Перенеся нагруженный поднос на старомодный кухонный стол, я поставила его посредине и взяла другую доску для резки и нож, прежде чем усесться напротив нее. Я принялась методично рубить яйцо, не глядя в ее сторону. Внутри у меня все кипело.
Некоторое время мы работали в тишине, затем моя мать прекратила резать крупную картофелину, отложила нож и откинулась на спинку стула. Она смотрела, тщательно меня изучая.
Ее взгляд был такой напряженный, разглядывание таким пристальным, что это меня почти разозлило. Она всегда на меня так действовала, я чувствовала себя, как будто меня положили под микроскоп и препарируют, как жука.
Я нахмурилась.
- В чем дело, мама? - холодно спросила я. - У меня на лице грязь или что-нибудь еще?
Она покачала отрицательно головой и воскликнула:
- Нет-нет, ничего нет! - Затем, помолчав, продолжила: - Извини меня, Мэл, я смотрела на тебя слишком тяжелым взглядом. Я изучала твою кожу; в действительности, я оцениваю ее эластичность. - Она энергично кивнула головой, как бы подтверждая себе самой что-то очень важное. - Доктор Мэлверн прав: молодая кожа обладает особой эластичностью, совсем другим строением, нежели старая кожа. М-м-м. Ну, ничего. Боюсь, мне не удастся вернуть эластичность коже, но я смогу избавиться от того, что висит. - Говоря это, она начала постукивать под подбородком тыльной стороной руки. - Доктор Мэлверн говорит, что подрез и подтяжка мне помогут.
- Мама! Ради Бога! Тебе не нужна еще одна косметическая операция на лице. Честно тебе говорю. Ты выглядишь замечательно!
Я говорила честно. Она до сих пор была очень интересной женщиной и выглядела намного моложе своих лет. Конечно, помогла подтяжка лица, которую она делала три года тому назад. Но она, к тому же, хорошо сохранилась естественным образом. Никто не мог предположить, что этой стройной длинноногой красавице с ясными карими глазами, широкими скулами, замечательным цветом лица и полным отсутствием морщин на самом деле скоро исполнится шестьдесят два года. Я считала, что она выглядит намного моложе, примерно, лет на пятнадцать. Одной из редких вещей, которая вызывала у меня восхищение матерью, были ее моложавость и дисциплина, которую она соблюдала, чтобы ее добиться.
- Спасибо, Мэл, за эти любезные слова, но я все же думаю, что должна сделать небольшую подтяжку…
Ее голос замолк, и, продолжая меня разглядывать, она несколько раз тихонько вздохнула. Подобная слабость после небольшого боя была для нее совершенно нетипична, и меня это очень удивило.
- Нет, ты в этом не нуждаешься, - пробормотала я любезно, почувствовав прилив любви к ней. Она вдруг показалась мне такой открытой и беззащитной, что я испытала редкий приступ симпатии к ней.
Снова воцарилось молчание, и мы продолжали смотреть друг на друга; но нас, действительно, одолели наши собственные раздумья, и мы на некоторое время погрузились в мечтательное состояние.
Я думала о ней, о том, что, как ни тщеславна и вздорна она бывает порой, она неплохой человек. На самом деле наоборот. В глубине души моя мать - добрая женщина, и она изо всех сил старается быть хорошей матерью. Бывали времена, когда она совсем теряла надежду в этом преуспеть, иногда же ей это удавалось. Можно предположить, что она воспитала во мне некоторые прекрасные качества, которые для меня были очень важны. С другой стороны, мы редко сходились во мнениях о чем бы то ни было, часто она неправильно истолковывала мои поступки, несправедливо меня судила и обращалась со мной, как с безмозглой фантазеркой.
Наконец, мама прервала молчание. Она произнесла необычайно для нее тихим голосом:
- Я тебе еще кое-что хотела сказать, Мэл.
Я кивнула головой, приготовилась внимательно слушать. Она колебалась некоторое время.
- Ну, продолжай же, - пробормотала я.
