- Вполне достаточно. Выходит, раньше пяти отсюда не вырвешься… Чего от меня немцам надо, не знаешь?
- Представители торговых фирм. Интересуются вопросами сбыта.
- Господи, было бы чего сбывать.
В своем кабинете Певунов несколько минут просидел за столом, тупо уставясь на календарь-еженедельник производства Внешторга.
Потом позвонил своему заместителю.
- Привет, Василий Василич! Голова не болит?.. Это хорошо. Ты это… немцы к нам приедут после обеда, подготовь какие-нибудь материалы поэффектней. Да, надо их, наверное, угостить, а? Ну, кофе, фрукты. Я думаю, досточно? В общем, возьми это на себя, хорошо?
- Будет сделано. А у тебя что, голова болит?
- Болит проклятая. Мигрень.
- У меня тройчатка есть. Принести?
- Не надо. Перетерплю.
Прихлебывая кофе, Певунов нехотя пробежал глазами жалобу на директора универсама Желтакова."…Мы, нижеподписавшиеся, находясь в приемной Желтакова, случайно стали свидетелями его разговора по селектору с товароведом Зайцевой. Зайцева спросила директора, что делать с остатками "одесской" колбасы, которая начала протухать. Желтаков спросил, сколько колбасы осталось, на что Зайцева ответила ему - около двухсот килограммов. Тогда Желтаков распорядился, чтобы колбасу выкинули на прилавок… Мы купили триста граммов этой колбасы и увидели, что она совсем гнилая и может вызвать тяжелое отравление…"
Под жалобой три разборчивые подписи и адреса. "Женщины, женщины, - подумал Певунов. - Не догадались в прокуратуру отправить. Вот было бы хорошенькое дельце".
Вскоре в кабинет вошел Герасим Эдуардович Желтаков, высокий, элегантно одетый мужчина лет тридцати пяти. Вид у него был обиженный.
- Садись, - пригласил его Сергей Иванович. - Давненько не виделись.
- Не по моей вине, - Желтаков уютно расположился в кресле, достал пачку "Мальборо", протянул сигареты Певунову.
- Не отравленные? - спросил Сергей Иванович с испугом.
- Шутите? А мне не до шуток.
- Знаешь, зачем тебя вызвал?
- Догадываюсь. Сумасшедшие бабы телегу накатали.
Певунов разглядывал его с любопытством. Этот молодой человек был из другого поколения, сытого поколения. Образованный, с внушительными манерами, умеющий постоять за себя. По внешности - научный работник среднего звена. Не то что их старая красномордая торговая гвардия, умеющая либо лезть на рожон, либо, в случае явной опасности, ускользать ящерицей меж камней. Ценный кадр, перспективный. И смотри ты, как по-глупому влип! По селектору слишком громко орал.
- Сколько лет директорствуешь, Желтаков?
- Пятый год.
- А гнилой колбасой давно торгуешь?
Желтаков гневно дернулся, на щеках его проступили два симметричных красных пятна.
- Я попрошу не разговаривать со мной в таком тоне.
- Почему?
- Я вам не нашкодивший мальчишка.
Певунов изобразил изумление.
- Тогда простите великодушно… действительно, хм! А скажите, уважаемый Герасим Эдуардович, сколько всего поступило в магазин "одесской" колбасы?
- Полтонны.
- Так. И куда делись триста килограммов? Ведь протухло только двести.
- Триста килограммов продали раньше, - Желтаков не смутился, но красные пятна на его щеках превратились в багровый румянец.
- Это неправда, - мягко заметил Певунов. - Изволили вы соврать, драгоценный Герасим Эдуардович. Я скажу вам, как было дело. Триста килограммов вы распродали своим знакомым и всяким нужным людям с черного, так сказать, хода. А оставшуюся колбасу придерживали на всякий случай. Не тушуйтесь, так многие делают. Явление дефицита диктует и правила его распределения. Верно?
Желтаков молчал, затягивался дымом. Глаза его сумрачно блестели. Певунов вспомнил, что года полтора назад на Желтакова уже поступала жалоба, в которой говорилось о сановном хамстве директора.
