Я знала, что Элвин будет искать меня на тракте. Будет искать и найдет, как в прошлый раз. Поэтому схитрила: три дня пряталась у него под носом, в городишке со смешным названием Иль-де-Шьян, и лишь затем отправилась в путь.
Но не успела уехать далеко.
Бандиты высыпали из леса так, словно поджидали именно меня. Их было четверо. Один перехватил лошадь под уздцы, второй стянул меня с седла. Я рвалась и кусалась, визжала и звала на помощь, но тракт был пуст. Потом здоровый громила ударил меня в лицо кулаком. И еще раз, для верности.
Это была даже не боль и обида, просто шок. Меня никогда не били по лицу. Щека онемела, налилась горячим, из носа закапало. А он хмыкнул, раздвинул губы в щербатой усмешке и развязал тесемки моего плаща…
От него воняло чесноком. Ручищи-лопаты – широкие, с толстыми пальцами и обкусанными ногтями, прошлись по моему телу, сорвали тонкую золотую цепочку с символом веры с шеи. Находка кошелька настолько обрадовала бандитов, что они даже ненадолго позабыли обо мне.
В тот момент я злорадно подумала, что золотых дел мастер не зря ободрал меня как липку, дав втрое меньшую цену, чем реально стоили серьги.
Поделив деньги, украшения и плащ, двое взялись за переметные сумы, а третий запустил руку в декольте, пока четвертый держал мне руки.
Дальше я кричала и вырывалась так, что вмешался рябой главарь. Я не поняла ни слова из его речи, но громила стушевался и прекратил меня щупать.
Разбойники связали меня, перекинули через мою же лошадь, как куль, заткнули рот. Дальнейший путь я помнила урывками. Перед глазами мелькала лошадиная шкура и подмерзшие комья грязи на дороге. Потом дорога пропала совсем, солнце скрылось за густыми ветвями. Последние несколько сотен футов я проделала пешком, подгоняемая пинками – проехать на лошади по таким зарослям нечего было и думать. Ветки хлестали по лицу, деревья норовили сунуть корни под ноги.
Поляна с кособоким домишком, пара сараев, большое кострище под навесом из ветвей.
Мое появление было встречено радостным свистом и криками. Вокруг сразу собралась толпа. Грязные хари, кислый запах браги и пота, смешки, тычки, щипки.
Было ужасающее, невыносимое чувство беспомощности, когда с кристальной ясностью понимаешь, что именно сейчас произойдет. И ничего, совсем ничего невозможно сделать.
И снова приказ главаря избавил от участи, которая казалась страшнее смерти. По его распоряжению один из бандитов оттащил меня в этот сарай и надел браслет на ногу.
На двери замок, и я благодарю богов, что он хранит меня от посягательств. Не будь его, я бы все равно никуда не делась. Длины цепи хватает на пять шагов, не больше. А снаружи у костра всегда дежурит кто-то из бандитов.
Один из них пробует варево и одобрительно кивает. Разбойники собираются у костра. По кругу идет мех, слышен стук ложек о миски, грубый хохот. Ветер снова доносит аппетитный мясной дух. Я вслушиваюсь в разговоры, силясь разобрать хоть что-то.
Бесполезно. Мой анварский так плох, что его почти нет. Меня готовили к замужеству в Эль-Нарабонн или за одного из герцогов Разенны. Я без ложной скромности могу сказать, что знаю нарский – язык западных соседей – лишь немногим хуже родного. Также отец захотел, чтобы я выучила оба языка Прайдена. И уже по собственному почину я освоила альбский, чтобы читать романы про рыцарей короля Ангуса. На анварский не хватило времени и интереса.
Трое бандитов встают, чтобы отойти от костра, и я не сразу понимаю, что это по мою душу. Лишь когда раздается скрежет металла в замке, мне становится страшно.
Они ковыряются долго. Очень долго. Не меньше десяти минут. Я отползаю к дальней стене сарая и сижу там тихо, не дыша. Потом замок все же щелкает. Скрипит дверь, на утоптанную землю ложится прямоугольник света. Лучи солнца отливают кровью.
Они идут ко мне, переговариваясь на своем картаво-шипящем языке.
