя на невольной улыбке. Как трудно осудить эту вольность, даже если знаешь, что следовало бы! Ей постоянно приходилось теперь напоминать себе, что она царского рода, что она византийка. С той ночи в саду лунный свет как будто остался в ней; в ней оживало что-то, казавшееся погибшим после смерти Деметрия. Она по-прежнему носила черное - по привычке и потому, что это было удобно в дороге, но она не преминула приобрести два новых багряных наряда вместо разорванного в свадебный вечер.
Она сошла со своего мула, решив немного пройтись пешком, и присоединилась к Герберту. Гофрид затеял с логиком на ходу горячий спор о сравнительных достоинствах веры и разума; к их шумной беседе с интересом прислушивались и другие путешественники, ехавшие и шагавшие под голубым небом Италии по древней римской дороге. К вечеру они будут в Кремоне, и Гофрид их покинет. А Аспасия сможет посетить могилу Лиутпранда.
Стоило совсем немного отклониться в сторону от прямого пути следования, чтобы увидеть великолепную зеленую долину и город вдали. После голых тосканских холмов и крутых скал Итальянского хребта природа здесь казалась особенно щедрой. Как странно, что на такой благодатной земле выросло такое колючее растение, как ее друг Лиутпранд.
К ним подскакал всадник на гнедом коне. Конь был диковат и неохотно перешел на шаг, но наездник легко смирил его упрямство. Он не спешился. Мавр Исмаил не ходил пешком, если можно было не покидать седла.
Герберт радостно приветствовал его. Тот ответил улыбкой. Аспасия внимательно изучала дорогу у себя под ногами, чтобы скрыть охватившее ее смятение. Она боялась выдать чувства, которые появились вопреки ее воле. В них было слишком много лунного света и совсем мало логики, рассудка и даже здравого смысла. Все было просто. Она была влюблена. Она его хотела.
Но он-то ее не хотел. Это было ясно, как день. Он не искал ее общества и не избегал его. Когда профессиональные обязанности призывали его и она была поблизости, она помогала ему, и он воспринимал ее помощь как должное. Она многому научилась у него, хотя он, как и говорил Герберт, не был учителем. У него не было терпения. Он никогда не объяснял, что он делает, просто делал то, что считал нужным. А она должна была быстро выполнять его указания.
Не было терпения? Аспасия задумалась. Нет. У него была бездна терпения, но только для больных. С ними он был бесконечно мягок и внимателен. Он всегда объяснял им их болезнь и ее причины. Он никогда не обманывал своих пациентов.
Она почти мечтала заболеть, чтобы удостоиться его внимания. Но лихорадка не имела над ней власти, даже римская лихорадка. Та ночь в саду, которая убила бы любую другую женщину, абсолютно не повредила ее здоровью. Она была слишком здорова. И это ее здоровое женское естество вечно напоминало ей, как сладко быть в объятиях любимого. Она не знала, что ей делать.
Были, конечно, мужчины, которые с удовольствием угодили бы ей. Некоторым германцам нравилась маленькая смуглая женщина в малиновых одеждах. Они были, конечно, не так откровенны, как тот, который разорвал на ней платье, и ухаживали за ней, как положено ухаживать за знатной дамой.
Но большие светловолосые мужчины были не в ее вкусе. Они не нравились ей и до того, как похожие на них люди убили ее мужа. Она всегда предпочитала темноволосых, стройных, шелковобородых.
Однако этот темноволосый и стройный не интересовался женщинами. В Риме у него была женская прислуга. Аспасия видела, как служанки выходят из его дома. Но с собой он их не взял. Только двух пожилых слуг-мужчин и мальчика - присматривать за лошадьми. Такой мальчик вряд ли сгодился даже для любителя: слабоумный, с заячьей губой.
Она вспыхнула под вуалью. Что за мысли в честной христианской компании! Неплохо бы найти исповедника. Может, Герберт? Он теперь не просто монах: перед самым отъездом папа Иоанн рукоположил его.
Через некоторое время ей представился случай поговорить с ним. Кремона, где Лиутпранд спад вечным сном в крипте под храмом, осталась позади. Они прибыли в Павию, город императрицы Аделаиды, и за одно это город не понравился Аспасии.