- Жалко мне вас, голубчик, - сказал Сергей Иванович. - Такие перспективы перед вами открывались, такую карьеру могли сделать с вашим-то образованием, с вашей мертвой хваткой. И вот - на тебе. Решили тухлятиной травить трудящихся граждан нашего города. Зачем? С какой целью? Неужели не проще было как-нибудь списать залежалый товар. А вы случайно не диверсант, Герасим Эдуардович? Это бы многое объяснило.
Желтаков молчал. Казалось, мыслями он был уже далеко отсюда, где-то в лучшем и спокойном месте, возможно, на берегу быстрой прозрачной речки с удочкой в руках.
- Товарищ Желтаков, ау!
- Вы меня не можете оскорбить, Сергей Иванович. Я слышал про ваши повадки, вы любите потоптаться по живому человеку. Зря стараетесь. Моей вины вы все равно не докажете.
- А совесть? Совесть вас не мучит? Не снятся по ночам холерные бараки?
Желтаков поднял голову и смерил Певунова откровенно насмешливым взглядом.
- Засиделись вы, Сергей Иванович, в начальниках торга. Вам бы в воспитатели детского садика пробиваться.
Певунов охотно рассмеялся, потом взглянул на часы, заговорил в доброжелательном тоне.
- Ладно, Герасим Эдуардович, приятно мы с вами побеседовали, но, к сожалению, время истекло. Теперь так. Я бы, конечно, мог передать жалобу в соответствующие органы, где легко разобрались бы, виновны вы или нет, но я этого не сделаю. Я сохраню этот документ у себя. Понимаете?
- Вполне.
- Все-таки поясню, а то вдруг вы не так понимаете. Если про вас станет известно что-нибудь подобное, пусть даже пустячок какой-нибудь злоумышленный, я приложу все силы, чтобы помочь вам устроиться в этом же магазине подсобным рабочим. Вам, наверное, известно, что я свое слово держу… До свиданья, Желтаков!
- Может быть…
- Не выше подсобного рабочего!
Желтаков выполз из кресла, изящно, как-то по-актерски поклонился и вышел. Тут же в кабинете возникла Зина.
- Ох, ну и прохвост! - сообщил ей Певунов.
- Все, кто работает в торговле, - прохвосты, - авторитетно заметила Зина.
Сергей Иванович отхлебнул кофе, сладко потянулся.
- Зинуля, а мы с тобой разве не в торговле работаем?
- И мы прохвосты.
- Объяснись. Это ведь суровое обвинение.
- Сергей Иванович, дорогой мой, мне вам объяснять? Да вы лучше меня знаете.
- Что?
- Да все, - Зина обвела рукой большой круг, обрисовав масштаб их закулисной деятельности.
- Хорошо, - согласился Певунов. - Мы прохвосты, но тайные и застенчивые. А этот - наглый.
Зина пожала плечами.
Через полчаса Певунов набрался сил позвонить в гостиницу капитану Кисунько. Тот только что проснулся.
- Жив - это главное! - сказал Певунов.
Капитан в ответ глухо пробурчал что-то о вреде излишеств. Сергей Иванович пожелал ему счастливого отдыха и повесил трубку. До обеда он занимался годовым отчетом. В половине первого, когда собрался в столовую, заголосил конспиративный телефон, номер которого знали только близкие люди. Певунов удивился, услышав незнакомый энергичный женский голос.
- Здравствуйте, Сергей Иванович! Это я, Лариса.
- Какая Лариса? - Он, правда, уже догадался какая.
- Ах, мужчины, мужчины! Короткая у вас память. И не стыдно?
Ему не понравился ее слишком фамильярный тон.
- Кто тебе дал этот телефон?
- Ой как страшно! Вы накажете этого человека? Я же не знала, что вы засекречены.
- Что вам нужно, Лариса?
В ответ она звонко, счастливо рассмеялась, отчего у Певунова слегка кольнуло под ложечкой.
- Сергей Иванович, мне просто необходимо поговорить с вами по очень важному делу.
- Говорите.
- Не телефонный разговор. А вдруг нас подслушивают?