- Я собираюсь выйти замуж, - наконец произнесла она.
- Замуж… Но ты ведь замужем. За моим отцом. Конечно, это только формально, но ты до сих пор связана с ним по закону.
- Я знаю. Я имею в виду, после развода.
- За кого ты собираешься выйти замуж?
Я наклонилась вперед и вопросительно глядела на нее, неожиданно охваченная любопытством.
- За Дэвида Нелсона.
- Ох…
- У тебя это не вызывает восторга.
- Не говори глупостей… Я просто поражена, только и всего.
- Тебе не нравится Дэвид?
- Мама, я едва с ним знакома.
- Он очень приятный, Мэл.
- Я уверена, что это так… Он казался весьма любезным, очень сердечным… в тех редких случаях, когда мы с ним встречались.
- Я люблю его, Мэл, и он меня любит. Нам очень хорошо вместе, мы с ним абсолютно совместимы. Мне было так одиноко. Действительно, очень одиноко, и это продолжалось очень долго. И то же самое испытывал Дэвид с тех пор, как его жена умерла семь лет назад. Последний год мы с ним регулярно и часто встречались, и когда на прошлой неделе Дэвид предложил мне выйти за него замуж, я внезапно поняла, как много он для меня значит. Ведь нет причин, мешающих нам пожениться.
Что-то похожее на вопрос появилось на мамином лице, теперь ее глаза пристально изучали меня; я поняла, что она ищет моего одобрения.
- Нет никаких причин, чтобы ты не смогла выйти замуж, мама. Я рада, что ты выходишь замуж. - Я улыбнулась ей. - Есть ли у Дэвида дети?
- Сын Марк; он женат, и у него есть ребенок. Мальчик, Дэвид, названный в честь деда. Марк и его жена Энджела живут в Уэстчестере. Он юрист, так же как и Дэвид.
"Сын", - подумала я с облегчением. Не сверхпокровительственная дочь-собственница, хлопочущая над папой Дэвидом и могущая спутать все карты. Теперь, когда я об этом узнала, я была полностью за этот союз. Я бы хотела, чтобы все прошло без задержки. Я осторожно осведомилась:
- И когда вы планируете устроить свадьбу, мама?
- Как только я смогу, как только буду свободна.
- Ты уже начала процедуру развода?
- Нет, но в конце недели у меня назначена встреча с Алленом Фаллером. Проблем не будет, принимая во внимание, что твой отец и я так давно расстались. - Она помолчала, затем добавила: - Пятнадцать лет уже.
Как будто я этого не знала.
- Ты сказала папе?
- Нет еще.
- Понимаю.
- Не принимай такой обиженный вид, Мэл. Я думаю, он должен…
- Я не принимаю обиженный вид, - возразила я, удивившись, как она могла так подумать.
У меня совершенно не было чувства обиды. На самом деле я была довольна, что она перестанет жить в неопределенности и нерешительности.
- Перед тем как ты меня перебила, я собиралась сказать, что, полагаю, твой отец почувствует облегчение от того, что я наконец сделаю решительный шаг.
Я кивнула в знак согласия.
- Ты права, мама. Я совершенно уверена, что он будет доволен.
Звук цокающих каблуков по деревянному полу коридора за дверями кухни заставил мою мать выпрямиться на стуле. Она приложила указательный палец к губам и, пристально глядя на меня, почти беззвучно прошептала:
- Это секрет.
Я еще раз коротко кивнула головой.
Диана толчком открыла дверь и скользнула в кухню, в то время как мои мысли сосредоточились вокруг секретов. В нашей семье их было так много; я постаралась отогнать все грустное как можно дальше, я всегда так делаю. Никогда я не хотела оставаться наедине с этими секретами со времен моего детства. Лучше их забыть; еще лучше сделать вид, что их никогда не было. Но они были. Мое детство состояло из секретов, нагроможденных друг на друга, - как карточный домик.
