Принаряженные, в парадных костюмах, они прошествовали по коридору, спустились на второй этаж и постучали в дверь Ирины Савчук. Развлечение все-таки их ожидало. Стол был сервирован: фрукты, две бутылки "Твиши", пирожные на бумажных тарелочках, - но не в этом дело. Кроме Ирины Савчук в комнате присутствовала ослепительная блондинка.
- Прошу знакомиться! - представила блондинку Савчук. - Это Элен Кузьмищева, восходящая звезда кино и театра. Она только сегодня приехала. Не робейте, Михаил Федорович, Элен не кусается.
Восходящая звезда привстала и оказалась ростом выше обоих мужчин. Рукопожатие у нее было крепкое, многообещающее. В иные времена Певунов в подобной ситуации естественным образом встрепенулся бы и обнадежился, но сейчас ощутил только слабый укол раздражения, так при виде короткого замыкания привычно вздрагивает ушедший на пенсию электрик.
- Ирина меня опекает, - сказала Элен. - Я не хотела сюда ехать, но она настояла. Впрочем, полезно недельку поскучать на природе. Не правда ли, мужчины? А-а?
Услышав это повелительное "а?", мужчины как по команде опустились на стулья. Элен при разговоре капризно вытягивала пухлые губки, нисколько не сомневаясь, что каждое произнесенное ею слово окружающие воспринимают как подарок судьбы. Ирина Савчук с ревнивым любопытством следила за впечатлением, какое произвела ее юная подружка. Певунов деликатно спросил:
- А не вас, товарищ Кузьмищева, я видел недавно в фильме, название которого запамятовал?
- А они ничего, веселые! - обернулась Элен к подруге. - Хотя немного пожилые для моего возраста.
Ошарашенный Михаил Федорович схватил бутылку и разлил вино по стаканам. Выпили по глотку, обменялись репликами о вкусе вина и о погоде. Ирина Савчук, видя, что веселье не клеится, предложила игру: каждый расскажет самый забавный случай из своей жизни. Все обрадовались, а восходящая звезда Элен заранее захлопала в ладоши, но вскоре выяснилось, что забавное по заказу не вспоминается.
- А что вспоминается? - расстроилась Элен. - Наверное, какие-нибудь фигли-мигли? А-а?
- Мне война вспоминается часто, - загрустил Михаил Федорович.
- Про войну не хочу, - запротестовала Элен, смело кладя руку на грудь полковнику. Это она проделывала уже не первый раз, и Михаил Федорович зябко ежился. - Хочу только про любовь. Давайте я первая расскажу. Вот в прошлом году. Приходит за кулисы один дяденька, чтобы со мной познакомиться. Познакомились. Я вижу, у дяденьки глаза блестят, как у кота Васьки. Я уж все понимаю, как к нам, актрисам, некоторые относятся с цинизмом. А этот, который пришел, работает главным конструктором, так он представился. Но я не верю, потому что вижу - жулик и хвастун. "Что вы от меня хотите?" - спрашиваю его напрямик. Из себя он ничего, приятный внешне и по виду обеспеченный материально. Вы почему отворачиваетесь, Михаил Федорович? Вам неинтересно? Вы не знаете, что будет после.
- Мужчины бывают нахальные, - выручил полковника Певунов. - Но и женщины иногда их самих провоцируют.
- Из-за того, что вы меня перебили, я не буду дальше рассказывать, - заявила Элен и надулась.
Ирина Савчук погладила ее по голове. При этом она смотрела на Певунова. У Ирины Савчук был светлый, ничего не выражающий взгляд. Она сказала:
- Какое ты милое, непосредственное дитя, Элен!
- Хочу купаться! - потребовало дитя. - Мужчины, пойдемте купаться?
- Купаться тут негде, - объяснил Михаил Федорович. - Только в ванной.
- Фу, так я и думала. С тоски помереть! Тогда хочу гулять. Хочу бегать по лунному парку.
- А? - вопросил полковник точно заколдованный.
Все-таки Элен вытащила всех на волю. Беззвездный вечер окутал землю синеватой мглой. Чуть они отошли, как санаторий со светящимися угольками окон показался им повисшим в воздухе. Во тьме, среди парковых зарослей, глухо поскрипывало и шелестело, какие-то ночные твари совершали свои мистические обряды.
