Иногда мне снится, как я убиваю. Насильников, отца или моего хозяина. Чувствую кровь на руках – липкую, алую. Миг ликования, а потом страх перед содеянным. И перед собственной радостью.
Что со мной происходит?
Я измучилась, я так устала от этой ненависти, от холода отчуждения, от безделья.
Устала быть жертвой.
Обыск в библиотеке не дал ничего, кроме пыли с паутиной на подоле и рукавах и горечи разочарования. Так рассердилась, что привела в негодный вид свое последнее относительно чистое платье, словами не передать. Я даже забыла, что сама – всего лишь рабыня и пленница. Вызвала и отругала прислугу, совсем как раньше, в доме отца. Сразу всех, не разбираясь, кто виноват.
Элвин слишком их распустил. Как бы я ни ненавидела мага, это не повод спускать его слугам подобную недобросовестность.
Мне пришлось стать хозяйкой Кастелло ди Нава сразу после смерти Лукреции. Четырнадцать лет, а по виду и того младше. Понятно, что поначалу прислуга смеялась над такой госпожой.
Поначалу.
Ставить слуг на место я умею.
Собрав всех брауни, я дала волю гневу, и стало легче. Пусть прихоть злого чародея низвела меня до уровня игрушки и служанки, я останусь леди и дочерью герцога, если сама не позабуду об этом. Быть может, Элвину нравится жить в хлеву, но я привыкла к совсем иной обстановке. И если маг ничего не желает делать, я и сама справлюсь.
Что вообще мужчины понимают в хозяйстве?
Так я самовольно назначила себя хозяйкой чужого дома.
С делом легче. Мысли – беспокойные, тяжелые, злые – отступили. Попрятались воспоминания.
Могу гордиться собой: теперь в башне куда чище. Еда стала вкуснее, и сервируют ее по всем правилам. Книги в библиотеке расставлены по порядку, и я составляю для них опись, позволяющую найти любую, не перерывая все полки. Также под моим руководством слуги навели порядок в погребах – винном и продуктовом. Я велела прочистить дымоходы, так что теперь вокруг каминов оседает куда меньше копоти.
Отполированные остатки часового механизма сияют, особенно когда в комнату сквозь витражное разноцветье заглядывает солнце. Ни пятнышка зелени!
Еще я распорядилась потравить тараканов и крыс. Пусть я и могу превращаться в кошку, у меня нет ни малейшего желания встречаться с грызунами.
Ах да! И стирка. Работа прачек тоже лежит на брауни, так что все мои вещи теперь безупречно вычищены и выглажены – приятно посмотреть. Они хранятся в комоде, переложенные мешочками с жимолостью. Мне нравится этот запах.
Прошло шесть дней, и Старину Честера не узнать. Во всех покоях идеальная чистота и порядок – в такой дом не стыдно пригласить и короля. Мне бы радоваться, но мысль об этом вызывает только досаду.
Не знаю, чем еще заняться.
Маг ведет себя так, словно совершенно не замечает ни моей холодности, ни усилий по приведению его жилища в приличный вид. Пусть я не ждала особой признательности за свои труды, все же обидно встречать такое пренебрежение.
Ну и ладно. Проживу и без его благодарности.
Я научилась различать живущих в башне брауни, узнала подробности их скудной на события жизни. Короткая биография каждого может уместиться в три строчки. Слуги туповаты и не особо расторопны, но исполнительны. Поначалу я думала, что их общество хоть немного скрасит мое существование.
Глупые надежды. Общаться с брауни – все равно что жевать бумагу вместо хлеба, когда голоден.
В облике кошки я поднимаюсь на смотровую площадку, прохожу на мягких лапках по краю стены, сажусь, обвившись хвостом, чтобы смотреть на город внизу и грезить о свободе.
Свобода… она пахнет влажным ветром в лицо, грозой и травами, виноградником на склоне горы и прогретым камнем. Она поет шмелями в зарослях дрока.
Глава 6. Ничего не меняется
Франческа
В Рино у меня было много обязанностей. Руководство слугами, финансовые вопросы, разбор жалоб, дела храма. Не считая рукоделия, музицирования и чтения, которые я всегда считала скорее развлечением, чем неприятной повинностью.
