- Да, - сказал Марк, - у тебя нет того ответа, который мне нужен. Наверное, его вообще ни у кого нет. Видимо, действительно, как ты и говоришь, у каждого человека своя религия. - Он отпил вина из кубка. - И кому-то она может стоить жизни, - добавил он, поставив кубок на стол. - Можешь идти, Лик.
Лучи солнечного заката перестали освещать террасу. Марк решил все же навестить мать сейчас. Он подумал, что ему нужно поговорить с ней, не медля ни минуты.
Когда он пришел к вилле матери, дверь ему открыл Юлий.
- Мой господин, мы получили от тебя весть, что ты не придешь сегодня вечером.
- Я понял так, что мать ушла на весь вечер, - разочарованно сказал Марк, проходя в переднюю. Сняв с себя верхнюю одежду, он небрежно бросил ее на мраморную скамью.
Юлий поднял ее и перекинул через руку.
- Она в ларарии. Пожалуйста, мой господин, располагайся в триклинии или в перистиле, а я скажу ей, что ты здесь. - Юлий оставил Марка и пошел вниз по коридору, ведущему в перистиль. Ларарий располагался в западном углу, в самом укромном и тихом месте виллы. Дверь была открыта, и Юлий увидел, как госпожа Феба сидит, склонив голову. Услышав шаги, она повернулась в его сторону.
- Извини, моя госпожа, что помешал твоим молитвам, - сказал он, искренне сожалея о том, что ему пришлось обратиться к Фебе именно в этот момент.
- Ничего, Юлий. Просто, я сегодня слишком устала, и мне трудно сосредоточиться. - Она встала, и в свете светильников Юлий увидел на ее прекрасном лице черты усталости. - Что случилось?
- Пришел твой сын.
- О! - обрадовалась Феба и поспешно прошла в перистиль.
Юлий последовал за ней и увидел, как Феба обняла сына. Он надеялся, что Марк увидит, как она устает, и поговорит с ней о том, зачем она столько сил тратит на помощь бедным людям. Сегодня Феба ушла еще на рассвете и вернулась всего несколько часов назад. Однажды Юлий набрался смелости и попросил ее позволить ему или другим слугам отнести бедным ту еду и одежду, которую она хотела им пожертвовать. Но Феба настояла на своем, сказав, что ей это только доставляет радость.
- Сегодня утром Афина сказала мне, что ее сын тяжело заболел. Завтра я хочу посмотреть, стало ли ему лучше, - сказала Феба, говоря о той женщине, муж которой работал на одном из кораблей Децима Валериана и погиб во время сильного шторма. После смерти мужа Феба Валериан подружилась со всеми семьями, которые потеряли мужей или отцов, работавших на кораблях или причалах Валериана.
Юлий всегда сопровождал ее во время посещений нуждающихся семей. Одна молодая женщина, недавно овдовевшая и с ужасом думавшая о том, что не сможет прокормить своих маленьких детей, пала ничком перед Фебой, когда та пришла в ее жалкое жилище. Потрясенная, Феба подняла ее и обняла. Будучи сама вдовой, Феба прекрасно понимала человеческое несчастье. Она пробыла у той женщины несколько часов, поговорила с ней, разделив с ней ее переживания и поддержав по мере своих возможностей.
Юлий глубоко уважал свою хозяйку, потому что она помогала людям из любви к ним, а не из чувства долга или страха перед толпой. Вдовы и сироты, живущие рядом с пристанью Ефеса в кишащих крысами лачугах, знали, что Феба любит их, и отвечали ей взаимностью.
И вот теперь Юлий видел, как ее лицо осветилось любовью к сыну.
- Мне сказали, Марк, что ты сегодня вечером не придешь. Я подумала, что у тебя другие дела, - сказала Феба.
Марк обратил внимание на ее усталость, но ничего не сказал. Навещая мать в прошлый раз, он попросил ее, чтобы она больше отдыхала, но это, видимо, не возымело действия. Кроме того, в этот вечер он хотел поговорить совсем о другом.
- У меня возникли некоторые вопросы, которые я бы хотел обсудить.
