Глава 11. Когда сгорают иллюзии
Франческа
Хмурое утро. Небо обложили тучи – тяжелые, серые, как комки грязного теста. В воздухе запах гари.
Осень.
Я смотрю на своего отца, и он отводит взгляд.
Только что он отрекся от меня.
Челядь и солдаты, напротив, даже не смотрят – глазеют. Жадно, словно на выступление заезжих комедиантов. Чтобы запомнить и рассказать потом друзьям и соседям, как оно было.
Только мысль об этом не дает мне разрыдаться. Выпрямляюсь через силу. Все еще надеюсь, по-глупому надеюсь, что отец сейчас рассмеется и скажет: "Это шутка, Фран. Неужели ты поверила?"
Герцог не любит шуток.
Его лицо сумрачно и враждебно, челюсть стиснута. Сколько ни пытаюсь, не могу поймать взгляд. Словно ему неприятно меня видеть.
– Отец!
Он отворачивается.
За что?
Оглядываюсь, ищу в толпе брата. Его нет. Так и не вышел проводить меня.
Это наказание? В чем я провинилась?
Тяжелая рука ложится на плечо, придавливает к земле. Оборачиваюсь к человеку, которого отец только что назвал моим господином и повелителем.
– Время, сеньорита. У нас впереди длинный путь.
Я не решаюсь задать вопрос, куда ведет этот путь. Слишком боюсь заплакать. Я – Франческа Рино. Врагам и плебсу не увидеть меня жалкой и униженной.
Он подводит меня к лошади. Даже подсаживает с заботой, в которой мне чудится издевка. Толпа расступается. На нас косятся с суеверным ужасом и тайком делают знаки от сглаза.
Многих, как и меня, сутки назад разбудили огненные зарницы. Помню, я стояла у окна в одной ночной сорочке, не чувствуя холода стылого рассвета, и смотрела, как небо над холмами раскрывается кровавой пламенеющей раной. Не было иных мыслей, кроме безотчетного нутряного ужаса. На моих глазах зачинался день Последней битвы, Закат богов – разве мог быть чем-то иным кипящий огненный ад на расстоянии двух полетов стрелы?
Я вдыхала полный пепла воздух, не в силах отвести взгляд, все время, пока длилась вакханалия ветра и пламени. А позже, когда с небес хлынули струи дождя, мир потерял все запахи, кроме запаха гари.
Гарью несло от еды и одежды, духов и взбесившихся со страху лошадей. Куда бы я ни пошла, меня преследовал запах пожарищ. Напоминая о человеке, кожа которого пахла так же.
Я недолго думала, что это всего лишь совпадение.
Утром на Кастелло ди Нава легли хлопья пепла – мелкого и черного, как мириады дохлых мух. Холмы напротив походили на безжизненные адские пустоши, а в замковой капелле было не протолкнуться. Люди рыдали и каялись в грехах. И на лице каждого встречного человека я ловила тень своего ужаса.
Никто не радовался избавлению от военной напасти. Слишком жутким и противоестественным оно вышло.
Подавленное молчание и крики покаяния висели над замком еще сутки. А в тревожных перешептываниях все чаще звучало одно имя.
Элвин Эйстер.
Мы спускаемся вниз по тропе, и я снова вижу впереди толпу. Кажется, здесь собрался весь Ува Виоло. Новости разлетаются быстро, город слишком близко к замку. Я молю богов дать мне сил пережить это новое унижение и выпрямляю спину. Сижу на лошади прямо, очень прямо, как будто на голове чашка с водой и надо не пролить ни капли. Делаю высокомерное лицо, а бледность… ее можно списать на нездоровье. Никто из простолюдинов не увидит моего страха или слез.
Горожане чертят мне вслед кресты в воздухе, провожают шепотом, всхлипами и любопытными взглядами.
– Вы прямо жертвенная дева, – ехидно замечает мой спутник. – Отдана чудовищу в уплату за спасение города.
– Куда мы едем?
– На север.
– И что там? Что вы собираетесь делать со мной?
– Признаюсь, сам пока не знаю. Давайте сначала доберемся до места, сеньорита.