- Кто там шебуршится, ой?! - испуганно пропищала Элен, повиснув на руке у Михаила Федоровича.
- Должно, змеи хороводятся.
Элен дико взвизгнула и повлекла полковника вперед. Они мгновенно растаяли в чернильном провале аллеи.
- А действительно, как-то не по себе от этих звуков, вы не находите, Сергей Иванович? - спросила Ирина Савчук, легонько касаясь его руки.
Певунову было не по себе от другого: женщина явно ждала от него определенных действий, аккуратно и умело подводила его к неизбежности этих действий, - его замутило от подозрений. Спать ему хотелось, и больше ничего. Впереди, во мраке раздавались повизгивания и хохот Элен Кузьмищевой.
- Как бы ваша подруга не надругалась над полковником. Он ведь, как и я, очень больной и усталый человек.
- Чем же вы больны, Сергей Иванович? - теперь Ирина Савчук уже властно завладела его рукой.
- Недавно перенес сложнейшую операцию. Чуть не помер. По сей день еле ноги волочу. Надо полагать, недолго осталось куковать на белом свете.
Ирина Савчук вдруг негромко и как-то приглушенно рассмеялась, Певунову сперва показалось, что она закашлялась.
- Чему смеетесь, Ирина? Я что-нибудь не так сказал?
- Ой, простите, пожалуйста!.. Но какие же вы все мужчины, одномерные. Вот вы сейчас идете и думаете про меня: какая наглая баба, пристала и никак не отвяжется. Признайтесь, ну?!
- Да что вы, Ирина!
- Думаете, к сожалению, - Ирина Савчук заговорила как-то по-домашнему доверительно. - К сожалению, у современных мужчин есть основания думать о женщинах плохо. Особенно у тех, кто посещает дома отдыха и санатории. Только зачем же, Сергей Иванович, составлять столь категоричное мнение на основании частных наблюдений. Уверяю вас, есть женщины и женщины, как соседствуют в мире поэзия и грязь.
Она хорошо это сумела сказать, как бы со стороны взглянув на них, бредущих без цели и смысла по темной аллее. Не слова ее, а голос, мягкий и несуетный, проник в Певунова, шевельнул какие-то колесики, что-то в нем задвигалось, захотелось вдруг говорить, говорить - точно нарыв в душе прорвался. Так долго он играл в молчанку - эта ночь его растормошила. Как бы только не пришлось после стыдиться своих откровений. А это бывает.
- Вы правы, Ирина, мы всегда торопимся, делаем поспешные выводы, а жить не умеем и в жизни разбираемся не лучше, чем дети. Вот я действительно недавно был очень болен и одновременно счастлив. Как это совместить - стремление умереть и рядом ощущение радости небывалой? Собирался умирать - как жить заново… Теперь здоров - и пустота. Были мысли, было головокружение и желание понять, теперь - безразличие ко всему. Нырнул, и как Иванушка-дурачок, в кипяток, но принцем не вынырнул. Воспоминания расплываются, от них голова болит, точно свинец в нее льют. Не могу припомнить, почему, чем был счастлив. Помню одно лицо - ее звали Нина. Нянчилась со мной, да не со мной, а с тем, счастливым паралитиком, и в ней самой все было счастьем. Вы сказали - поэзия и грязь. Да, да, грязь нам доступна, а поэзия - удел не наш. Кому-то дано, нам - нет. Мы зато в середке, нам тепло и не дует… Простите, Ирина, не знаю, как объяснить, а вот жалко того, что было, до слез.
Ирина Савчук тесно к нему прижалась, и путала шаги, и сбивала его с толку своим ласковым телом. Из всего им сказанного она выловила главное.
- Эта Нина - была медсестра, врач? Молодая, красивая?
- Посторонняя. Совсем посторонняя. Вы не о том подумали, Ирина.
Выжатый излишек сокровенности опустошил его. Он не придумал ничего лучше, как сжать податливые прохладные плечи Ирины Савчук и чуток их потискать. Он ее всю помял немного в своих руках.
- Зачем? - удивилась она, отстраняясь не телом, а дыханием и недоверием. - Вы разве хотите этого?
