- Откуда мне знать? - Я всплеснула руками. - Послушай, возвращаясь к твоему первоначальному утверждению, Эндрю, я уверена, что между ними ничего не может быть. Видишь ли, я бы знала. Я бы действительно почувствовала. Мы очень близки с Дианой и с отцом, и я бы инстинктивно это почувствовала.
Но когда я произнесла эти слова, честно подразумевая именно то, что сказала, я вдруг подумала невольно, что, должно быть, Эндрю прав, а я ошибаюсь.
По всей видимости, мой муж решил, что разговор окончен, потому что он внезапно встал и начал убирать со стола. Я тоже встала и помогла ему отнести тарелки в мойку. Но я продолжала думать о Диане и отце, и мне даже пришлось отвернуться от Эндрю, чтобы он не заметил довольной улыбки, которую я не смогла сдержать. В глубине души я порадовалась, что эти двое таких дорогих моему сердцу людей, возможно, связаны друг с другом. Оба они заслужили немного счастья, учитывая долгие годы одинокой жизни, которую они ведут.
6
Небесный свод был глубокого синего цвета и очень ясен, без единого облачка. Звезды висели яркие, сверкающие, и был виден ломтик молодой луны.
Была совершенно великолепная ночь, и даже дул легкий ветерок, когда мы с Эндрю прошли за пригорок и спустились ниже по длинному лугу к большому пруду. После того как он помог мне вымыть посуду, он сказал, что хочет взглянуть на лошадей, и несколько минут тому назад мы вышли из дома, молча держась за руки и наслаждаясь прекрасным вечером.
Конюшни, в которых помещались наши две лошади и пара пони для детей, находились в одном из больших красных амбаров по соседству с маленьким коттеджем Анны. Она была необыкновенным садовником, и с помощью ее таланта и мастерства дикая природа вокруг "Индейских лужаек" превратилась в исключительно красивое место; она заслужила ту зарплату, которую мы ей платили, до последней копейки. Мы бесплатно предоставили ей коттедж для жилья за то, чтобы она о нем заботилась и присматривала за лошадьми, кормила и выезжала их, чистила стойла. Ее племянник Билли приходил ей помогать каждый день после школы, и мы платили ему за работу в конюшне. Хотя подлинным призванием Анны была работа в саду, она была умелой наездницей и любила это занятие; она тренировала наших лошадей, как своих.
Было преувеличением называть это жилище коттеджем, поскольку в действительности это был сарай, один из сараев меньшего размера, чем конюшни, и в прошлом году мы его перестроили и превратили в комфортабельную художественную мастерскую с нишей для спальни, ванной комнатой и кухней.
Анне мастерская понравилась, и она с удовольствием переехала в нее вместе с Блейки, своим Лабрадором, и персидской кошкой кофейного цвета по кличке Мисс Петигрю. Мы познакомились с ней очень кстати, и, по-видимому, для нее это тоже была счастливая встреча. Она только что рассталась со своим приятелем, уехала из его дома в Шероне и жила у друзей на ферме около озера Вононпейкук, подыскивая себе жилье. Наш перестроенный сарай и зарплата, которую мы ей предложили, сразу решили ее насущные проблемы, так же как и наши.
По мере нашего приближения, я заметила, что окна коттеджа светятся, но она не вышла, чтобы поговорить с нами, и поскольку мы никогда не приходили к ней по вечерам без достаточно веской причины, мы прошли мимо в направлении самого большого из наших амбаров.
Зайдя внутрь, Эндрю включил освещение и зашагал между стойлами. Он погладил и приласкал Блу Боя и Хайланд Лесси, постоял некоторое время рядом с ними, а потом прошел к пони, Пайпе и Панчинелле. Но визит к нашим лошадям не занял много времени, и вскоре мы уже направлялись обратно к дому.
По дороге домой Эндрю говорил мало и был столь же спокоен, как и когда мы шли в сторону холмов. Казалось, он весь ушел в свои мысли, был озабочен, и я решила не советь нос в его дела. Если у него есть что-то на уме, о чем бы он хотел мне рассказать, он сделает это, когда найдет нужным. С самого начала нашей супружеской жизни он всем делился со мной и продолжал это делать, так же как и я с ним.