В Рондомионе все иначе. Если не считать добровольно взятой работы экономки, моей единственной обязанностью осталась уборка. Должно быть, из-за тоски и однообразия моего существования здесь я начинаю находить это унизительное занятие по-своему приятным.
Маг приходит, когда я почти заканчиваю. Вваливается в часовую комнату, не обращая на меня внимания. Проходит, пошатываясь, словно выпил лишнего, в свои покои.
Я, задыхаясь от возмущения, смотрю на цепочку грязных следов, оставленных на свежевымытом полу. Что он себе позволяет? Думает, что раз он – хозяин, я стану терпеть такое пренебрежение своим трудом?
Устала быть благоразумной! Не хочу!
Шиплю сквозь зубы и распахиваю дверь в его комнату.
– Ты не мог бы вытирать ноги…
– Ну да, наследил немного, – он поднимает голову. Рубашка на спине и левом боку вся в уже подсохших и свежих кровавых пятнах. Левая рука зажимает рану на боку, капли стекают сквозь пальцы, пятная светлую обивку дивана. – Вот такая я свинья.
Я сглатываю и отвожу взгляд, чтобы уткнуться им в окровавленную тряпку на полу.
Меня всегда пугали чужие страдания. Во время осады Кастелло ди Нава я перебарывала постыдную слабость, чтобы ухаживать за ранеными. Да, как дочь герцога я могла бы этого и не делать. Сама вызвалась. Меняла повязки и даже помогала доктору шить раны, но так и не привыкла к виду увечий. Это был кошмар. Запах крови, от которого во рту появляется железистый привкус, оторванные конечности, грязные бинты, крики и стоны…
И трупы. На моих глазах умерло почти двадцать человек. Многих я знала по именам.
– Ну что вы застыли, как статуя Скорбящей? – язвительно продолжает маг. Он шипит, морщится и пробует отодрать рубашку от раны, но та присохла. – Если собираетесь меня оплакивать, придется подождать. И лучше с той стороны двери.
Больше не обращая на меня внимания, он достает кинжал и пытается обрезать ткань вокруг раны. Так неуклюже, что на это просто больно смотреть.
– Дай я, – неожиданно для самой себя предлагаю я.
Его глаза изумленно расширяются, и я понимаю, что все – сейчас Элвин скажет какую-нибудь гадость, после которой мне останется только уйти, хлопнув дверью. И пусть сам разбирается со своей рубашкой и раной.
Но он молча протягивает кинжал и поворачивается. Я становлюсь рядом на колени и, закусив губу, аккуратно перепиливаю тонкий батист. Края раны расходятся, выплескивая струйки алой крови. От этого зрелища к горлу подкатывает тошнота.
Порез длинный, но неглубокий. Уж на что я полный профан в медицине, и то вижу, что рана не опасная. Во время осады мне приходилось наблюдать куда более жуткие вещи.
Плохо лишь то, что крови много. Очень много. И мне не нравятся бледность Элвина и тяжелое дыхание.
– Ерунда, царапина, – эхом на мои мысли отзывается маг. – Скользнуло по ребрам.
– Почему столько крови?
– Верховая прогулка и подъем на пятый этаж способствуют, знаешь ли, – с этими словами он стягивает края раны и прикладывает к ней остатки рубашки.
– Надо было к доктору, – говорю я с укором. И пытаюсь вспомнить все, чему успела научиться за недели осады.
– Вот еще! Буду я его дергать с такой мелочью! Здесь достаточно Джаниса. Где его гриски носят?
При чем здесь Джанис?
Я открываю рот, чтобы задать этот вопрос, но говорю совсем другое.
– Прекрати немедленно! Сядь! – даже не говорю – рявкаю. Да таким приказным и властным тоном, что сама себе удивляюсь. Не ожидала от себя такого. А еще меньше ожидала, что маг послушается.
Ну а что еще делать, если он собирается встать?
А дальше я как будто разделяюсь на две Франчески. Одна действует, а вторая наблюдает за ней в безмолвном удивлении.