Приняв беззаботный вид, я улыбнулась Диане. Это была улыбка, охраняющая мои мысли. Я спрашивала себя, действительно ли она любовница моего папы? И если так, затронет ли как-нибудь его жизнь с нею эта внезапная перемена обстоятельств? Заставит ли его предстоящий развод подумать о женитьбе на ней? Неужели моя свекровь скоро станет моей мачехой? Я подавила зарождающийся в моем горле смех; тем не менее, я была вынуждена отвернуться в сторону, поскольку мои губы невольно растянулись в улыбку.
Диана бодро проговорила:
- Доброе утро, дорогая Джессика. Приятно вас видеть.
Моя мать немедленно вскочила на ноги и обняла ее.
- Я рада, что вы здесь, Диана. Вы выглядите восхитительно.
- Спасибо, я неплохо себя чувствую, - ответила Диана, радостно улыбнувшись, и добавила: - Я должна сказать, что вы сами выглядите вполне отлично, просто иллюстрация хорошего здоровья.
Я следила за ними, пока они разговаривали.
Какими разными были внешне эти две женщины среднего возраста, наши матери.
Моя - была блондинка в кудряшках и с прекрасной кожей, с изящными, точеными чертами лица. Она была очень хорошенькой женщиной: холодная нордическая красота, стройная и гибкая фигура; она обладала и особым типом врожденной элегантности, которой можно позавидовать.
Диана была более темной масти, с приятным персиковым цветом лица и прямыми шелковистыми каштановыми волосами, этим утром собранными сзади в конский хвост. Ее лицо было шире, черты были более смело определены, а ее огромные, сияющие бледно-голубые глаза были так прозрачны, что казались почти серыми. Она была не такая высокая, как моя мать. "Я имею кельтские корни, - сказала она мне однажды. - У меня большая часть генов от шотландских предков, нежели от английских". Привлекательность Дианы заключалась в ее живости и темпераменте; по всем стандартам она была красивой женщиной, которая, подобно моей матери, хорошо выглядела для шестидесяти одного года и казалась намного моложе.
Их характеры и личности были полной противоположностью друг другу. Диана была намного более серьезной женщиной, чем моя мать, более образованной и интеллектуальной. И миры, в которых они жили, образ жизни, который они вели, не имели ничего общего. Диана была в некоторой степени "трудоголиком", управляла своим антикварным бизнесом и любила все это до самозабвения. Моя мать в социальном отношении была некоей бабочкой, которая не заботилась о работе, и, к счастью, у нее были для этого все основания. Она жила на значительный доход, получаемый от инвестиций, фамильных трастов и небольшого пособия от моего отца. Почему она принимала от него пособие - я никогда не понимала.
На самом деле, моя мать была спокойной и застенчивой. Временами она казалась даже несколько меланхоличной. Но, тем не менее, она вращалась в обществе и, когда желала, умела проявлять огромное очарование.
Моя свекровь была более естественной и общительной, полной заразительной жизнерадостности. Я всегда испытывала прилив бодрости, когда Диана была поблизости; и подобный эффект она оказывала на всех.
Две совершенно различные женщины - моя мать и моя свекровь. И, тем не менее, они всегда были любезны друг с другом, хорошо ладили между собой. Может быть, мы связывали их - Эндрю, я и близнецы. Безусловно, они испытывали радость от того, что наш брак был счастливым, что наш союз был так успешен, так гармоничен. Может быть, мы вчетвером наполняли значимостью их неблагополучные жизни и смягчали горечь их неудач.
Обе они сели, продолжая беседовать, наверстывая то время, когда они не виделись, а я встала и прошла в дальний конец кухни. Там я склонилась над мойкой, перебирая листья салата.
Мысли мои вертелись вокруг брака матери, потом стала думать об отце. Его жизнь отнюдь не была счастливой, - за исключением его работы, разумеется. Она давала ему огромное удовлетворение, да и до сих пор дает. Он гордился своей профессией археолога. Его женитьба была для него разочарованием, ужасной неудачей - он так много от нее ожидал, как он однажды признался мне. Все пошло безнадежно вкривь и вкось, когда я была ребенком.