Как-то Диана заметила, что мы с ним лучшие друзья, кроме того, что мы являемся мужем и женой и любовниками, и это верно. Наша любовь друг к другу имела множество различных оттенков, и хотя Сэра была моей самой любимой подругой, а Джек Андервуд был другом Эндрю, мы с ним были неразлучны и проводили почти все свободное время вместе. Он не принадлежал к разряду мужчин, которые сбегают развлекаться на стороне, выпивая и предаваясь разгулу со своими дружками или в одиночку; во многом он был домашним человеком и, безусловно, замечательным отцом, очень близким со своими детьми.
В какой-то момент Эндрю положил мне руку на плечи и привлек к себе. Глядя вверх, на невероятное ночное небо, он несколько раз глубоко вздохнул. Я поняла, что это был вздох удовлетворения, и я была довольна, что он испытывает такое спокойствие и расслабленность, точно так же, как и я, когда он находился рядом со мной.
Мы лежали вдвоем с мужем в нашей кровати. В комнате было прохладно от кондиционера, по обе стороны постели тускло светили две ночные лампы. Но поскольку я оставила шторы незадернутыми, все кругом было залито лунным светом, наполнившим комнату нежным сиянием.
Эндрю придвинулся ко мне ближе, приподнялся на одном локте и смотрел вниз на мое лицо, убрав с лица прядь волос привычным жестом.
- Я скучал по тебе эту неделю, - прошептал он.
- Я тоже скучала, и я ненавижу, когда мы ссоримся.
- Я тоже. Но это была просто небольшая буря в маленьком стакане воды. Забудем это и поговорим о другом. О более важных вещах.
Он немного помолчал, и, посмотрев на него снизу вверх, я увидела, что его лицо приняло задумчивое выражение. Казалось, он глубоко размышляет над чем-то. Наконец он произнес:
- Я что-то хочу тебе сказать… сказать тебе… о некоторых своих ощущениях.
- О чем ты? - спросила я быстро, поняв, что это что-то важное.
Наклонившись надо мной еще ниже, он сказал тихо:
- Я хочу еще ребенка. А ты хотела бы, Мэл?
- Да, да, я хотела бы, - ответила я, ни минуты не колеблясь, думая о том, как похоже на него произнести вслух то, о чем я в последнее время часто задумывалась.
Я почувствовала его улыбающиеся губы на моей щеке и поняла, что он доволен моим ответом.
- Позволь мне любить тебя, - произнес он, зарывшись лицом в мои волосы и лаская мою щеку. Затем он немного нетерпеливо дотронулся до бретельки ночной рубашки. - Сними это, любимая, пожалуйста.
Пока я снимала через голову короткую шелковую ночную рубашку, бросив ее около кровати, он встал с постели, скинул пижаму и через мгновение снова был рядом со мной, взяв меня в свои руки, склонившись надо мной и ища мои губы своими.
Он целовал меня снова и снова, губы его скользили от моих губ к глазам, носу и лбу, потом вниз, к ямочке на шее. Он гладил мои плечи и грудь с бесконечной нежностью в каждом движении, затем принялся целовать соски, а его руки скользнули к моим бедрам. Мгновение спустя его палец добрался до самой сокровенной моей сердцевины, и он стал меня умело и осторожно ласкать, и я внезапно почувствовала, как тепло стало распространяться во мне.
Вздохнув, я пошевелилась в его руках, выгнула тело, прижавшись к нему потеснее; страстное стремление быть с ним заслонило все в моей душе. Я обвила его шею руками, и в это время он снова начал целовать меня в губы с возрастающей страстью. И я поняла, что он хочет меня так же сильно, как я его. У нас так всегда было; за годы нашей супружеской жизни наша страсть друг к другу не слабела.