- Вроде бы.
- Не стоит притворяться, мы оба не очень-то расположены.
- Это иногда отвлекает.
Ирина Савчук холодно рассмеялась, и на ее смех, как на зов, возникла из тьмы тень Элен Кузьмищевой. Тень материализовалась и прохныкала плаксиво:
- А где Михаил Федорович? Я его потеряла.
- Как то есть потеряла?
- Ну да, я спряталась в кустах на минутку, а он исчез. И там кто-то опять шебуршится. Я испугалась очень. Там - плюх-плюх! Может, там колодец, и он провалился… а?
Негромко аукаясь, прошли вперед по аллее, но полковника не обнаружили. В чернильных недрах парка и впрямь что-то сильно хлюпало. Не исключено, что ночные хищники догладывали косточки несчастного Михаила Федоровича.
- Хороший был человек, - грустно заметил Певунов. - Мечтал выздороветь и пожить еще годика три. Придется вам отвечать перед общественностью, Элен. Это ведь вы затеяли ночную прогулку. Если бы не ваши соблазнительные авансы, лежал бы он сейчас в постели с грелкой, живой и невредимый.
Элен не успела запротестовать, из кустов на аллею вымахнуло что-то черное, огромное, похожее на бульдозер, покачалось, пофыркало и с треском кануло обратно. Элен умиротворенно всхлипнула и упала на Певунова. Он бережно опустил ее на траву.
- Что это было - спросила Ирина Савчук, не потерявшая присутствия духа.
- Лось Тимофей балует, - объяснил Певунов, не уверенный, впрочем, что это был лось. - Элен, очнитесь!
Элен тряхнула головой и села.
- Сергей Иванович, спасите меня!
- Что ж, давайте возвращаться. А как же полковник?
- Вы нас с Ириной проводите, возьмете побольше людей и вернетесь. Ой, кто там?!
Ей померещилось. Парк умолк и прислушивался, точно перед несчастьем. Сейчас и Певунов ощутил что-то грозное в дрожащем мерцании ночи. "Куда в самом-то деле подевался Михаил Федорович?" - подумал он. Элен Кузьмищеву они с Ириной чуть ли не волоком дотащили до санатория. Девушка обмерла не на шутку. В вестибюле при ярком электрическом свете Певунов увидел, что лицо ее вытянулось, в глазах затаилась мольба.
- Ну, ну! - подбодрил он актрису. - Как вы, однако, чувствительны, барышня. Вам по вечерам не по паркам шастать, а дома сидеть. Разве можно так расстраиваться из-за пустяков. Хотя гибель полковника, честно говоря, и меня выбила из колеи.
Он поднялся к себе в палату. Михаил Федорович, уже облаченный в пижаму, лежа в постели, читал "Огонек".
- Ловко! - позавидовал Певунов. - Мы ваш труп в кустах ищем, а вы отдыхаете.
Полковник не выглядел виноватым.
- Не по мне, знаете ли, ночные моционы с дамами, уж не обессудьте. Да и эта кинозвезда чересчур резва. Пришлось вот таким манером удалиться. Хотел я было вас окликнуть, когда кустами крался, аки нечистый, не посмел тревожить. Очень вы были увлечены беседой. Да-с!
В объяснении Михаила Федоровича было слишком много самодовольства, и Певунов не удержался, попугал:
- Легко решили отделаться, Михаил Федорович. Дамы к нам сейчас в гости пожалуют. Вы им сами все расскажите.
- Как же это… - Михаил Федорович с несчастным видом полез из-под одеяла, начал бестолково хватать то рубашку, то брюки. - Неужели нельзя как-то их остановить?
- Нынешнюю молодежь, если она взбудоражена, и танком не остановишь. Я пробовал - куда там. Элен кричит: "Вы не знаете, не вмешивайтесь! У нас с Михаилом Федоровичем договорено, чтобы я к нему в номер пришла".
Полковник внимательно посмотрел на Певунова, улыбнулся и опять нырнул в постель.
- Напугали, напугали старика. Я ведь… - Он не договорил, махнул рукой.
Посмеиваясь, Певунов разделся, погасил свет, лег.
- Как вы думаете, Сергей Иванович, не обидели мы дам? - озабоченно спросил в темноте полковник. - Все же они к нам всей душой.