Как жаль, что отцу не повезло и у него не было того, что есть у нас с Эндрю. Меня пронзила жалость к нему; к тому же меня печалило, что он не сумел найти любовь, когда был еще молодым человеком. Сейчас ему шестьдесят пять лет; это еще не старость, и, возможно, для него еще не все потеряно. Я вздохнула. Я винила мать в его одиночестве, и так было всегда: он, по моему мнению, никогда не был виноват. В моих глазах он всегда был страдающей стороной в горьком, безрадостном браке.
Поймав себя на этой мысли, я очень внимательно принялась ее изучать, как делала это с листьями салата, которые в то время мыла под проточной водой. Может быть, я была немного несправедлива? На свете нет совершенных людей, и мой отец не является исключением. В конце концов, он человек, а не божество, даже если он таковым мне казался, когда я была маленькой. Он был для меня блистательным и красивым, самым красивым, самым удалым, самым умным человеком на свете. И самым совершенным. Конечно, так было в детстве. Но у него должны быть свои недостатки и изъяны, как у всех у нас, свои слабости, так же как и сильные стороны. Не должна ли я пересмотреть свое отношение к матери?
Это была такая удивительная мысль, что мне понадобилось время, чтобы к ней привыкнуть.
В конце концов, я посмотрела на нее через плечо. Она спокойно сидела за моим кухонным столом, беседуя с Дианой, старательно готовя знаменитый картофельный салат, тот самый, который она добросовестно готовила каждый раз на Четвертое июля все мое детство и юность.
Нежданно-негаданно в памяти всплыло одно воспоминание, которое она, моя память, чудесным образом утопила на дне сознания, похоронила и забыла. Внезапно воскреснув, оно крутилось передо мной, постепенно формируясь в картину. Я как бы смотрела в даль временного коридора и увидела один давным-давно прошедший день - двадцать восемь лет тому назад, если быть точнее. Мне было пять лет, и я стала невольной свидетельницей столь ужасной семейной сцены, столь невыносимой, что я сделала единственно возможное - полностью ее забыла.
Далеким отзвуком прошлого по этому сумеречному опасному тоннелю прошлого пришли ко мне звуки знакомых голосов, явившиеся из того дня и принесенные в настоящее. Вытащенные на свет Божий, они снова ожили.
…Вот моя мать, молодая и прекрасная, эфирное создание в белом муслиновом летнем платье, со светлыми волосами, блестевшими на солнце. Она стояла посредине огромной кухни летнего дома моей бабушки в Саутхэмптоне. Но ее голос явно контрастировал с ее прелестью - он был грубый, злой и гневный.
Я была напугана.
Она говорила моему отцу, что он не может уехать. Не сегодня, не Четвертого июля, когда соберется вся семья, когда запланированы праздничные торжества. Он не может бросить ее, родителей и меня.
- Подумай о своем ребенке, Эдвард. Она тебе обожает! - кричала она. - Мэллори нуждается в том, чтобы ты был с ней сегодня.
И она повторяла это снова и снова, как заклинание.
А мой отец объяснял, что он должен ехать, что он не может пропустить этот самолет в Египет, объясняя, что начинаются новые раскопки и он, как глава археологической экспедиции, должен быть там с самого начала.
Мать начала кричать на него. Ее лицо исказила злоба. Она обвиняла его в том, что он едет к ней, к своей любовнице, а вовсе не в экспедицию.
Отец защищался, пытался доказать свою невиновность, говоря матери, что она дура, ревнивая дура. Потом более нежно он сказал ей, что у нее нет причин его ревновать. Он клялся, что любит только ее; очень терпеливо объяснял, что должен ехать, потому что должен работать, работать, чтобы содержать нас.
Мать резко качала головой и стороны в сторону, возражая против его слов.
Внезапно она схватила миску картофельного салата и швырнула ее. Миска пролетела через всю кухню, ударилась об стену сзади отца и разбилась, запачкав своим содержимым его темно-синий блейзер. Звук был такой, словно разорвалась бомба.