Теперь мы были готовы друг к другу, и я встретила его страсть с огромным пылом, выгнувшись, тесно прижавшись к нему, когда он входил в меня. В то же мгновение мы нашли наш собственный ритм, двигаясь вместе со все возрастающим возбуждением.
Внезапно Эндрю резко остановился.
Я открыла глаза и взглянула в лицо мужа, которое было совсем рядом. Его руки охватывали меня с обеих сторон, и он неподвижно держал свое тело надо мной. Он долго вглядывался в мое лицо.
Глаза Эндрю были ярко-голубыми, такими голубыми, что они почти ослепили меня, и так мы смотрели друг на друга, погрузив свой взгляд в глубину глаз другого; никто из нас не мог первым отвести своего взгляда. Было такое ощущение, будто мы глубоко проникли друг к другу в душу и слились, став одним целым.
Тишина казалась ощутимой. Он нарушил ее, сказав тихим и дрожащим от волнения голосом:
- Моя жена, моя любимая жена. Я люблю тебя, я всегда тебя любил и всегда буду любить.
- Ох, Эндрю, я тоже тебя люблю, - выдохнула я. - Навсегда.
Дотянувшись, я дотронулась до его лица, и моя любовь к нему выплеснулась наружу.
Слабая улыбка заиграла на его губах и сразу же пропала. Он придвинул свое лицо к моему, легко и нежно меня целуя. Его язык скользнул ко мне в рот, мой язык прижался к его, и мы испытали мгновение глубочайшей близости.
Меня словно внезапно наполнило жаром, пламя овладело мной.
- Я хочу тебя, - прошептала я.
- И я хочу тебя, - ответил он, и в слабом свете я увидела его взволнованное лицо и настойчивое желание в глазах.
Медленно, вначале очень нежно, Эндрю снова начал двигаться, потом все быстрее и быстрее. Наши движения стали почти яростными и неосознанными.
Я закрыла глаза, подхваченная волнами экстаза, возбужденная тем, что Эндрю мне нашептывал. Мы держали друг друга в объятиях, и я почувствовала первую резкую волну крайнего наслаждения, потом, задохнувшись, произнесла его имя.
Подобно вернувшемуся ко мне эху, я услышала произнесенное им мое имя, и мы безудержно устремились к восторженному оргазму, достигнув его одновременно.
Мы погасили лампы и лежали, потрясенные, в темноте, обняв друг друга. Я почувствовала себя усталой, удовлетворенной нашим потрясающим высвобождением сексуальной энергии, переполненной любовью к Эндрю. Он был всей моей жизнью, всем моим существованием. Я была так счастлива. Не было женщины счастливее меня.
Я прижалась к нему сильнее, повторяя изгибы его тела, слушая его ровное дыхание, думая с облегчением, что оно снова нормально. Во время нашей лихорадочной любви он так часто и тяжело дышал, потом словно начал задыхаться, и даже когда он уже в изнеможении лежал рядом со мной, его дыхание было крайне затрудненным.
Теперь же я спокойно сказала:
- У тебя было такое странное дыхание, мне стало даже тревожно.
- Почему, любимая?
- На одно мгновение мне показалось, что у тебя начинается сердечный приступ.
Он засмеялся:
- Не будь глупой. Я был просто слишком возбужден. Я думал, что могу взорваться. Говоря по правде, Мэл, мне кажется, сегодня ночью я не смогу тобой насытиться.
- Я этому рада, - пробормотала я. - Я чувствую то же самое.
- Я так и думал. - Он поцеловал меня в голову. - Ты счастлива?
- До экстаза и до бреда. - Я уткнулась в его грудь. - Ты был очень хорош.
- Лучше, чтобы я таким и был.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Я не хочу, чтобы ты смотрела по сторонам, - сказал он, поддразнивая меня, и снова засмеялся.
- Никакой надежды на это, мистер Кесуик!
Он сильнее сжал руки вокруг меня.
- О, Мэл, моя прекрасная жена, ты такое чудо, самое замечательное, что произошло со мной за всю жизнь. Я не знаю, что бы я без тебя делал.
- Тебе и не придется… Я буду с тобой до конца нашей жизни.