За эти слова Певунов готов был ему поклониться. Он никого особенно не жалел вокруг себя, но сочувствовал тем, кто жалел. Он еще помнил, как к нему приходила Нина Донцова и кормила его с ложечки.
- Нынешнюю молодежь обидеть невозможно, - успокоил он полковника. - Спокойной ночи.
Михаил Федорович заснул быстро, измучился, оврагами уходя от Элен Кузьмищевой. Певунов не спал. Наступил его час. Он с наслаждением шевелил пальцами и потягивался. Ночные занавески на окне колыхались над ним, подобно парусам. Он вытягивал в темноту невидимые щупальца, пока не начинало покалывать кожу от чьих-то чувственных прикосновений. И вот тогда возникало мгновение, когда надо было заставить себя уснуть. Он научился точно угадывать тот рубеж в сознании, за которым истома физического томления перетекала совсем в иные ощущения. Деятельно начинал трудиться разум, соединяя в себе сладостный мираж с обыкновенными, привычными конструкциями бытия. "Еще усилие, еще чуть-чуть - и никто меня не догонит, - в изнеможении думал Певунов. - Я взорвусь, исчезну, и исчезнет комната, и этот дивный воздух, и скрип зубов полковника, и все, все, все, что еще не успокоилось и клубится звуками, запахами, цветом…"
Рано утром Певунов ушел из санатория. Он отправился на обычную ежедневную прогулку, но изменил маршрут и вскоре оказался за воротами парка, миновав будочку сторожа, в которой никого не оказалось. Одурманенный утренней свежестью, он шагал по дороге, влекомый тем детским ощущением, когда кажется, что еще немного пройти и взору непременно откроется нечто необыкновенное. Он опирался при ходьбе на палку, но уже больше по привычке. Палка была хороша сама по себе: легкая, ухватистая, с затейливой резьбой и черным, массивным набалдашником - как раз Певунову по руке. Эту чудесную палку прислал с оказией в больницу Василий Васильевич. Иногда Певунов смотрел на нее и гадал: из чего все-таки она вытесана? Незнакомое, очень плотное дерево с прозрачными глазками-прожилками по глянцево-коричневой коже. Нежно поглаживая трость, он думал: есть вещи, какие не купишь в магазине, а где и кто их делает - поди узнай.
Дорога, неровная, в выбоинах, дожди пойдут - не проедешь, вела, петляя, под гору; когда Певунов оглянулся, то не увидел санатория. Он остановился один в ароматном, зеленом мире. "Пойду вперед - куда-нибудь да выведет тропа", - решил с некоторым даже удальством. Но хвалился напрасно. Выступившее на безоблачное небо оранжевое солнце прогрело землю, в воздухе поплыли столбы жара, и Певунов пожалел, что не надел соломенную шляпу. Он был в спортивных брюках и пестрой хлопчатобумажной рубашке. Отмахав еще с полкилометра, рубашку тянул с себя и намотал на голову. Он вспотел и постепенно начал ощущать резь в спине. Хотелось пить, в животе урчало. Открывался поворот за поворотом, казалось, не будет конца этому спуску, этим зеленым трущобам. В санатории давно отзавтракали, и Михаил Федорович, поди, лежит на постели и блаженствует в ожидании физиопроцедур. Где-нибудь к обеду он обратит внимание на отсутствие Певунова и решит, что сосед, не иначе, околачивается в парке с Ириной Савчук. Певунов ясно представил себе его осуждающую гримасу. Нет, уважаемый Михаил Федорович, мы не прохлаждаемся в парке с прелестной Ириной, увы, мы лишены этой возможности, ибо бредем незнамо куда по раскаленной дороге и скоро, наверное, обуглимся до костей. Певунов свернул на обочину и опустился на траву в тени дикой яблони. Обтер рубашкой мокрое от пота лицо и грудь и немного подремал, привалившись спиной к дереву. В ушах гудели стрекозы. Ему чудилось, что время от времени он взмахивает рукой, отгоняя назойливых легкокрылых, но на самом деле сидел неподвижно. Он знал, что теперь у него не хватит сил вернуться в санаторий и вернее идти, куда шел, вряд ли эта земля необитаема. Поблизости наверняка есть какой-нибудь хуторок, где можно напиться. Обратный путь, когда он окидывал его мысленным взором, представлялся ему бесконечной, дымящейся от солнца лентой, на которую только безумец рискнет ступить. Вскоре он побрел дальше, озираясь по сторонам, иногда сталкивая палкой с дороги особо крупные камешки. Ему мерещилось, что идет быстро, но он сильно прихрамывал и еле полз. Да и куда было спешить? Не сегодня утром начал он этот спуск, а когда-то давным-давно.