Феба не торопила его. Они прошли в триклиний, Марк усадил мать на диван и только потом сел сам. Он отказался от вина, предложенного Юлием. Феба велела Юлию принести Марку хлеб, фрукты и мясо, после чего стала терпеливо ждать, когда сын заговорит, зная, что ее вопросы останутся без внимания. Марк всю жизнь терпеть не мог, когда кто-то вмешивался в его жизнь. Она больше узнает, если будет слушать. Ибо сейчас, судя по всему, сын был расположен поделиться с ней новостями о том, какие корабли пришли в порт и какие грузы они привезли.
- Один из наших кораблей прибыл из Кесарии, на нем привезли красивые голубые ткани и вышитые изделия из восточных караванов. Я мог бы принести тебе все, что нужно.
- Ты знаешь, вышивка мне не нужна, Марк, но вот голубые одежды я бы хотела - и шерстяные, если у тебя есть. - Тогда она могла бы помочь еще большему количеству вдов.
- Некоторые из них прибыли из Дамаска. Отличного качества.
Феба смотрела, как Марк ужинает, слушала его рассказы о ввозе и вывозе товаров, о повседневных делах, о людях, с которыми он встречался в последнее время. И при этом она знала, что сын еще не заговорил о том, о чем действительно хотел поговорить.
И тут он неожиданно спросил:
- Хадасса тебе когда-нибудь рассказывала о своей семье?
Разумеется, он знал больше матери. Он ведь так любил эту девушку.
- А разве ты никогда не говорил с ней об этом?
- Мне это никогда не казалось важным. Помню только, что все они умерли в Иерусалиме. А тебе она что-нибудь говорила?
Феба надолго задумалась.
- Насколько я помню, ее отец был гончаром. Она никогда не называла его имени, но говорила, что люди приходили издалека, чтобы посмотреть его работу и поговорить с ним. У нее были еще брат и младшая сестра. Сестру звали Лия. Это я запомнила, потому что подумала, какое красивое имя. Хадасса рассказывала, что ее сестра умерла, когда их привели к развалинам храма и держали вместе с остальными пленными в женском дворе.
- А ее отец и мать тоже умерли в плену?
- Нет. Хадасса говорила, что ее отец ушел на улицы города, чтобы говорить людям об Иисусе. И так и не вернулся. Мать умерла от голода, а брата убил римский воин, когда город пал.
Марк вспомнил, какой Хадасса была тощей, когда он впервые увидел ее. Голова ее была обрита, волосы только начинали отрастать. Он еще подумал о том, какая она страшная. Кажется, даже сказал об этом вслух.
- Дочь иерусалимского гончара, - сказал он так, будто это сведение чем-то ему поможет.
- Ее семья была из Галилеи, не из Иерусалима.
- Если они из Галилеи, что они делали в Иерусалиме?
- Точно не знаю, Марк. Кажется, Хадасса что-то говорила о том, что раз в год они всей семьей приходили в Иерусалим праздновать Пасху. Вместе с другими верующими они там совершали хлебопреломление.
- Хлебопреломление?.. Что это?
- Это совместное застолье с хлебом и вином у тех, кто верит в Христа как в своего Господа. Оно проводится в память о Нем. - В этом ритуале заключался гораздо более глубокий смысл, но Марк его сейчас не понял бы. Феба заметила по глазам сына, что у него назревает очень важный, серьезный вопрос. Догадался он или нет?
- Мне кажется, у тебя большие познания в христианстве, мама.
Она не хотела пугать его, поэтому решила не нагнетать обстановку.
- Хадасса жила в нашем доме четыре года. Мне она была очень дорога.
- Я еще могу понять, что отец с последним дыханием, возможно, обрел бессмертие, но…
- Твой отец искал покой, Марк, а не бессмертие.
Марк встал, испытывая какое-то непонятное волнение. Он видел, что в его матери происходят определенные перемены, и боялся за нее. Ему не хотелось об этом спрашивать. Он уже потерял Хадассу из-за ее бескомпромиссной веры в своего невидимого Бога. А что, если мать теперь поклоняется тому же Богу? При одной мысли об этом у него все похолодело внутри.