- Благодарю Бога за это. Послушай, ты думаешь, мы сегодня сделали ребенка?
- Надеюсь.
Я слегка откинула голову, чтобы посмотреть на него, но его лицо было неразличимо в полумраке. Выскользнув из его объятий, я потянулась вверх, пока моя голова не оказалась рядом с его на подушке. Я склонилась над ним, взяла его лицо в свои ладони и поцеловала.
Когда, наконец, мы отодвинулись друг от друга, я сказала с легкой улыбкой:
- Не беспокойся, если сегодня не вышло. Подумай о том удовольствии, которое мы получим, продолжая попытки.
7
Я сразу поняла, что моя мать собирается затеять со мной ссору. Я полагаю, что за многие годы у меня развилось особое чутье к ее настроению, и поэтому поняла, что этим утром оно было у нее не очень приятным.
Может быть, ее осанка, наклон головы, общая манера держаться - такие скованные, натянутые. Во всяком случае, все эти признаки дали мне понять, что она рвется в бой.
Я была полна решимости не реагировать - во всяком случае сегодня, четвертого июля. Я хотела, чтобы день был счастливым, беззаботным; в конце концов, это наш большой летний праздник. Ничто не сможет его испортить. Она была очень напряжена, когда я поздоровалась с ней на пороге, так что я сама должна была напрячься, чтобы поцеловать ее в щеку. Сегодня с ней придется трудно - я наблюдала все признаки этого.
- Я не понимаю, зачем ты назначила барбекю на такой ранний час? - начала она, когда вошла в дом. - Мне пришлось встать на рассвете, чтобы оказаться здесь.
- Час дня - это не слишком рано, мама, - сказала я спокойно, - и тебе не обязательно было приезжать в такую рань. - Я посмотрела на часы. - Только десять.
- Я хотела тебе помочь, - ответила она, прервав меня. - Разве я не стараюсь всегда тебе помогать, Мэллори?
- Да, ты стараешься, - быстро ответила я, желая умиротворить ее. Я взглянула на ее сумку: она ничего не сказала о том, что ночует, когда мы разговаривали вчера по телефону, и я надеялась, что это не входит в ее планы. - Что у тебя в сумке? - спросила я. - Ты остаешься на ночь?
- Нет-нет, конечно нет! - воскликнула она.
У нее был такой странный взгляд, что я подумала: неужели сама мысль об этом для нее так отвратительна? Однако я не сказала ни слова, посчитав, что было бы умнее промолчать.
Она продолжала:
- Но, в любом случае, спасибо, что спросила. У меня сегодня свидание за обедом. В городе. Так что я должна вернуться. А что касается сумки, то в ней у меня одежда на смену. Для барбекю. Я так измялась по дороге сюда. - Она поглядела на свои черные габардиновые брюки. - О Боже мой! - воскликнула она. - Я надеюсь, эта собака не запачкает меня своими волосами.
Трикси дружелюбно прыгала возле ее ног. Подавив внезапную вспышку раздражения в адрес собственной матери, я машинально нагнулась к собаке и взяла ее на руки.
- Бишон-фриз не линяет, мама, - сказал я как можно ровнее, сделав над собой огромное усилие.
- Приятно это узнать.
- Ты это всегда знала, - ответила я, не сумев избавиться от язвительных интонаций.
Она не обратила на это внимания.
- Почему бы мне пойти на кухню и не начать делать картофельный салат?
- Ох, ведь Диана собирается его делать.
- Господи помилуй, Мэллори, что англичанка может понимать в американском картофельном салате для такого американского праздника, как День независимости, - от англичан, следует добавить.
- Ты будешь мне читать лекцию по истории?
- Я буду делать салат, - фыркнула она. - Это одна из моих специальностей, если ты забыла.
- Прекрасно, - ответила я, стремясь восстановить мир.
Моя мать пошла в сторону кухни, демонстрируя, что она спешит начать готовить знаменитый картофельный салат.
Я сказала ей вслед:
- Отнесу твою сумку наверх в голубую гостевую комнату, ты сможешь ею пользоваться в течение дня.