Отец резко повернулся и вышел из кухни; на его красивом лице застыло жалкое выражение, оно было искажено отчаянием. В нем чувствовалась какая-то беспомощность.
Мать истерично рыдала.
Я съежилась в буфетной, вцепившись в Эльвиру, кухарку бабушки, которая была моим лучшим другом, если не считать отца, в этом доме скандалов, секретов и лжи.
Мать выбежала из кухни, грохнув дверью, и побежала вслед за отцом, пронесшись мимо открытой двери буфетной и в смятении не заметив Эльвиру и меня.
Она снова громко закричала:
- Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Я никогда не дам тебе развод. Никогда! Пока я жива, Мерседес не будет иметь удовольствия стать твой женой, Эдвард Джордан. Клянусь тебе в этом. И если ты меня бросишь, ты никогда больше не увидишь Мэллори. Никогда! Уж я постараюсь. У меня есть деньги отца. Я построю между вами стену, Эдвард. Стену, чтобы разлучить тебя с Мэллори!
Я слышала, как она бежала вверх по лестнице вслед за отцом, безжалостно издеваясь над ним, и ее голос был пронзительным, ожесточенным и обвиняющим.
Эльвира утешала меня, гладя по голове.
- Не обращай внимания, моя крошка, - шептала она, обнимая меня своими пышными шоколадными руками, словно стараясь защитить. - Не обращай внимания, малышка. Взрослые всегда болтают всякие глупые вещи… вещи, которые они на самом деле не думают… вещи, которые не следует слушать детям. Не обращай внимания, крошка моя. Твоя мама ничего такого не думает, что она говорит.
Через некоторое время внизу появился папа. Он не уехал. Между ними установилось вооруженное перемирие, которое длилось только один день, Четвертого июля. На следующее утро он попрощался со мной, уехал в Манхэттен, а затем улетел в Египет.
Он не возвращался целых пять месяцев.
Я зажмурилась, стараясь подавить слезы, прогнать боль, навеянную этим неожиданным воспоминанием, столь долго таившимся на дне памяти.
Медленно я подняла глаза и посмотрела на кухонную стену. Медленно, стараясь не выдать себя, положила листья салата в дуршлаг, чтобы стекла вода, потом накрыла их большим куском бумажного полотенца. Руки мои двигались с трудом, я ощущала неприятную тяжесть в желудке. Взявшись за край мойки, я сделала над собой усилие, чтобы успокоиться, прежде чем пересечь кухню.
Я стояла у кухонного стола и смотрела на маму. С внезапной ясностью, подобной вспышке молнии, я поняла, что, наверное, она страдала, когда была молодой женой. Мне следует прекратить в глубине души осуждать ее. Все эти долгие годы отсутствие моего отца, должно быть, трудно было переносить. Она чувствовала себя одинокой, несчастной. Была ли любовница? Существовала ли на самом деле женщина по имени Мерседес? Были ли многие другие женщины за все эти годы? Очень вероятно, подумала я с тяжелым чувством. Мой отец был красивый, нормальный, здоровый мужчина, и когда он был молодым, он должен был нуждаться в женском обществе. Потому что, сколько я помню, мать и отец имели разные спальни, и так было задолго до того, как он уехал насовсем, - мне было тогда восемнадцать лет. Он сохранял этот ужасный брак ради меня. Я давно это знала и давно принимала это. Теперь я уверена в этом.
Возможно, моя мама вынесла больше унижений, разочарований и сердечной боли, чем я когда-либо представляла себе. Но я никогда не узнаю от нее настоящей правды. Она никогда не говорила о прошлом, никогда не делилась со мной. Как будто она хотела похоронить эти годы, забыть их, возможно, даже сделать вид, что их никогда не было. Может быть, именно поэтому она бывает порой так отчужденна со мной. Наверное, я напоминаю ей о вещах, которые она хотела бы изгнать из своей памяти.
Мама смотрела на меня.