- Почему ты спрашиваешь меня об этом, Марк?
- Потому что думаю над твоим предложением постараться постичь Того Бога, Которому поклонялась Хадасса.
Феба даже вздрогнула, а ее сердце забилось от радости.
- Ты хочешь помолиться?
- Нет, я собираюсь в Иудею.
- В Иудею?! - удивилась она такому ответу. - Но зачем тебе отправляться в такую даль?
- А где лучше постичь иудейского Бога, как не в иудейской земле?
Феба пыталась справиться с шоком, который вызвало заявление сына, стараясь не дать погаснуть тому маленькому лучику надежды, который теплился в его словах.
- И тогда ты поверишь в существование Бога Хадассы?
- Я не знаю, поверю ли я вообще во что-нибудь, - сказал Марк, - но, может быть, я лучше пойму ее, стану ближе к ней в Иудее. Может быть, я пойму, почему она была так предана этой своей религии. - Он прислонился к мраморной колонне и стал смотреть на перистиль, где так часто разговаривал с Хадассой. - Прежде чем мы впервые покинули Рим и приехали сюда с тобой и с отцом, мы с друзьями часами сидели, пили вино, разговаривали…
Тут Марк снова повернулся к матери.
- И только две темы вызывали у нас огромный интерес: политика и религия. Почти все мои друзья поклонялись тем богам, которые давали им полную свободу действий. Исис, Артемида, Вакх. Другие поклонялись из чувства страха или от нужды.
Говоря это, Марк стал прохаживаться взад-вперед, будто хождение могло помочь ему обдумать самые разные идеи и понять то, что он так долго искал.
- И все это кажется логичным, понятным, правда? Воины поклоняются Марсу. Беременные женщины молятся Гере, чтобы она помогла им благополучно родить. Врачи и больные молятся Асклепию, чтобы он даровал исцеление. Пастухи поклоняются богам гор и лесов, Пану например.
- Что ты хочешь сказать, Марк? Что человек придумывает богов в соответствии со своими нуждами и желаниями? Что Бога Хадассы никогда не существовало, потому что она так и не освободились от рабства?
Ее вопросы, заданные совершенно спокойным голосом, заставили Марка искать оправдание своим доводам:
- Я говорю о том, что человек формируется в той среде, в которой он живет. Тогда разве не разумно, что человек и бога создает себе такого, чтобы тот отвечал его нуждам?
Феба слушала размышления Марка с горечью в сердце. И сын, и дочь так и не нашли пути к спасению, раздираемые своими внутренними мучениями, и ей ничего не оставалось, как дать им возможность найти свой путь. Усилия Децима обуздать буйный нрав Юлии закончились катастрофой, и только благодаря Хадассе Марк стал ближе к семейному очагу. И вот теперь, когда Феба сидела здесь и сохраняла спокойствие, слушая своего сына, ей хотелось плакать, кричать, рвать на себе волосы. У нее было такое ощущение, что она стоит на берегу моря, а ее сын тонет у нее на глазах и темном, бушующем море.
Что мне сказать ему, Господи? К горлу у нее подкатил горячий ком, и она не могла произнести ни слова.
Что станет с ее сыном, если он останется на своем пути? Уж если Хадасса с ее мудростью и любовью так и не смогла привести его к вере, что уж говорить о ней? "О Боже! - воскликнула Феба в своем сердце, - мой сын так же упрям, как и его отец, так же страстен и необуздан, как его младшая сестра. Что мне делать? О Иисус, как мне спасти его?"
Марк заметил, как тяжело матери, и подошел к ней. Он сел рядом и взял ее руки в свои.
- Я вовсе не хотел причинить тебе боль, мама.