– Не подходите, – беспомощно говорю я. Рука сжимает ручку кувшина – невеликое, но все же оружие.
Они ржут и скалятся, снова бубнят на анварском. Я узнаю одного – тот самый мерзавец, что облапил меня на тракте. Сальные глазки, щербатая ухмылка в пегой бороденке, вонь немытого тела.
Бандиты набрасываются одновременно, не успеваю даже поднять свое оружие – кувшин вырывают из рук. Трещит платье. Я взвизгиваю, брыкаюсь, вырываюсь. Чья-то рука вцепляется в волосы, тянет назад. Жесткие в мозолях пальцы щиплют и сжимают грудь. Один удерживает меня за руки, второй подхватывает за бедра, тискает ягодицы. Совсем близко мелькает заросшая жестким волосом щека, и я вцепляюсь в нее зубами. Слышу возмущенный рев, потом удар в живот выбивает весь воздух. Беспомощно раскрываю рот. И нет сил что-то сделать.
Они опускают меня на кучу гнилой соломы. Глотаю воздух, пытаюсь и никак не могу вдохнуть. Щербатый задирает юбки.
И боль…
Унижение и боль.
Долго.
Он заканчивает, встает, снисходительно похлопывает меня по животу. Небрежно оправляет одежду и отходит.
Сквозь слезы плохо видно, мир расплывается. Неужели все закончилось?
Как ответом "Нет" место насильника занимает другой – низенький и плотный.
Я хочу умереть. Боги, дайте мне умереть!
Элвин
Истошный женский крик застал меня уже на подходе к разбойничьему лагерю. Я рванул со всех сил, протискиваясь сквозь заросли. Деревья расступились, и я вылетел на поляну. Закатное солнце освещало хижину и пару криво сколоченных сараев. У кострища сидело с десяток бородатых, замызганных хмырей, вооруженных чем попало. При виде меня мужчины заволновались и потянулись к оружию.
Большая ошибка. Безоружных я еще мог бы оставить в живых.
Сдавленные стоны подсказали, где следует искать пропажу. Франческа лежала на охапке сена, над ней сверху, слегка приспустив штаны, пыхтел здоровенный бугай. Она уже не кричала, только всхлипывала.
Опоздал.
В сарае находилось еще двое. Один удерживал тонкие запястья девушки, второй просто развалился рядом.
Нет, я не убил их. Только оглушил. Они не заслуживали легкой смерти.
Насильника все же проткнул шпагой. Побоялся иначе задеть девчонку. Громила захрипел и повалился на Франческу. Стащить его с несчастной получилось лишь со второго раза – подонок был тяжелым.
– Нагулялась? Посмотрела мир? – зло спросил я. И осекся, увидев ее лицо.
Беглянка мазнула по мне безумным затравленным взглядом. От лифа платья остались одни лохмотья, под глазом чернел здоровенный синяк, руки и ноги также покрывали синяки и ссадины. Россыпь свежих мелких кровоподтеков – следы от пальцев – наливалась на груди.
– Франческа?
Она отшатнулась от протянутой руки и поползла назад, поскуливая, как дикий зверек. От ноги к кольцу в стене тянулась толстая цепь, из тех, что надевают на каторжников.
Франческа доползла до стены, чтобы вжаться в заросший паутиной угол. Я подошел ближе, и она зажмурилась, попытавшись прикрыть от меня голову, словно боялась, что я сейчас ударю. Я опустился рядом, завернул девушку в плащ. Обнял, преодолевая сопротивление. Она сначала заверещала, потом успокоилась и поникла.
Пока я сжимал ее в объятиях, гладил по голове, по спине и пытался совладать с приступом гнева – тяжелого и темного, Франческа сидела обмякшей куклой – безучастная, словно все происходящее вокруг ее не касалось.
– Эх ты, – выдавил я. И замолчал.
Ни демона не умею утешать. В Братстве не принято утирать друг другу сопли. Покажешь больное место – и милые родственники с радостью поспешат по нему пнуть. От души.
Но кое-что я все же мог для нее сделать.
Я встал. Откатил троих ублюдков, чтобы уложить их рядом. Двое по-прежнему были без сознания. Тот, которому я проткнул легкое, еще дышал – тяжело и со свистом. Крепкий парень.