Мы едем весь день, весь длинный, бесконечный день, под обложенным тучами небом. Сыро, водяная взвесь в воздухе. Я вспоминаю, как рано утром отец поднял меня, велел одеться, собрать вещи и выйти во двор замка. Он до последнего скрывал детали своей сделки с Элвином Эйстером.
Боялся, что сбегу?
Я могу простить ему многое, но эту трусость простить не в силах. Как не в силах простить Риккардо то, что брат так и не вышел обнять меня в последний раз.
Как мало нужно уважать меня, чтобы торговать, словно лошадь? Не спросив разрешения, не сказав ни слова. Даже не как товар на брачном рынке. Просто как вещь!
Если бы отец пришел ко мне и честно рассказал все, если бы спросил меня… возможно, я бы согласилась. Сама.
Я не хотела видеть смерти своих близких, не хотела, чтобы горели виноградники и солдаты грабили города. Всю последнюю неделю я часами простаивала на коленях в капелле, умоляя богов прислать избавление.
Не это ли ответ на мои молитвы?
Я смотрю на мужчину рядом. Что я знаю о нем? Кто он? Маг? Агент официи? Брат курфюрста? Что из этого было ложью, а что правдой?
Как сумел он сотворить то чудовищное, неслыханное деяние – то ли преступление, то ли подвиг?
Чего ждать от него дальше?
Снова приходит острое, почти похожее на боль сожаление. Мне не следовало затевать тот розыгрыш. Просто не стоило.
Впервые я пожалела о своей глупости на следующий день. Мне не хватало Элвина. Его улыбок, рассказов, насмешливых замечаний. И этого огонька, что порой загорался в его глазах.
Он теперь вообще на меня не смотрел.
И позже, когда началась осада, я пожалела вторично. Вспоминала те поцелуи в комнате Джованни и жалела, что не ответила "Да". Близость смерти все меняет. Я думала просить прощения, но так и не смогла найти нужных слов. Было стыдно, и он не хотел разговаривать.
А сейчас я просто жалею, что затеяла эту игру. Желание сделать все по-своему, против воли отца, оскорбленное самолюбие, жажда мести сыграли со мной шутку не менее дурную, чем я с Элвином.
Это была глупость.
И теперь я в полной власти этого человека.
Человека ли?
* * *
Ближе к ночи мы останавливаемся в трактире, и он представляет меня своей женой, а потом отводит трактирщика в сторону и о чем-то с ним шепчется, сдабривая рассказ медной монетой.
Закрывается дверь номера, отделяя нас от мира, опускается задвижка. И я остаюсь с ним наедине.
– Здесь только одна кровать.
– Ага. Мы же супруги, дорогая.
Я отшатываюсь. У меня больше нет ни статуса, ни титула, ни отца. Я – никто, и меня некому защитить.
Да и кто бы смог защитить меня от чудовища, способного уничтожить армию?
– Не подходите, – голос срывается.
Кривая усмешка на жестком лице.
– Почему нет, Франческа? Назови хоть одну причину.
Я пытаюсь сбежать, прошмыгнуть мимо, но это бесполезно. Он ловит меня, я кричу, трепыхаясь в его руках.
– Не надо орать, – выдыхает он мне в лицо. – Никто не придет на вопли. Я сказал трактирщику, что моя жена скорбна разумом.
Я дергаюсь, пытаюсь освободиться, остро ощущая свою беспомощность. Неужели все закончится насилием? Элвин удерживает меня за запястья, его руки – как стальные клещи кузнеца. С болезненной ясностью понимаю, насколько он сильнее.
Он швыряет меня на кровать, наваливается сверху. Вырываюсь – неумело и тщетно. От него опять пахнет костром. Знаю – теперь этот смрад будет приходить ко мне в кошмарах вместе с мелким, похожим на черный снег пеплом.
Элвин заводит мне руки за голову, стискивает запястья. Наклоняется ниже. Я бессмысленно царапаюсь, мотаю головой. Неужели мне когда-то нравились его поцелуи?
Его нога раздвигает колени, как я ни пытаюсь сопротивляться.