- Я знаю, Марк. - Когда Феба провожала его в Рим, она думала, что теперь нескоро увидит сына, но он вернулся еще более подавленным, чем в тот день, когда уезжал. И вот теперь он говорит, что снова уезжает, на этот раз в разоренную войной страну, живущую ненавистью к Риму. - Но Иудея, Марк. Иудея…
- Родина Хадассы. Я хочу знать, почему Хадасса умерла. Я хочу докопаться до истины, и если Бог есть, я найду Его там. У меня нет ответов на мои вопросы, и, видимо, в Ефесе их я найти не смогу. У меня такое ощущение, будто я стою на зыбучем песке. А рев толпы до сих пор звучит у меня в ушах.
Прежде чем Марк опустил голову, Феба успела увидеть боль в его глазах, и ей отчаянно захотелось утешить его, взять на руки и покачать, как маленького ребенка. Но перед ней был взрослый мужчина, и уже одно это (хотя и не только это!) удерживало ее от такого шага и говорило, что она уже сказала достаточно.
Он сжал ее руки в своих ладонях.
- Я не могу объяснить своих чувств, мама. Мне так хочется, чтобы ты меня поняла, но я и сам многого не понимаю. - Он снова посмотрел ей в глаза. - Мне хочется обрести покой тех холмов, по которым я никогда не ходил, и вдыхать запах того внутреннего моря, которого я никогда не видел. - На его глазах заблестели слезы. - Потому что там была она.
Феба подумала, что понимает, о чем говорит ее сын. Она знала, как бы огорчилась Хадасса, если бы узнала, что Марк поклоняется ей как идолу. Хадасса была подобна лунному свету, отражавшему солнечный свет, во всем, что она говорила и делала; она не была светом сама по себе, да и не считала себя таковой. Но именно такой она стала для Марка. Вся его жизнь теперь стала определяться его любовью к ней. Будет ли он и дальше руководствоваться только этим чувством?
Феба хотела сказать сыну что-нибудь, донести до него такую мудрость, которая помогла бы ему свернуть с того пути, на котором он сейчас находился, но никакие слова на ум не приходили. Что еще она могла сделать, кроме того, чтобы дать ему возможность идти своим путем и верить в то, что верный путь ему укажет Господь? Апостол Иоанн говорил собранию верующих об обещании Иисуса: Ищите, и найдете.
Так сказал Иисус.
Иисус.
Феба нежно дотронулась рукой до щеки Марка, сдерживая слезы, а слова надежды, сказанные Христом, служили ей щитом против той тьмы, которая держала ее сына в своем плену.
- Что ж, Марк, если ты считаешь, что найдешь ответы на свои вопросы только в Иудее, поезжай в Иудею. - Они обнялись. Феба долго держала сына в своих объятиях, потом отпустила, помолившись про себя: "О Иисус, благословенный Спаситель, я доверяю Тебе моего сына. Прошу Тебя, храни его в руке Своей, защити от сил зла. О Господь Бог, Отец всего творения, победи во мне страх за моего сына и научи меня полагаться на Тебя, доверять Тебе".
Помолившись, она поцеловала Марка в щеку в знак благословения и прошептала: "Делай то, что должен делать". Только она знала те слова, которые не сказала своему сыну, но невидимому Богу она доверяла всем своим сердцем.
5
Александр Демоцед Амандин удобно расположился на скамье, сидя в калидарии, а два его друга продолжали вести оживленную беседу о медицине. Он не виделся с ними с тех пор, как ушел от Флегона, а раньше все трое учились у этого опытного медика. Витрувию Плавту Музу всегда трудно давались письменные труды, которых требовал от него Флегон, а Цельс Федр Тимальс воспринимал каждое слово Флегона как истину в высшей инстанции. После года обучения у Флегона Витрувий решил, что стал эмпириком, и начал искать себе такого учителя, который разделял бы его взгляды. На этой почве он сблизился с Клетом. Александр воздержался от комментариев по этому поводу, решив, что ни одно его слово все равно не будет услышано.
И вот теперь Витрувий сидел напротив него, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой крепкие ноги, и утверждал, что настоящие врачи обретают способность лечить людей непосредственно у богов, - этот взгляд, несомненно, был ему навязан Клетом. Александр улыбнулся про себя, подумав, не понял ли еще Цельс, что Витрувий хвастается исключительно из чувства собственной неполноценности. Флегон часто поздравлял Цельса с тем, что тот быстро усваивает медицинские концепции, особенно если они нравились самому Флегону.