– Франческа.
Она не ответила.
Я взял девушку за плечи, тряхнул. Голова безжизненно мотнулась. Остекленевший, направленный внутрь взгляд мне совсем не понравился.
– Смотри! Нет, не надо уходить в себя, смотри на меня, смотри на них.
Казалось, она не слышала, тогда я потянул ее за волосы, принуждая поднять голову.
– Вспоминайте, сеньорита. Вы – Франческа Рино. Вы не склоняетесь и всегда даете сдачи. Вот трое подонков, которые сотворили с вами это, и они еще живы. Хотите, чтобы я сделал с ними что-нибудь в ответ?
Франческа молчала.
– Может, простить их? Оставить, пусть живут? В духе квартерианских заповедей.
Если бы она сказала "Да" или промолчала, я бы тогда, наверное, отпустил ее. Отправил обратно папаше Рино с письменным извинением и хорошим отрядом наемников для охраны.
Губы Франчески шевельнулись. В глазах зажегся знакомый огонек.
– Нет, – тихий шепот, похожий на шелест листьев.
– Не слышу. Громче!
– Дай мне кинжал!
Этого я не ожидал.
– Хочешь сама?
– Да!
Будь я проклят, если стану ее отговаривать!
Она медленно поднялась, цепляясь за мою руку. Сделала несколько шагов на подгибающихся ногах. Цепь волочилась за ней ржавой гадюкой, и я подумал, что надо бы снять эту дрянь, но побоялся нарушить решимость девчонки. Позже.
Франческа остановилась над ублюдками. Помедлила и вдруг с каким-то исступленным звериным рыком упала на колени. Кинжал взмыл в воздух, чтобы опуститься. Еще раз. И еще.
Кровь разлеталась, ложилась брызгами на плащ и волосы, пачкала кожу. Лицо девчонки искажала безумная гримаса, но это было другое, правильное, упрямое безумие, с которым встают, идут, живут и творят невозможное.
Я бы действовал по-другому. Не так отчаянно. С пониманием, что и почему делаю. Месть лучше подавать охлажденной – истина, которую я усвоил очень рано.
Но это было ее право. Не так важно, каким будет лекарство, главное, чтобы помогло.
Она остановилась, наверное, после десятого удара. Бессильно опустилась на землю, содрогаясь от беззвучных рыданий.
Подойдя к девушке, я аккуратно вынул кинжал из ослабевших рук. Погладил по спутанным, испачканным в крови волосам. Сшиб с цепи замок и снял обруч. На коже остался кровавый след, повторявший форму браслета. Хотя бы здесь мои ничтожные таланты в магии жизни могли сгодиться.
Франческа как-то быстро перестала плакать. Смотрела пустыми глазами, как я заживляю ссадины, и молчала. Лучше бы рыдала, честное слово.
Я взял ее на руки, поднял. Она была совсем легкая. Как кошка.
У края поляны я положил свою ношу на траву и обернулся. Пятачок перед хижинами был усеян обрубками человеческих тел – аквилонская плеть может быть страшным оружием, а я был очень зол, когда услышал крик сеньориты.
Зол и пожалуй что напуган.
– К грискам все! Не знаю, как ты, а я хочу здесь прибраться.
Тела, хижина и сараи рядом вспыхнули одновременно. Мы стояли и смотрели на языки огня в вечерних сумерках. Франческа подалась вперед, отблески пламени играли на бледной коже.
Я протянул ей руку:
– Моя лошадь меньше чем в полумиле отсюда. Сможете дойти сами, сеньорита?
– Наверное.
– Хорошо. Потому что таскать девиц на руках – немного не мой стиль. Я ведь злодей, помнишь?
Франческа
Силы оставляют меня почти сразу, после нескольких шагов. Вопреки собственным словам про "не его стиль" Элвин берет меня на руки и несет. Я чувствую ничего. Именно "чувствую ничего", а не "ничего не чувствую". Внутри пусто.
Он сажает меня на лошадь перед собой. Я так измучена, что поминутно засыпаю, и только его поддержка не дает мне соскользнуть на землю.
Когда чувства начинают возвращаться, первой приходит боль. В животе – сильная. Все остальное болит примерно одинаково.