– В этом доме есть бинты?
– Все есть на втором этаже, в лаборатории. Я как раз туда собирался, когда вы начали играть в бравого командира центурии, – он снова порывается встать.
– Да сядь же, – мне приходится пихнуть его обратно на диван. – Не усложняй мне работу! Где именно в лаборатории?
– Ты не найдешь.
– Найду. Ну?
– Третий шкаф от двери… или второй. Не помню точно. Верхняя полка.
Выслушав объяснения, я бегу вниз по лестнице. Маг, верно, считает меня совсем за идиотку, потому что я без труда нахожу все нужное – спиртовые настойки, мази, чистые бинты, иглы и нитки для сшивания раны. Складываю все в медный таз и снова бегом возвращаюсь наверх.
Элвин все так же сидит, зажимая рану. При виде меня ухмыляется и бормочет что-то о квартерианском милосердии, но я слишком занята, чтобы вникать в его остроты.
Сметаю со стола наваленные бумаги и безделушки.
– Сеньорита, вы решили уничтожить мою комнату?
Но та, другая Фран, которая сейчас действует, совсем не обижается на слова мага. По правде сказать, она их едва замечает, вся поглощенная куда более важной задачей. Я выкладываю на столе лекарства и сую под нос магу таз:
– Воды!
Таз наполняется теплой водой.
– Повернись!
– Леди, я вас боюсь, – его голос дрожит от сдерживаемого смеха. – Кто вы такая и что сделали с моей кошкой?
– Не смейся, – укоризненно говорю я, смачивая рану и отлепляя пропитанные кровью лохмотья. – Так крови больше.
– Не буду, – соглашается он. – Так еще и больнее.
Вода в тазу быстро становится розовой, потом красной.
– Вон тот пузырек из темного стекла, – указывает маг.
Я послушно откупориваю бутылочку. В нос шибает резкий запах спирта и трав.
Пока я обрабатываю рану, Элвин шипит и ругается сквозь зубы. Потом командует:
– Банка с синей крышкой.
Внутри густая, пахнущая травами субстанция.
– Это что? – с подозрением спрашиваю я. У нашего медика в Кастелло ди Нава никогда не видела ничего подобного.
– То, чем вы мне сейчас смажете рану. Перед тем, как забинтовать.
Я фыркаю, но подчиняюсь. Не хочет объяснять – и не надо. Ему же хуже, если я что-то сделаю неправильно.
Мазь очень жирная, темно-зеленого цвета. Покрытая ею рана выглядит жутковато, но кровотечение разом прекращается. Я вставляю нитку в иглу, но маг качает головой:
– Не надо.
– Заживать будет дольше. И шрам останется.
– Шрама не останется, а заживать будет до прихода Джаниса, чтобы ему сдохнуть, но не раньше, чем он вернется домой.
– При чем здесь Джанис?
Вместо ответа Элвин кивает на бинты:
– Займитесь перевязкой, леди. Раз уж вызвались играть в доктора.
Я вспыхиваю от гнева. Ну конечно, отвечать на мои вопросы совсем не обязательно. Можно просто шпынять меня и раздавать указания.
– Кажется, вы и сами неплохо справитесь.
Он улыбается:
– Справлюсь. Но вы своими нежными ручками сделаете это лучше. Давайте, Франческа! Я в вас верю.
Его слова будят во мне глухое возмущение. Я отступаю, на всякий случай пряча руки за спиной, и мотаю головой.
Теперь, когда из раны больше не хлещет кровь при каждом выдохе, я вообще не понимаю, что на меня нашло. Что я делаю наедине с полуобнаженным мужчиной и зачем вызвалась "играть в доктора"? Испугалась, что он умрет? Разве не об этом я молилась совсем недавно?
Только что, минуту назад, он был просто страдающим от раны человеком, которому нужна моя помощь, но стоило начать думать о нем как о мужчине, и в голову полезла тысяча мыслей – в основном глупых и стыдных. Например, про то, что он идеально сложен – широкие плечи, по которым хочется провести рукой, стройная талия, прорисованные мышцы на груди и животе с тонкой сеткой старых шрамов. Белые, они почти не заметны на светлой коже…
Смешно: мне по-прежнему до тошноты отвратительна мысль о сексе, но нравится смотреть на Элвина.