Он уже догадался, что с ним происходит нечто неизбежное, давно задуманное судьбой, и смирился с этим и с каждым шагом ощущал себя все увереннее и безмятежнее, а когда перед ним неожиданно открылись какие-то постройки - не сразу поверил глазам. "Ничего тут не должно быть! - подумал с отрешенностью бедуина. - Однако надо пойти и проверить! Вон и стадо овец пасется вдали".
От покосившегося плетня, неизвестно что огораживающего, отделился мальчик, худенький, опаленный солнцем до черноты - белая пушистая головка с яркими, синими точками глаз. Он возник из травы, точно выткался из воздушных струй. Певунов разглядывал мальчика с сомнением. Мальчик ли это?
- Ты что, пацан, за овцами приглядываешь? - спросил на всякий случай.
- Чего за ними приглядывать? Не убегут!
- Ты, значит, тутошний?
- Ага.
- А еще кто в доме есть?
- Мамка там и деда… Позвать?
- Погоди, - Певунов подошел ближе и увидел, чем занимался мальчик, прячась в траве.
Там была нора, куда он напихал веток и палки и собирался все это поджечь. Коробок спичек был зажат у него в кулачке.
- А кто в норе?
Мальчик утомленным движением отвел со лба белые лохмы.
- Может, змея. А может, и крот.
- Ты подожжешь, и кто-нибудь вылезет? - Певунову было очень интересно, он присел на корточки возле норы.
- Нет, дяденька, никто не вылезет. - Мальчик не скрывал удивления неосведомленностью взрослого человека. - У норы много других ходов. Некоторые я, конечно, законопатил, но не все. Все никто не найдет.
- Зачем же поджигаешь?
- Я их пугаю!
- А-а! - Певунов искренне обрадовался исчерпывающему объяснению.
Они познакомились. Мальчика звали Павлом, он учился в пятом классе, а здесь, у деда, они с матерью отдыхали. Вскоре Павлу надоели расспросы, он повернулся к любопытному дядьке спиной и зашагал к дому, сделав знак следовать за ним. На свой последний вопрос: откуда у него спички? - Певунов уже не получил ответа. Он стянул с головы рубашку, надел ее и пригладил волосы. Они миновали большой сарай, откуда им под ноги с визгом вылетел кудрявый песик, одно ухо у него свисало на глаз, а другое - торчало к небу. Щенок недолго радовался встрече, Павел ловко поддел его босой ногой за пузо, щенок перекувырнулся, тявкнул и без обиды удалился в тень сарая. Они подошли к обыкновенному деревянному дому о пяти углах, но с высоким богатым крыльцом, выглядевшим на доме как архитектурное излишество. Мальчик скользнул в дверь, а Певунов в нерешительности топтался внизу. Через минуту на крыльце появился седовласый старик в кедах и выцветшей футболке, на которой можно было разобрать надпись: "Спартак". Дед-спартаковец оперся плечом о косяк и какое-то время смотрел на Певунова доброжелательно-изучающим взглядом. Потом извлек из штанов очки и напялил их на нос.
- Чего не заходишь, милый человек? - обратился старик к Певунову дребезжащим голосом.
- Я из санатория, - объяснил Певунов. - Попить бы водички хотелось. Жарко очень.
- Летом у нас всегда жарко, - заметил старик философски. - А зимой бывает и холодно. Заходь в дом, гостем будешь, - он отстранился и сделал широкий приглашающий жест.
С чувством странной неловкости и опаски Певунов поднялся на крыльцо и втиснулся в дверь. Он очутился в маленькой прихожей, заваленной тряпьем, пыльной и душной. В углу - гора бутылок.
- Сымай обувку! - велел старик.