Певунов поморщился, беспомощно поглядел за окно. Кусок голубого, растопленного солнцем неба нависал над стеклом, как нарядная занавеска.
- Приемный день у меня - вторник, с двух до четырех, - трубка ответила ему звуком, напоминающим стариковское кряхтенье.
Певунову померещилось, что его ущипнули за ухо.
- Вы меня боитесь, Сергей Иванович?
- Боюсь. Только не тебя, а себя.
- Я буду ждать вас у кинотеатра "Авангард" ровно в восемь.
- Ждите. Это ваше личное дело.
В трубке короткие гудки. Он еще немного послушал. Подумал: "Кто ей все же дал телефон?" А ведь она угадала, чертовка, какое-то подобие страха он ощутил, когда услышал ее голос. Почему? Да потому, наверное, что ни на минуту не забывал о ней со вчерашнего вечера. Набрал номер зама.
- Василь Василич, обедать идешь?
- Иду.
В столовой Данилюк доложил обстановку: все готово к приему зарубежных гостей. На встрече будет присутствовать практикантка из бухгалтерии Леночка Фельблюм, черноокая красотка.
- Для рекламы, - пояснил он. - Красивая женщина помешать не может.
- А что она будет делать?
- Улыбаться и разливать кофе.
Певунов с трудом проглотил несколько ложек борща, с завистью смотрел, как смачно крошил хрящи его зам. Он еще ни разу не видел, чтобы у Данилюка испортился аппетит.
- А все-таки ты зверь, Василь Василич, - заметил с одобрением. - Ведь как ты хрупаешь кости - смотреть жутко.
- Против тебя какой я зверь - собачонка. Сыт, в тепле, вот и счастлив. А тебя тоска грызет, я вижу. Не похмелье, а тоска.
- Может быть, и тоска, - согласился Певунов. - Так это же свойство не звериное, как раз самое человеческое… Тяжело, Вася, на жизнь оглядываться, которая минула, точно камень в омут.
- Еще поживем. Рано нам бабки подбивать.
Данилюк недавно третий раз женился, поэтому, видно, был полон оптимизма.
Певунов поковырялся для вида в шницеле, пожевал немного красной кочанной капустки, острой, как огонь. "Тоска, - думал он, - ишь как просто объяснить. Тоска! А что это такое?"
После обеда сидел опять в своем кабинете и ничего не делал. Он думал об этой чудной Ларисе. Чего ей надо? Вчера подшучивала над ним, зубы скалила, а сегодня - на тебе, понадобился. Может, сговорилась с каким-нибудь своим сопливым хахалем вытянуть побольше из солидного кавалера. Да пусть их сговариваются, пусть строят детские планы, об него не такие ломались.
Почувствовав спасительную злость, позвонил секретарше:
- Ну чего, где эти иностранцы? Я из-за них ночевать тут обязан? Так, по-твоему?
- Сейчас без двадцати три, Сергей Иванович. Об эту пору вы прежде не ложились.
- Ты вот что, Зинуля, все же иногда соблюдай этикет.
- О чем вы?
Певунов швырнул трубку на рычаг, подумал: "Совсем зарвалась старуха!"
Немцев оказалось пятеро: четверо мужчин (один был в шортах), одна женщина да еще переводчица с лицом, наталкивающим на воспоминание о дефицитной вобле. После обмена любезностями все расположились в креслах вокруг журнального столика, только Зина устроилась поодаль с открытым блокнотом в руках. Певунов улыбался всем радушно, пытаясь угадать, кто из гостей самая значительная фигура; решил, что это вон тот мужчина с обветренной до красноты кожей и откровенно насмешливым взглядом. Взгляд его как бы намекал: вот мы собрались, а зачем и сами толком не понимаем. Он сказал по-русски:
- Хорошо. Прохладно. На улице - ух, как баня!
- У нас летом асфальт тает, - отозвался Певунов.
Василь Василич добавил:
- Не только асфальт, бывает, и мозги.