- Спасибо, - ответила она, не оглянувшись.
Я глядела вслед, изучая ее стройную, элегантную фигуру и гадая, как мой отец смог удержаться от искушения задушить ее. Затем схватила сумку и, все еще держа Трикси, побежала наверх в голубую комнату. Я тут же спустилась обратно, все еще неся собачку. В коридоре перед своим маленьким кабинетом я поцеловала ее в мохнатую белую голову и опустила на пол.
- Иди, Триксола, - пробормотала я, - иди и напади на нее, пошли вместе!
Трикси посмотрела на меня и замахала хвостом, и, как частенько случается, я была убеждена, что она поняла мои слова. Я громко рассмеялась. Трикси была таким веселым маленьким животным: трудно было сдержать улыбку при виде ее.
Когда я бежала по направлению к кухне с собакой, скачущей у моих ног, я была полна решимости не дать матери испортить сегодняшний день. Я гадала, специально ли она хотела вывести меня из себя, или это было просто плохое настроение. Вполне возможно, что дело не только в настроении. Это была старая история - сложные отношения между мной и матерью. Я никогда не знала, чего от нее ждать.
- Где дети и Эндрю? - спросила она, не глядя на меня.
- Они отправились на местный рынок, чтобы купить свежих овощей для барбекю. Кукурузу, помидоры - обычный набор. Мама, ты можешь не курить, когда готовишь пищу?
- Я не стряхиваю пепел в салат, если ты это имеешь в виду, - ответила она все еще раздраженным тоном.
И снова я сочла своим долгом ее умиротворить.
- Я знаю, что нет. Я просто ненавижу, когда курят, мам. Пожалуйста, не кури. Если не из-за твоего или моего здоровья, то хотя бы ради твоих внуков. Ты знаешь, что говорят о пассивном курении.
- Лисса и Джейми живут в Манхэттене. Подумать только, каким загрязненным воздухом они там дышат!
- Тем более, мама, - огрызнулась я. - Давай не будем добавлять к этому проблему загрязненного воздуха здесь, хорошо?
Я знала, что в моем голосе появился металл, но ничего не могла поделать. Она меня взбесила тем, что приняла такую бесцеремонную манеру поведения, да еще в моем доме.
Моя мать повернула тщательно причесанную светловолосую голову и уставилась на меня через плечо.
У меня не было ни малейшего сомнения, что она уловила то непреклонное выражение, которое промелькнуло на моем лице. Конечно же, она видела его достаточно часто за многие годы, и теперь оно произвело на нее желаемое действие. Она затушила сигарету об раковину и выбросила окурок в мусорное ведро. Выпив остаток кофе, она перенесла миску с картофелем на кухонный стол и села. Все это было проделано в гневном молчании.
Через несколько мгновений она медленно произнесла, изумив меня нежным тоном:
- Послушай, Мэллори, дорогая, не будь такой упрямой сегодня утром. Ты знаешь, как я ненавижу с тобой ссориться. Я так расстраиваюсь.
Она одарила меня мягчайшей из своих улыбок.
Я была полностью сбита с толку: открыла было рот, затем тут же его закрыла. Она была самой несносной женщиной, которую я когда-либо встречала, и в который раз я испытала этот старый, знакомый мне прилив сочувствия моему отцу.
Со свойственными ей коварством и хитростью ей как-то удавалось все исказить и повернуть дело так, будто это именно я стремлюсь поссориться. Но опыт научил меня, что если я попытаюсь доказать свою правоту или хотя бы высказать свою точку зрения, это ни к чему не приведет. Единственным стоящим оружием были молчание или неохотное согласие: лишь это могло привести к ее поражению.
Я подошла к холодильнику и достала оттуда другие ингредиенты для картофельного салата, заготовленные мною заранее, в шесть часов утра, задолго до ее приезда. Это была стеклянная миска сваренных вкрутую яиц, нарезанные сельдерей, корнишоны и лук - все это я поставила на большой деревянный поднос, туда же поместила перечницу, солонку и банку майонеза.