Он сильный. Слишком сильный. Или я слишком слаба.
Это как в дурном сне, где все наизнанку. Поцелуи грубы и болезненны. Прикосновения, которые раньше дарили столько восхитительных эмоций, теперь отзываются спазмами отвращения. Я еще пытаюсь сопротивляться, но уже понимаю – бесполезно. Ничто не помешает ему сделать это со мной.
Меня трясет от гадливости, пока он расшнуровывает лиф, запускает руку под платье и тискает меня. Пытаюсь забыться, уйти в себя, сбежать, но унижение прорывается злыми слезами, которые нет сил сдержать. Мой мучитель замирает. Правая рука по-прежнему сжимает мои запястья, лицо близко-близко – не отодвинуться.
– Пожалуй, вы правы, Франческа, – говорит он медленно. – Как-то не то получается. Такое чувство, что никто из нас не получает удовольствия. Никогда не насиловал женщин – и, похоже, правильно делал.
Выпускает меня, поднимается и протягивает руку. Я лежу, не в силах поверить, что продолжения не будет. Хочу спрятаться, забиться в щель и выплакать свой страх и обиду.
– Сеньорита, приведите себя в порядок и вставайте, нас ждет ужин. Или вам нужно какое-то особое приглашение?
– Я не пойду.
– Как пожелаете.
Он запирает дверь. Возвращается спустя несколько часов, когда я уже уснула, будит меня руганью, наткнувшись в темноте на стул. Вокруг него витает тяжелый винный дух. Я благодарю богов, что заснула, так и не сняв платье. Лежу в кровати, съежившись на самом краешке, слушаю, как он раздевается. Тихонько выскальзываю из-под одеяла, сползаю на пол – слишком страшно находиться с ним рядом.
– Франческа, не занимайся ерундой, – говорит он, словно видел мои осторожные маневры. – Я тебя не трону.
Я молчу, забыв как дышать.
– Ну как хочешь. Можешь спать на полу.
Я провожу полночи в кресле, а уже под утро, совсем измучившись, решаюсь прилечь.
Мои сны пахнут вином и пеплом.
Элвин
Весь первый день, пока мы ехали, я пытался понять, зачем сделал это.
Какого гриска? У меня впереди возвращение домой, сложный разговор с княгиней Северного двора, разборки с Орденом. Зачем в этом пути такой сундук без ручек, который к тому же косится на меня, словно я живое воплощение Черной Тары?
Полные суеверного ужаса взгляды, которые бросала девчонка, раздражали. Хотелось прикрикнуть на нее, но ясно же – не поможет.
Проклятье, я же спас ее отца, слабоумного братца и весь маленький уютный мирок, которым Франческа так дорожила! Могла бы быть поласковее в благодарность. Хотя бы не вести себя так, словно я – абсолютное чудовище.
Ну что же, будем честны – роль злодея всегда удавалась мне куда лучше геройской. Последняя накладывает слишком много ограничений в выборе средств.
В первом же трактире я попытался ею овладеть и почти сразу понял – не то. Иса любила изобразить сопротивление, и меня это всегда заводило, но есть, оказывается, принципиальная разница, когда происходящее – реальное насилие, а не эротическая игра с известным обоим финалом. Вырывалась она, что ли, по-другому?
Так что я весь вечер провел в общей зале, заливая недоумение вином.
– Я – осел, – подвел я печальный итог вечера и всей военной кампании.
Девица наотрез отказалась делить со мной постель, но, проснувшись утром, я обнаружил ее на самом краешке кровати.
В дорожном платье.
Отчего-то это показалось милым. Франческа спала как котенок – свернувшись калачиком, подтянув колени к груди. Иногда она вздрагивала и тяжело вздыхала.
Наверное, ей снились дурные сны.
Захотелось погладить ее по голове, но представил, как сеньорита развопится, и не стал трогать.
Весь день она отчаянно клевала носом в седле, а к вечеру вознамерилась снова лечь спать все в том же платье.
– О боги, Франческа! Не хотел говорить об этом, но неужели вас не приучили мыться и менять одежду? После двух дней пути вы пахнете отнюдь не фиалками.