Немка в огромных солнцезащитных очках вдруг гулко хохотнула, сняла очки и выказалась миловидной особой с кокетливо прямыми стрелками выщипанными бровками. Переводчица смотрела в окно с гримасой, выражавшей ее полную непричастность к происходящему.
"Цирк какой-то начинается", - подумал Певунов, вслух объявил:
- Готовы ответить на любые вопросы наших дорогих гостей. А если угодно, вот, Василий Васильевич познакомит вас с проблемами нашего торга.
Все посмотрели на Данилюка, который потер почему-то руки и мелко закивал. Однако начать деловую часть встречи помешало явление Леночки Фельблюм, эффектное, как ранний приход весны. Она вплыла с огромным подносом в руках, мелодично мурлыкнула: "Здравствуйте!" - а когда наклонилась над столиком, чтобы расставить бутылки и чашечки с кофе, то всем стало видно, что ее грудь, и ноги, и вся она не просто девушка с подносом, а произведение искусства. Переводчица отвела взгляд от окна и потрогала себя за ухо, в котором болталась крупная золотая сережка, будто собралась немедленно ее вынуть и передать вошедшей. Мужчины оживились и закурили. Певунов строго смотрел на золотящийся в бутылке коньяк, обнадеженно решил: "Должно полегчать".
Потекла беседа, которая увлекла всех, особенно многоречивой оказалась дама. У нее была милая привычка: споря и жестикулируя, опускать руку то одному, то другому мужчине на колено. Долго обсуждали вопрос, что выгоднее в торговле: навязывать своей товар покупателю или следовать по мере сил его запросам. Переводчица, видимо, институт окончила на тройки, часто несла странную отсебятину, по нескольку раз сама себя поправляла, при этом обиженно глядя почему-то на Василь Василича, словно именно он был тем человеком, который не сумел ее толком выучить. Василь Васильевич, расчувствовавшись, произнес проникновенную речь о пользе подобных контактов; в ответ на это немец, которого Певунов считал главным, тут же пригласил всех в Мюнхен, на какую-то осеннюю выставку. Певунов авторитетно поблагодарил и дал согласие, Леночка Фельблюм наивно пискнула: "И мне можно поехать?" "Вам - в первую очередь!" - галантно ответил человек в шортах.
На прощание гости вручили сувениры: наборы открыток, вымпелы с гербами. Церемония прошла несколько скомканной, потому что с нашей стороны вручать было нечего. Неслыханный прокол Данилюка, который от огорчения икнул. Зина делала вид, что продолжает стенографировать. Человек в шортах подарил лично Леночке Фельблюм шикарный значок с изображением рыбака в соломенной шляпе, который она тут же прицепила себе на блузку. Проводив гостей до машин, обменявшись последними крепчайшими рукопожатиями, Певунов и Данилюк вернулись в кабинет. Зина тряпочкой протирала столик.
- А где недопитая бутылка? - удивился Сергей Иванович.
- Прибрала.
- А не выдула?
- Зачем вы притащили эту… Ленку? Чтобы немцы подумали, у нас все девки развратные?
- Она разве развратная?
- Господи, да у нее все сиськи наружу!
Данилюк по-отечески потрепал Зину по спине. У них были давние и сложные счеты. Певунов сказал:
- Ну, как тебе, Василь Василич, немецкие коллеги?
- Ничего вроде. Ребята хорошие. Особенно дамочка. Как она ловко по коленке гладит. Есть у них все же деликатность в обращении… Да, Сергей Иванович, звонил Трофимычев, ну этот, новый председатель профкома, просил тебя обязательно сегодня быть. Какой-то у них скандал с квартирами. Очень просил.