- Стало быть, ты себя сейчас считаешь даром богов, - сказал Цельс, стоя возле горячих камней, от которых шел пар. С его бледного тела стекал пот, и сейчас ему было совершенно безразлично хвастовство Витрувия. - Молись всем богам, каким хочешь, но я буду придерживаться того учения, которое получил от Флегона. Он убедительно доказал, что причиной болезни является дисбаланс чувства юмора и всех тех элементов, из которых состоят огонь, воздух, земля и вода.
- Доказал! Ты это воспринимаешь как факт только потому, что Флегон, видите ли, утверждает, что здоровье строится на равновесии жидкостей, из которых состоит тело, - сказал Витрувий. - А своего ума у тебя, что же, нет?
- Ну, почему же, есть. Уж, по крайней мере, мне его хватит, чтобы не принимать всерьез твою чушь, - отвечал Цельс, подойдя ближе к горячему пару, поднимающемуся от камней.
- Если старик был прав в том, как мы должны лечить больных, тогда почему ты так и не смог победить в себе лихорадку, от которой страдаешь с тех самых пор, как учился в Риме? Сколько я тебя помню, с чувством юмора у тебя всегда было все в порядке. И если бы эти теории были истиной, ты бы стал самым здоровым человеком в империи!
- Моя лихорадка быстро проходит, - глухо произнес Цельс.
- Ага, значит, тебе помогают кровопускание и рвотные средства, - насмешливо фыркнул Витрувий. - Только если бы так было на самом деле, ты бы не дрожал сейчас здесь, в таком жару!
Цельс безучастно посмотрел на него.
- Ну, если ты так уверен в том, что твое умение лечить дано тебе богами, продемонстрируй это! По логике Клета, врачу только и нужно, что сказать нужные слова, да прикоснуться к больному, и он уже будет здоров! Прошепчи же мне свои заклинания, и посмотрим, сможешь ли ты вылечить кого-нибудь, кто действительно болен. Давай посмотрим твой дар в действии!
- Магические заклинания - это только начало, - высокомерно произнес Витрувий. - Животные и растительные средства…
Цельс предостерегающе поднял руку.
- О, если ты снова хочешь предложить мне проглотить тот отвар из львиного навоза и крови убитого гладиатора, который ты мне предложил в прошлый раз, то, прошу тебя, оставь его себе. Я тогда чуть не умер!
Витрувий подался вперед.
- Тебе, видимо, не хватает должного уважения к богам!
- А если я поцелую тебе ноги, что-нибудь изменится?
Видя, что интересный обмен идеями превращается в банальную ссору, Александр вмешался в ситуацию:
- Тот недуг, который у тебя, Цельс, типичен для многих жителей Рима. Думаю, он связан с теми ядовитыми наводнениями, которые там случаются.
Витрувий покачал головой.
- Очередная твоя теория, Александр? Ты делился ею с Флегоном? Или он до сих пор не разговаривает с тобой, после того как ты тайком вывез ту рабыню с арены?
Александр не обратил на него никакого внимания и продолжал говорить с Цельсом:
- Перед тем как переехать в Ефес, я учился в Риме и много написал о своих наблюдениях. Лихорадка то возникает, то проходит, иногда между приступами проходят недели или месяцы. А иногда бывает и хуже…
Цельс кивнул.
- Прямо, как у меня.
Витрувий посмотрел на Цельса.
- Александр тебе сейчас опять расскажет, что эта болезнь распространяется крохотными, невидимыми семенами и что если зафиксированные заболевания изложить в логическом и методологическом порядке, то можно найти определенную закономерность. - Он безнадежно махнул рукой. - Методом эксперимента, методом проб и ошибок, если хочешь, можно отыскать эффективное лечение практически от любой болезни.
Александр посмотрел на него насмешливым взглядом.
- Какое ценное заключение, Витрувий. Можно подумать, что я помог тебе обрести новый образ мыслей.