Как и Кремона, Павия лежала в широкой зеленой долине у слияния двух рек: Тичино, вытекающей из Лаго Маджоре, и широкой медленной По. Это был настоящий королевский город - дворец и крепость одновременно. С башен его на севере и западе были видны горы.
Глядя на них, Аспасия ежилась даже на солнце. Путь в дикую Германию лежит через горы, и скоро им предстоит преодолевать крутые перевалы.
Герберт спокойно сидел на парапете, не обращая внимания на головокружительную пропасть внизу. Как обычно, он что-то мастерил, на сей раз это был абак - причудливое сплетение шнурков и бусин. Аспасия читала ему из Цицерона, но ее мало занимали древние проблемы. Ее мысли были полностью заняты собственной. Она закрыла книгу, опустила ее на колени и смотрела на ловкие пальцы Герберта.
В нем совсем не было утонченности. Он говорил когда-то, что его отец был крестьянином.
- Мой прапрадедушка был конюхом, - ответила она.
Сейчас она снова завела разговор об этом, чтобы отвлечься от мыслей о некоем смуглолицем мужчине.
Он нанизал последнюю бусину, закрепил шнурок в нужном месте на доске.
- Мой был свинопасом, - сказал он, - но императором не стал.
- Может быть, станешь ты, - улыбнулась Аспасия.
- Скорее уж, римским папой, - сказал он, - если уж метить так высоко. Я буду учителем: это предел мечтаний каждого крестьянина.
- Хотела бы я знать, - начала Аспасия очень тихо. Он ее не услышал. Он забавлялся со своим абаком, проверяя его на каких-то простых вычислениях.
- Герберт, - окликнула его Аспасия.
Он поднял голову.
- Герберт, - сказала она. - Мне надо исповедаться.
Он ждал продолжения. Она с удивлением почувствовала, как успокаивает ее это молчание. Он ничего не требовал. Заполнить паузу или нет, как уж ей захочется.
- А может быть, не надо, - сказала она. - Я не знаю. Мое тело заявляет, что нуждается не только в душевном комфорте. Как ты думаешь, это грех?
- Ты совершила что-нибудь или только думаешь об этом?
- Нет, - ответила она, - еще нет.
- А он просил тебя?
- Он даже не замечает, что я женщина.
Герберт удивленно поднял брови:
- Он, должно быть, слепой.
- Я так явно выдаю себя? - закричала она.
- Ты так привлекательна, - ответил он совершенно серьезно.
- Не для него.
- Ты уверена?
- Разве ты знаешь, кто он? - спросила она.
- Нет, если только это не Исмаил.
Она смотрела на него.
- Значит, я так явно выдаю себя?
- Нет, - сказал Герберт, - ты нет. А вот он - да.
- Нет. Ему безразлично, жива я или умерла.
- Ты забываешь, - возразил Герберт, - что он мавр.
- Нет, - сказала Аспасия, - я не могу это забыть ни на миг.
Герберт покачал головой.
- Конечно, он неверный. Но я не об этом. Он знает, кто ты. Он считает себя настолько ниже тебя, что даже не осмеливается мечтать о тебе.
- Значит, вот почему он смотрит на меня так свысока?
- У него есть своя гордость, - сказал Герберт. - Ты бы предпочла, чтобы он унижался перед тобой?
- Нет! - возмутилась Аспасия.
- Ну хорошо. - Герберт проделал еще одно стремительное, с щелчками, вычисление. Улыбнулся, глядя на получившийся узор. - В своей стране он занимал высокое положение. Он об этом не говорит, но, я думаю, он родственник халифа.
- Тогда он совсем не ниже меня.
- По рождению нет. Но изгнание делает странные вещи с умами людей.
- Значит, он изгнанник, - сказала Аспасия. - Он здесь не потому, что сам этого хотел.
- Он хотел, хотя и отправился не по своей воле.
- Что же заставило его?
- Я не знаю, - ответил Герберт. - Думаю, что ничего постыдного, для этого он слишком горд. Думаю, он совершил ошибку. Сказал, что не следовало, кому-то неумному. Или остался другом кого-то, попавшего в немилость. Ты знаешь, что такое двор. Ты знаешь, что там может случиться с честным человеком.
- Я знаю, - сказала Аспасия. - А у него… - Она запнулась. Но не могла не спросить: - У него есть жена в Кордове?
- Это неважно, - сказал Герберт. - Мусульманин может иметь четырех жен.