В шесть Певунов сидел на заседании профкома объединения, зевая, слушал скучнейший квартальный отчет. Думал: сколько слов, сколько слов - зачем? От скуки заныл кариесный зуб. Зачем? Зачем? Он боялся этого глупого вопроса, который все чаще давил меж лопаток колом…
Оживление в зале отвлекло Певунова от печального самокопания. Трофимычев, покончив с докладом, тут же перешел к квартирной склоке. Вот как было дело. В кооперативном доме, где главный пай принадлежал торгу, освободилась трехкомнатная квартира. Прежние хозяева получили жэковскую жилплощадь и сдали квартиру в исполком. В кооперативе, естественно, была очередь на улучшение жилищных условий. На ближайшем собрании пайщиков предполагалось передать освободившуюся квартиру тому, у кого на нее больше прав. И вот тут случился юридический казус. Гражданин Свиньин В. Г., заместитель председателя кооператива, владелец двухкомнатной квартиры в этом же доме, товаровед магазина № 3, в ночь с субботы на воскресенье, не дожидаясь никаких собраний, взломал дверь в пустую квартиру и самовольно вселился. Он завез туда кушетку, книжный шкаф, кухонный гарнитур и стулья, в общем, что успел за ночь. Врезал новый замок и утром, улыбающийся и невинный, вышел из нового обиталища, помахивая трехлитровым бидончиком для молока.
Заинтересованные лица помчались к председателю кооператива Куропаткину А. К., дабы выяснить, в чем здесь фокус. Куропаткин принял возмущенных делегатов на лестничной клетке и, недовольно морщась, объяснил, что все, дескать, правильно, у Свиньина имеется законный ордер. Надо заметить, что Свиньин и Куропаткин были хорошими друзьями и работали в одном магазине. Свиньин якобы так и объяснил товарищам по кооперативу, вернувшись из ларька: "А как вы думаете, мы из одного магазина - и вдруг квартиру в чужие руки отдадим?"
Все подробности скандала были изложены в жалобе пайщиков, которую предзавкома Трофимычев прочитал вслух. "Который Свиньин?" - спросил Певунов у соседа. Тот указал ему на круглоголового, с выпученными глазами крепыша. Свиньин иронически усмехался. Рядом с ним сидел его товарищ по магазину - Куропаткин, смуглый, вертлявый мужичок, который во время чтения жалобы хмыкал, сморкался и озирался по сторонам. Раза два он встретился взглядом с Певуновым, и тому показалось, что Куропаткин ему подмигнул заговорщицки.
"Странная, нелепая история, - подумал Сергей Иванович. - Но я-то зачем приглашен?" История стала выглядеть еще более странной после выступления самого Свиньина. Он сказал:
- Некоторые, конечно, рады сплести вокруг меня клубок лжи, особенно этот учитель Кваснецов из сороковой квартиры. Я в правлении кооператива пятый год и все делал для общества, а чего он сделал? Вот вопрос! Мне бы положено квартиру еще раньше иметь, но у меня только недавно родился второй ребенок. Не по моей вине. В прошлом году тоже освобождалась квартира трехкомнатная, но я ее не занял, считая себя недостойным… А что сам Кваснецов сделал для кооператива?
- У вас действительно есть ордер? - спросил Трофимычев.
- Есть.
- Покажите, пожалуйста.
- Он у меня на прописке.
- Как же вы смогли получить ордер, не имея на руках постановления общего собрания?
На защиту друга поднялся Куропаткин.
- Собрание - это лишняя формальность. Было решение правления. Этого достаточно. Вопрос предельно ясный. Все права на стороне Гриши Свиньина.
- Почему?
- Ах, вы не знаете? - Куропаткин сказал это таким тоном, точно поймал Трофимычева на забвении интересов отечества. - Вы не знаете! Может быть, с этого и следовало начать, чтобы сначала узнать? Кто у нас организатор и активный участник всех субботников? Гриша Свиньин. Кто хлопочет о капремонте? Опять Свиньин. Да он вообще безотказный человек. В газетах мы любим читать про таких людей, а вот коснулось поощрить своего, где там. Сразу местком, кляузы. Хорошо ли это, товарищи? Справедливо ли? Мы все умеем требовать, когда же научимся поощрять? За дело поощрять, не за красивые словеса.
- Это за взлом, что ли? - поинтересовался с места Певунов.
Куропаткин развернулся к нему всем корпусом, вгляделся, близоруко моргая.
- Я понимаю ваш вопрос, Сергей Иванович.
- Так ответьте.
- Взлома не было. Было вскрытие квартиры на основании законных документов.
- Которые на прописке?
- Вероятно.