Он вносит меня в номер, кладет на кровать, и чуть позже я слышу со стороны лестницы его резкий голос, отдающий приказы на анварском. Лежу. В душе по-прежнему пустота. Никаких мыслей. Хочется спать, но страшно.
Я знаю, что придет ко мне во сне.
Элвин возвращается и пытается стянуть с меня плащ.
– Нет! – вцепляюсь в кусок ткани, словно это мое единственное спасение и смысл жизни.
– Так, – устало и зло говорит маг. – А ну быстро прекратила быть дурой или я поставлю тебе второй фингал, под другим глазом!
Я подчиняюсь не из страха. Просто нет сил бороться. Не сегодня.
Он вытряхивает меня из остатков платья. Я пытаюсь закрыться руками, но маг прикрикивает и ругается. Снова болезненное пощипывание там, где кожу рассекают царапины – и они исчезают без следа. Я не знала, что он умеет еще и так.
Потом Элвин щелкает пальцами, и дубовую бочку наполняет теплая вода.
– Пожалуйста, не надо! – умоляю я, поняв, что он собирается меня мыть. Неужели сегодняшний день принес недостаточно унижений?
– Надо.
– Можно, я сама? Пожалуйста!
Он удивляется моему вопросу, но уступает.
Я опускаюсь в бочку. Слегка саднит кожа на лодыжке, там, где был браслет. Болит низ живота. По воде плывут кровавые разводы, и я сначала пугаюсь, а потом вспоминаю, как летели в лицо красные брызги.
Чувствую себя грязной. Не снаружи. Изнутри.
Элвин сидит рядом, сгорбившись. Разумеется, он и не подумал отвернуться.
Я смотрю на свои запястья. Их снова украшает кольцо темных пятен, вместо тех синяков, что поставил мне Элвин и что уже успели сойти.
– Сменить воду? – тихо спрашивает он. Я киваю.
Я почти засыпаю в теплой воде, когда он вытаскивает меня из бочки, чтобы смазать синяки вонючей мазью.
– Повернись, – приказывает маг сквозь зубы, и я съеживаюсь, услышав злость в его голосе.
Его прикосновения уверенны и профессиональны, в них не чувствуется вожделения. Рука ложится на живот. Туда, где под кожей разливается лиловое пятно.
– Они били тебя?
– Один раз.
– Болит?
– Не сильно.
Болит ниже, но я не стану говорить об этом с мужчиной.
Он заканчивает, а я вдруг понимаю, что мне нечего надеть – все, что было при мне, сгорело с разбойничьим логовом.
Осталась пара платьев, которые я не взяла при побеге. И ни одной сорочки. Делюсь своей проблемой, и Элвин ухмыляется:
– Ну, раз уж вы умудрились потерять весь гардероб, придется ходить a naturel, сеньорита. Чему лично я только рад.
Я не отвечаю – нет сил смущаться или злиться, и он мрачнеет. Говорит, что женщины в синих пятнах не в его вкусе, и надевает на меня свою рубаху. Та сильно велика, плечо проскальзывает в ворот.
– Завтра купим тебе чего-нибудь в городе. А сейчас – спать.
Ночью приходит щербатый насильник, и все повторяется как наяву – боль, унижение, беспомощность. Я визжу, бестолково вырываюсь, чтобы выпасть в темноту гостиничного номера.
Тишина. На полу лучи лунного света сквозь щели в ставнях. Ровное дыхание мага.
Усмиряю рвущиеся всхлипы и снова закрываю глаза. Сон бродит рядом, касается лица краем рукава. Поначалу он нежен и легок, и я доверяюсь, позволяю увести себя далеко-далеко… чтобы там снова встретить знакомую щербатую ухмылку. Теперь насильников трое – на груди второго разбойника сочатся темными каплями пять кровавых ран, хлюпает влажный разрез на шее третьего. И снова ужас, омерзение и боль.
Прикосновение горячих ладоней прогоняет морок.
– Тихо! – приказывает Элвин, прижимая меня к груди. – Не дергайся. Я не собираюсь тебя лапать, но дай уже поспать, а?
– Пусти!
– Как хочешь.