- Христианин не может, - сказала Аспасия. - Так ведь?
- Да, - ответил Герберт.
Ну вот. Теперь все ясно. Исмаил женат. Она должна признать греховность своих желаний, раскаяться и избавиться от них.
Только это не так-то просто.
- Только одна жена? - спросила она.
- Насколько я знаю, одна, - сказал Герберт. - Он особенный человек. Он целомудренный. Он говорит, что не хочет продажной любви. Я сказал ему, что из него вышел бы образцовый христианин.
- Может, еще выйдет?
- Надеяться надо всегда. - Герберт покрутил бусину, слегка нахмурившись. - Ты же знаешь, что по христианскому закону он не женат.
- Ты советуешь мне дополнить мой духовный грех еще и плотским?
- Я не особенно хороший духовник, да? - спросил Герберт. - Это все мои крестьянские корни. Моя матушка устраивала все браки в нашей деревне. Она никогда не видела толку в христианском воздержании. Разве что для священников. У священников свои правила, говорила она мне, а у простых людей свои. Они должны плодиться и размножаться.
- Я не могу, - сказала Аспасия едва слышно.
Но он услышал. Он отложил свой абак, подошел и взял ее за руку. Она не собиралась плакать. Она рассердилась, но от этого слезы только потекли быстрее.
- Я не хочу этого! - закричала она.
Добрый исповедник вытер бы ее слезы, поставил бы ее на колени и уговаривал бы ее ласково, но твердо молиться о ниспослании правильного пути. Герберт позволил ей выплакаться. Потом сказал:
- Я думаю, что хочешь.
- Это же грех.
- Об этом судить Богу. Я всего лишь человек.
Она метнулась в сторону, размазывая слезы по щекам.
- Ты чудовище, а не исповедник!
- Да, - отвечал Герберт, - но я стараюсь научиться. Ты хочешь, чтобы я говорил то, что положено, или чтобы я был с тобой честен?
Тогда она задала ему свой вопрос в выражениях, которые однажды случайно подслушала в разговоре охранников. На германском это звучало не так непристойно, как если бы она сказала это по-гречески.
Герберт на минуту смолк, потом серьезно ответил:
- Да. Что ж! Это верно сказано.
Она хотела возмутиться, но не смогла сдержать смеха. Герберту всегда удавалось насмешить ее.
- Ты, конечно, честный человек, - сказала она, - но святым тебе не бывать.
- По крайней мере, - ответил Герберт, - у меня всегда будет хорошая компания.
12
Альпы высились, словно стена поперек всего мира. Они поднимались все выше и выше, упираясь в небеса. Вершины их были увенчаны снегами. Но перевалы были свободны не только от снега. Император предусмотрел это.
Аспасия знала обо всем, поскольку умела слушать. Множество вооруженных людей охраняло гигантского, медленно ползущего зверя - двор и империю, но еще целая армия ушла вперед на запад, выполнять задание, которое, по-видимому, император считал весьма важным.
- Сарацины, - сказал Герберт. - Они засели в горах, выходят целыми бандами и нападают на путников.
Исмаил шел вместе с ними, поскольку в холодном высокогорном воздухе постоянно наблюдал за самочувствием Феофано. Дорога стала такой крутой, что он уже не мог ехать верхом на лошади; но он не желал и унизиться до того, чтобы сесть на мула, хотя эти животные очень уверенно чувствуют себя на горных тропах. Он без особого удовольствия выслушал речь Герберта, но, похоже, и не рассердился.
- Император избавит нас от них, - продолжал Герберт, - помоги ему Бог. Они стали настоящим бичом для караванов, идущих из Галлии в Германию или обратно. С каждым годом их все больше, и все больше грабят. Хороша же стала дорога!
"Вот именно", - подумала Аспасия, стараясь смотреть только вперед. Ей совсем не хотелось видеть, как далеко лежат равнины и как крута и узка дорога, которую они преодолевали. Фургоны двигались по ней с трудом. Могучие кони и терпеливые быки напрягали все силы под ударами кнутов. В самых крутых местах слугам приходилось помогать им, подталкивать фургоны. От разреженного воздуха некоторые даже теряли сознание.