…Потому, что он – красивый, и пусть я привыкла ценить в людях прежде всего душу, телесная красота тоже важна…
И совсем уже не к месту вспоминаются наши поцелуи. Вкус его губ, горячие объятия…
Ужасно! Как я могу думать о таком? После всего, что он со мной сделал?
Стыдно. Просто невыносимо стыдно, чувствую, как краснею густо-густо, хочется просто сгореть на месте. Хвала всем богам, маг не может прочесть мои мысли!
– Ну, как хотите. Все равно спасибо за помощь, – он берется нарезать бинт, а я веду себя как полная дурочка, потому что от теплоты в его голосе и этого "спасибо" снова таю и бросаюсь помогать. – О, женщины, – бормочет он, прикрыв глаза.
– Так при чем здесь Джанис? – спрашиваю я, чтобы отвлечься от непристойных мыслей.
– Он разбирается в магии жизни.
– А вы?
– А я – нет. Не дано.
– Но я помню… – Воспоминание добавляет смущения, а я и без того чувствую себя ужасно неловко. – Тогда, в Анварии… вы меня лечили.
Впервые, вспоминая тот проклятый трактир, я думаю не о том, как Элвин надел ошейник утром, но о том, как он заботился обо мне вечером.
Бочка с теплой водой. Исцеляющие прикосновения. Мазь от синяков, которую он достал у трактирщика. Объятия, прогоняющие кошмары.
Я так старалась не думать ни о чем, кроме своего унижения. Не вспоминать. Не возвращаться. Думать только про свою обиду и ненависть.
Так было легче.
А сейчас вдруг приходит запоздалая благодарность. За поддержку и помощь. И за то, что Элвин ни разу не напомнил мне о том вечере.
Поэтому я и помогла ему сейчас. Это – как возвращение долга.
– Ну, вот только это и могу, – он разводит руками. – Ты куда?
– Вылить воду.
– Да ну брось! – маг ловит меня за руку и заставляет опуститься рядом с ним на заляпанный кровью диван. – Посиди со мной.
И я остаюсь.
Вечер укутывает город шерстяным одеялом, а мы сидим рядом и говорим. В комнате смеркается, и в зрячей темноте Изнанки проступают контуры предметов.
Без света уютней.
Мы сидим рядом, близко-близко, Элвин сжимает мою руку. Я почти могу слышать его дыхание, ощущать лихорадочный жар его тела. От этой близости по коже бегут мурашки, но сумерки скрывают мое смущение.
Темнота обманчива. Голос мага вдруг теряет привычные насмешливые интонации, становится то серьезным, то проникновенным, то грустным. И мне уже не хочется поминутно обижаться и ненавидеть его.
– Что с тобой случилось?
– Ты про царапину?
– Да.
– Напоминание от жизни не быть идиотом и использовать щиты. Раз уж собрался охотиться на культистов.
– Это они?
– Скорее всего. Точно не знаю. Я случайно пришиб того парня.
– А разве ты не можешь… – я заминаюсь. Страшно даже произнести это.
– Что?
– Поднять труп, – шепотом говорю я. И затыкаю рот себе ладонью.
Страшное преступление, способное навеки погубить душу. Неужели я сама предложила такое?
Он смеется:
– Даже если бы мог, как его допросишь? Он же труп.
– А говорят, некроманты могут…
– Людям нравится бояться, вот и придумывают. Пффф, "поднять труп" – скажут тоже! Не верь сказкам, Франческа. Можно заставить повиноваться сшитого из мертвечины голема, но это к магам смерти. А я – маг огня. Ну, еще немного с водой знаком. И с воздухом.
– А Фергус?
– Фергус тоже стихийник. Но слабенький.
– Ты сильнее?
– Ага. Проверено неоднократно.
– А Джанис?
– Джанис может все, – говорит он с неподдельным уважением.