Она вспыхнула:
– Я не буду раздеваться в твоем присутствии.
– Не будь дурой. Если я захочу тебя, одежда мне не помешает. Живо в лохань или я сам тебя раздену и окуну.
На третью ночь меня разбудил короткий вскрик боли. Франческа сидела на полу и дула на руку. На ладони вспухал ожог.
– Да вы никак решили взять поиграть мою шпагу, сеньорита. Разве вам в детстве не объяснили, что чужое брать нехорошо?
Она трясла рукой, шипела и злобно зыркала.
Пришлось вставать, будить трактирщика, смазывать ожог мазью и бинтовать ей руку.
Мы пересекли границу и теперь не быстро, но безостановочно двигались на север, минуя крупные города. Дважды за путешествие Франческа пыталась бежать. Первый раз я настиг ее уже через пару часов, второй раз беглянка пряталась от меня почти сутки. Каждый раз, поймав ее, я любезно интересовался, чего именно добивалась сеньорита и как планировала распорядиться вожделенной свободой.
– Хорошая попытка. Однако думали ли вы, что будете делать дальше? Денег у вас нет, дома теперь тоже. Вряд ли Рино рискнет дать вам укрытие.
Девушка отмалчивалась.
Она вообще все больше молчала. Говорил я: "Подсадить вас?", "Попробуйте поросенка", "Распорядиться, чтобы принесли грелку?" Порой девчонку прорывало, и она требовала от меня отчета о своей дальнейшей судьбе. Я отшучивался не столько из желания подразнить ее, сколько потому, что действительно не мог понять, ни зачем забрал ее, ни что с ней делать дальше.
В глазах Франчески нарастала паника, но сдаваться она не собиралась.
По мере продвижения на север становилось все холоднее. Если в Рино лишь едва заметны были первые признаки увядания, то в Анварии осень бушевала вовсю. Франческа ежилась и дрожала под пронзительными ноябрьскими ветрами. Я купил ей теплый плащ из далриадского сукна.
Поначалу меня здорово раздражали эти испуганные взгляды, вечная скорбная гримаса на лице и привычка отшатываться чуть что, но позже я включился в предложенную игру. Сеньорите так хочется побыть жертвой? Помилуйте, как можно отказать даме?! Тем паче что для поддержания злодейского образа от меня требовалось немного – гнусно намекать на ее дальнейшую печальную участь, принимать за нее все решения и иногда пугать случайными прикосновениями.
Последнее было расплатой за попытку насилия. Стоило дотронуться до нее, даже с самыми невинными намерениями, например помогая слезть с лошади, как на лице Франчески мелькала гримаса немого отвращения. Она съеживалась и замирала, словно кролик рядом с удавом, или брезгливо кривила губы. Я не показывал, насколько это меня задевает, иной раз даже нарочно дразнил девчонку, слегка нарушая выстроенные ею границы.
Но это еще как задевало!
Была злая ирония в том, чтобы каждый вечер ложиться в одну кровать с красивой женщиной и при этом яростно предаваться воздержанию. Для полноты картины между нами не хватало только меча. Но я не собирался добавлять в свою жизнь пошловатых штампов из рыцарских романов. И Франческа снова каждую ночь уползала на самый край постели, лишь бы подальше от меня.
Я хотел ее! И, проклятье, она была моей – моей по законам фэйри, людей, богов. Я заплатил за нее чудовищную, непомерную цену, с головой искупался в крови. Я спас, мать ее, это игрушечное государство – сыры, красильни, виноградники, маскарады, вытащил из задницы, куда их всех загнали амбиции и недальновидность папаши Рино. Это была честная сделка!
Но у Франчески, как всегда, было свое мнение. А я не хотел ее насиловать. Утолив похоть подобным образом, я унизил бы себя.
Я совершенно не представлял, что с ней делать.
Оставалось только язвить и играть роль злодея. Чем я и занимался, даже получая некоторое извращенное удовольствие.
До тех пор, пока моя пленница не пропала.