Аспасия старалась не думать о том, каково будет спускаться. Они все еще поднимались и поднимались прямо к небесам, где воздух, казалось, застывал в легких, а ветер был резким и холодным. Здесь не было ничего надежного, спокойного, человеческого. Она была рождена горожанкой: ей никогда не приходилось бывать выше городских башен.
- Ты жалеешь о том, что отправилась сюда, моя госпожа?
Это был Исмаил, и она надеялась, что в его словах не было насмешки. Скорее, сочувствие.
Она почувствовала, как ее щеки запылали, вероятно, под резкими ударами ветра.
- Приключения, - сказала она, - это совсем не то, что под этим принято понимать.
- Разве это приключение? - возразил он. - Приключение - это когда ревет буря, снег слепит глаза, а со всех сторон нападают бандиты, как стая волков. А это просто прогулка под ясным солнышком.
- Для человека с таким богатым опытом, - сказала она ехидно, - наверное, так и есть.
Он улыбнулся своей неожиданной быстрой улыбкой.
- Ты действительно отправилась ради этого? Ради приключения?
- Может быть, мне приказали.
- Не думаю, что тебе можно приказывать.
Она подумала, не рассердиться ли. Но здесь, под взглядами орлов, это было нелегко. Вместо этого она засмеялась, скорее всего, над собой.
- Нет, я сама приказала себе. Видишь ли, на выбор у меня были только монастырь или это.
- У тебя не было желания посвятить себя Богу?
- Богу? - повторила она, думая, что он понимал под этим словом совсем не то, что понимала она. Скорее всего, так. Она поглядела на длинную вереницу людей и повозок; подняла глаза на горы и на небо. - Бог повсюду. Я хотела славить его в стенах монастыря. Там можно было читать книги, произносить молитвы, петь гимны, и казалось, что я счастлива. Но ничто не менялось. День за днем, час за часом все шло по кругу, и мне стало казаться, что я уже протоптала борозду в полу и не могу с нее свернуть. Может быть, святые находят в этом Бога. Но я чувствовала себя ослом, который ходит кругами по току.
Он внимательно слушал. Было удивительно, что он, не отрываясь, смотрел на нее и ни разу не споткнулся. Он молчал.
Почему-то ей хотелось все ему объяснить.
- Я не способна к умерщвлению плоти, - говорила она. - Это смертный грех. Я знаю это и не могу бороться с ним. Сколько я ни пыталась, сколько ни думала, что могу отказаться от всего, могу предаться Богу, каждый раз меня охватывал ужас и я не могла согласиться.
- Может быть, тебе нужно было родиться мужчиной, - сказал мавр.
- Нет, - возразила Аспасия нетерпеливо, но без запальчивости. - Зачем мне желать этого, если я могу быть тем, что я есть, жить так, как я живу? - добавила она.
Он промолчал. Похоже, она обидела его. Мавры, наверное, еще больше, чем мужчины из Города, гордились своим полом.
Она не будет обращать внимания, даже если он обиделся. Ведь она сказала правду. Для женщины, которая несет мир и покой, это, конечно, непростительная ошибка. Но что поделаешь! Пусть он полюбит ее такой, какая она есть, или не любит вовсе.
И вот они миновали горные перевалы, и ни один сарацин не преследовал их. По приказу императора за ними долго охотились, пока все до единой горы не были свободны от разбойников.
Герберт покинул их в том месте, где дорога огибала озеро Констанц, минуя Сан-Галл и Рейхенау. Он отправился на запад, в Реймс. Они же двигались на северо-восток, в центр Германии.
Аспасия подумала, что ей не стоит разыскивать его, но утром, когда караван собирался тронуться в путь, он пришел к ней сам. Глаза его радостно блестели.
- Я возвращаюсь домой, - сказал он.
- Я думала, что твой дом в Оверни - аббатство с таким трудным названием.
- Ориньяк, - сказал он, - ну, конечно. Но это же Франция, понимаешь? Моя родина. Я почти забыл, как люблю ее.
- Не ты один, - ответила она тихонько.
Он положил руку ей на плечо:
- Ничего. Может быть, ты тоже когда-нибудь вернешься домой. Когда кончатся все твои приключения.
- Может быть, - согласилась она.
Они помолчали. Его мул потянулся к кустику травы, который уже приметил для себя мул Аспасии. Мул ее старался оттолкнуть того. Аспасия оттащила своего в сторону.