Темнота бесстыдна, она прячет лицо собеседника, и я могу разговаривать – о чем угодно, без стеснения. Могу обмануть саму себя, притвориться, что на моей шее нет ошейника, а человек рядом вовсе мне не хозяин, а например друг. Легко дышать, легко говорить. Я больше не чувствую себя ежиком, не хочу свернуться в колючий злой шарик.
Неужели Джанис был прав?
– За что ты так ненавидишь культистов? Они тебе чем-то навредили?
– О, ну и фантазия у вас, сеньорита, – по голосу мага я слышу, что он с трудом сдерживает смех. – Чувствую, уже сочинили душещипательную историю о том, как культисты сожгли мой дом, убили родных, а я вырос и пошел мстить.
– Вовсе нет! Ничего подобного, – возмущаюсь я.
Возмущаюсь потому, что он прав.
– С чего ты вообще решила, что я их ненавижу?
– Ты на них охотишься.
– Ну… если смотреть с этой точки зрения. Ненавидит ли охотник добычу?
– Значит, для развлечения? – не могу сдержать разочарования. Лучше бы история, которую я придумала, оказалась правдой.
Он вздыхает:
– Я дал зарок князю Церы. Но главное – мир точно станет лучше без этой мрази.
Разговор уходит от магии, от Изнанки и мира фэйри. Мы говорим о чем-то незначительном, но важном. Про то, что мы оба любим мягкий сыр и трагедии Уильяма Ардена. Про картину маэстро Антонисона в его комнате – ту самую, с демонами и адскими муками. Она ему нравится, потому что: "Это же такая восхитительная гадость, Франческа! Как можно ее не любить?" Говорим про разеннские обычаи, про историю Древней Ирвы. И про то, как красив зимний Рондомион, маг обязательно покажет мне его, вот только выкроит хотя бы пару часов…
– А можно мне в город завтра? – робко прошу я. – Здесь так скучно.
– Нет, – слово бьет, как камень в витраж. Здоровенная, неподъемная каменюка, от которой гнется свинцовый оклад и разлетаются в мелкую крошку цветные стекла.
Так же разбивается вдребезги очарование вечера. Темнота больше не укрывает мягким пледом, она давит. Чужая комната, чужой город.
Я поджимаю губы и встаю:
– Я пойду. Не закончила с уборкой.
– К грискам уборку, – он снова удерживает меня за руку. – Не хочешь – не занимайся. Для чего нам брауни?
– Я хочу, – скучным тоном говорю я, все еще проживая внутри это резкое "Нет". – Но ты всегда можешь приказать мне остаться.
Тяжелый вздох.
– Франческа, мир Изнанки действительно может быть опасен для новичка. Я покажу тебе его, обещаю. Но позже…
– Потому что сейчас у тебя нет времени, – завершаю я за него фразу. – Знаю. Ты уже говорил.
Джанис ошибался. Бесполезно упрашивать и быть милой. Все равно все будет так, как решил маг, а ему удобно держать меня дома, словно вазочку на каминной полке.
Словно кошку.
Мужчины не меняют своих решений, и нет смысла попусту просить и унижаться. За столько лет рядом с отцом я могла бы выучить это.
– Если у вас нет времени, не стану отнимать его, – говорю я, вырываю руку и ухожу.
Элвин
Я сглупил дважды. Первый раз, когда пошел домой к Гарутти, поискать бумаги, о которых толковал Найтвуд, не озаботившись щитами. И второй, когда рефлекторно отшвырнул напавшего. Все бы ничего, но парень налетел на штырь для мяса у очага и обмяк. Три дюйма окровавленной заточенной стали, торчащие из сердца, намекали, что это тело допросить уже не получится. Все, что с ним можно было сделать, – это зажарить.
При убийце не было бумаг или иных подсказок. Но я и без них не сомневался, что тот пришел передать привет от Найтвуда.
Пора заканчивать с лживой скотиной.
Поначалу боль почти не ощущалась. Лишь почувствовав, как по спине стекают липкие струйки, я понял, что дело серьезней, чем казалось.
Не стал обращаться к фэйри. Не хотел выглядеть слабаком и идиотом в глазах княгини. Рана казалась совсем ерундовой, а у меня как раз гостил Джанис.