* * *
Мы почти достигли северной границы Анварии. Места кругом пролегали дикие, разоренные недавней войной. Остановившись на ночь в очередном трактире, недалеко от города Иль-де-Шьян, я утром не нашел своей спутницы. Ночью девушка вылезла через окно и сумела выкрасть лошадь. Денег при ней не было, но я припомнил, что из Рино Франческа захватила какие-то украшения.
Поначалу я не расстроился. Выходки пленницы приятно скрашивали однообразие долгого путешествия, и я был уверен, что смогу найти ее так же легко и быстро, как в прошлые разы. Однако когда поиски ничего не дали, забеспокоился. Ладно еще, если она действительно сумела сбежать. Немного обидно, но достойно восхищения. Куда вероятнее, что девчонка попала в беду. Женщина не должна путешествовать в одиночестве без спутника или отряда, если не хочет неприятностей. Ну, или если эта женщина не кто-нибудь вроде одной из моих сестер.
Пять дней я прочесывал тракт и город, расспрашивал селян и сулил деньги. Пока у дверей постоялого двора ко мне не подошел этот молодчик.
– Ваша милость, не вы ли ищете жену?
Я остановился:
– Допустим.
Противный тип. Низенький, лысоватый, с широким и плоским, точно блин, лицом. Одет как крестьянин, но взгляд слишком наглый. Готов поклясться, в заплечном куле у него спрятан арбалет или дага.
– Да просто ежели так, то, может, я знаю, где жену вашу искать.
Для вора слишком неопрятный. Бандит?
– И где же?
– Так вы, надо думать, дорожите женой-то, ваша милость. Надо думать, вы бы заплатили человеку, который помог ее отыскать, не?
– Пошли.
– Куда, ваша милость?
– Это разговор не для улицы.
Он хотел устроиться за стол в общем зале трактира, но я сказал, что не стану обсуждать дело в присутствии других людей и потянул его в комнату. Пока мы поднимались, я еще раз оглядел этого субъекта и окончательно убедился, что он из подлой породы людишек, которых в здешних местах называют "бригандами", а проще сказать – грабитель с большой дороги. Если Франческа в руках этих ребят, понятно, почему я не мог найти ее уже целых пять дней.
Я закрыл и запер дверь:
– Итак, где твои друзья держат мою жену?
– Дык… вы не поняли, ваша милость. Нешто я говорил что про друзей, – его глаза забегали.
Я щелкнул пальцами, зажигая на кончиках языки бледного пламени, и подарил ему самую неприятную из своих улыбок.
– Нет, это ты не понял, милейший. В разлуке с супругой я становлюсь крайне беспокойным парнем. И ты сейчас почувствуешь всю силу моего беспокойства.
Франческа
Я тихонько всхлипываю, затыкая рот ладонью, и в который раз ощупываю железный браслет на ноге.
Он тяжелый и грубый, на коже оседают рыжие хлопья, но металл изъеден ржавчиной лишь снаружи и держит крепко. Такая же тяжелая ржавая цепь тянется от браслета к стене сарая.
Здесь темно и пахнет нечистотами. Грязная солома на полу и кувшин с подтухшей водой в углу. В щели ложатся лучи солнца и задувает ветер. Без плаща холодно.
Мой плащ был слишком хорош – совсем новый, из мягчайшего серого сукна превосходной выделки. Они даже поругались, кому достанется добыча.
Снова заталкиваю всхлип назад в горло. Слезы не помогут, от них нет никакого толку. Болит лодыжка – кожа содрана там, где острый край браслета врезается в плоть при каждом движении. Правый глаз опух и заплыл. Вряд ли сейчас меня можно назвать красавицей. И, пожалуй, это хорошо.
Приникаю к щели в стене. Пламя выхватывает уродливые заросшие лица. На огне закипает варево, от ароматного духа рот наполняется слюной. Сглатываю. Хочу есть! Я здесь уже вторые сутки, и за это время никто не вспомнил, что пленники тоже нуждаются в пище.
Я не прошу. Не хочу напоминать о себе лишний раз. Пусть бы они совсем забыли обо мне. Навсегда.