Он и правда убирает руки, но я не спешу отодвинуться. Лихорадочный жар, что всегда окутывает его тело, гонит мертвецов прочь. Утыкаюсь ему в плечо, и он неловко обнимает, прижимает к себе.
– Дурочка, – голос мага непривычно нежен. – Маленькая дурочка. Зачем сбежала? Думаешь, мир сделан из сахарной ваты?
Эта нежданная нежность становится сигналом, словно рушит незримые запруды в душе. Весь ужас ожидания, накопившийся за эти недели, все одиночество, тоска по родным, растерянность, кошмар насилия прорываются безутешными рыданиями.
Я захлебываюсь в слезах, спрятав лицо у него на груди. Кажется, никогда в жизни так не плакала. Даже в детстве.
Он вздыхает, морщится и гладит меня по голове.
Потом, когда слезы заканчиваются, я засыпаю, обняв его. И не помню своих снов.
Глава 12. Вкус ненависти
Франческа
Я просыпаюсь неожиданно рано. Комната выстыла за ночь, но в объятиях Элвина тепло. Мои руки обвиваются вокруг его шеи, голова лежит на плече.
Он еще спит.
Это хорошо.
Потому что вместе со мной просыпается злость.
Ядреная такая. Сильная.
Я зла на мир, на людей, на себя. И неимоверно зла на мага. Ужом извиваюсь, выползая из кольца рук. Мне сейчас совсем не хочется быть с ним рядом. Сегодня я понимаю то, что ускользало раньше. Он виноват в том, что случилось вчера, лишь немногим меньше насильников.
Я почти с ненавистью смотрю на мужчину в постели. Если бы не он, я никогда не оказалась бы здесь – на севере чужой страны, языка которой я не знаю. Не пыталась бы бежать. Не попала бы в плен.
Он убил моего мужа, силой увез меня из родного дома, пугал, издевался и насмехался почти три недели.
И вчера он опоздал!
И что – теперь он считает, что достаточно пары снисходительных, ласковых слов, чтобы я растаяла и стала покорно принимать все, что он пожелает со мной сделать? Чтобы простила?
Я из рода Рино. Мы не нуждаемся в жалости врагов. И не сдаемся.
При воспоминании о вчерашней слабости приходит стыд. Как я могла так расползтись, забыть о гордости? Неужели нельзя было поплакать в одиночестве?
На мне все еще его рубаха. Сдираю ее с неожиданной яростью и роюсь в вещах. Нахожу темно-синее платье из шерстяного муслина. Я оставила его, потому что шнуровка на спине слишком неудобна, когда путешествуешь в одиночестве.
Исподней сорочки у меня нет, надеваю платье прямо на голое тело. Шерсть слегка покалывает кожу.
Ощупываю заплывший глаз. Пудры, чтобы хоть как-то замаскировать синяк, тоже нет. А и была бы – не поможет. Поэтому оставляю все как есть, иду искать служанку.
Трактирная девка косится на меня с испугом, и это добавляет ярости. Конечно, Элвин не успел вовремя в тот сарай, но успел рассказать владельцу постоялого двора о моем якобы безумии. Он повторял эту историю на протяжении всего пути в каждом трактире, и я вдоволь насмотрелась на опасливые гримасы черни.
– Зашнуруй платье, – приказываю я. – И заплети волосы.
Она моргает с глупым видом. Я повторяю на альбском, и, о чудо, служанка понимает меня.
Как же надоело быть бессловесной скотиной! Хорошо, что Дал Риада уже недалеко. Если я правильно догадалась, маг везет меня именно туда. Почему не в Прайден? Не знаю.
Пока служанка возится со шпильками, рассматриваю свое отражение в медном зеркальце. Синяк ужасен.
– У тебя есть пудра?
Ну откуда у трактирной девки пудра?
– Сходи купи!
Пока ее нет, пробираюсь на кухню и краду нож. Обычный нож, каким режут мясо, – ничего особенного. Прячу свою добычу в рукаве.
Давно надо было так сделать!
Как и думала, от пудры никакого толку. Мне еще неделю или две ходить с отметиной на лице. Интересно, почему Элвин не избавил меня от синяков магией, раз уж взялся лечить? Ему нравится вид избитой женщины?