***
А как-то раз король провел несколько часов с другой обитательницей Оленьего парка.
Когда такое случалось, Луизон чувствовала себя очень несчастной.
Как бы ни старалась мадам Бертран держать девушек подальше друг от друга, чтобы между ними не возникало ревности и интриг, они всегда знали, что в данный момент их благодетель находится в доме. Это чувствовалось по поведению мадам Бертран, по самой менявшейся в доме атмосфере.
Особенно остро это чувствовала Луизон.
Она выскользнула из своих апартаментов и услышала, что из комнат другой девушки доносятся голоса. Луизон явственно расслышала его голос.
"Ах, если бы это был мой дом, только мой, - думала она, - если бы он приезжал сюда только ко мне..."
Нет, она не могла спокойно сидеть в своих комнатах и тихонечко спустилась в маленькую приемную. Да, он точно в доме, потому что он оставил на столе свой камзол. Она стала гладить и щупать ткань, прижала камзол к губам, и услыхала, как зашелестела в одном из карманов бумага.
Луизон по природе своей была очень любознательной, а за время своего пребывания в Оленьем парке даже научилась немного читать. Она запустила пальчики в карман, достала несколько писем и боязливо оглянулась.
Никто не должен знать, что она вытащила эти письма. Он разозлится, если узнает, что она читала его письма, а мадам Бертран, если она это обнаружит, непременно ему донесет... Луизон понимала это, но противиться искушению не могла.
Писем было два. Она развернула их и, шевеля губами, начала по складам читать.
Оба начинались с обращения "сир" и "Ваше Величество". "Смиренный слуга Вашего Величества", - читала она. Значит, письма предназначались королю! Одно было подписано знакомым ей именем: д'Аржансон. Она знала, что это важный министр, и вот он подписывается: "Смиренный слуга Вашего Величества".
Луизон быстро засунула письма обратно в карман. Она совершила великое открытие: владелец домика в Оленьем парке и ее возлюбленный - вовсе не польский граф, а сам король Франции!
Она помчалась в свои апартаментами плотно закрыла дверь. Она была девушкой необразованной, но уж никак не дурочкой. Луизон представила себе, как в следующий раз, когда он к ней придет, она встанет перед ним на колени и назовет себя его смиренной служанкой.
Но нет, нет... Он же не хочет, чтобы его девушки знали, что он король, поэтому она не должна показывать свою осведомленность.
И у Луизон хватило ума понять, что это секрет должен оставаться при ней.
ДЕЛО ДАМЬЕНА
Такой холодной зимы французы еще не знали. Даже реки замерзли, а люди не только во Франции, но и по всей стране умирали от голода и холода.
А тут еще война. Хлеб дорожал с каждым днем, все ввозимые в Париж продукты облагались налогом.
Общественное мнение было настроено против войны. Французы отказывались считать австрийцев своими союзниками. На улицах толковали о том, что это маркиза де Помпадур склонила короля на такой союз, потому что ей льстила дружба с Марией Терезией: ведь императрица называла маркизу "дорогим другом и кузиной". Поговаривали также, что к такому союзу Луи подтолкнуло желание заключить брак между своей внучкой - дочерью мадам Первой - и сыном Марии Терезии Иосифом.
Машо и д'Аржансон были категорически против союза с Австрией. Машо проявил себя усердным министром финансов - он унаследовал этот пост от Орри. Он планировал провести реформы, однако церковники объявили его "нечестивцем", поскольку он осмелился позакрывать множество мелких монастырей и препятствовал созданию новых - он заявлял, что для страны гораздо важнее развитие торговли и сельского хозяйства. Луи пришлось отозвать его с поста и перевести в министерство флота; этот перевод положил конец всем финансовым реформам во Франции. Луи очень уважал этого человека, однако в вопросе о союзе с Австрией поступил вопреки его мнению.
И д'Аржансон, который был тогда военным министром, тоже долгое время пользовался благосклонностью короля. Он был настоящим придворным и весьма выгодно отличался от своего старшего брата графа д'Аржансона, королевского хроникера. Того называли д'Аржансоном простаком, чтобы не путать с красавцем младшим братом, маркизом д'Аржансоном.
И поскольку вину за войну возложить на плечи этих двух популярных министров было невозможно, она легла дополнительным бременем на королевские плечи и еще более ухудшила отношение к нему народа.
Хранить в полной тайне существование такого заведения, как домик в Оленьем парке, тоже было невозможно. А то, о чем не знали, люди дополняли своим воображением.
Слишком многим матерям нечем было кормить свои семьи, и они искали для дочерей прибежища, где было бы тепло и сытно. Большинство девушек было обречено на уличную проституцию, однако иным матерям виделось и другое предназначение. Как было б славно, думали они, если б их дочки попали в королевский бордель. Там к ним хорошо относились, а потом награждали приданым.
Таким образом, хотя парижане и выражали свое недовольство Оленьим парком, многим из них все же хотелось, чтобы их дочери туда попали, и когда этого не происходило, их недовольство королем становилось более острым. По столице ходили невероятные слухи.
- Горожане, оберегайте своих детей! -раздавались крики. - Их крадут, чтобы удовлетворить похоть старого развратника!
- Ему нужны самые юные! Говорят, он предпочитает десятилетних. Десятилетних! Какой скандал!
- Как вы думаете, столько стоит содержание такого заведения? Миллионы! Ах, дорогая моя, вы проливаете слезы из-за того, что хлеб подорожал на несколько су, а король тратит миллионы на свои удовольствия!
Ещё никогда народ не был так настроен против своего короля. Он перестал приезжать в Париж даже тогда, когда этого требовали государственные вопросы. У Аделаиды все чаще стали случаться истерики, и она более чем когда-либо боялась неведомых убийц. Она пыталась возродить средневековый закон, по которому приближаться к королю разрешалось только тем, кто мог доказать, что их благородный род насчитывает не менее трех веков.
Но над ней только посмеялись и сказали, что родовитые аристократы заслуживают не большего доверия, чем все остальные.
Слухи множились. Теперь, по слухам, в Оленьем парке проживало не менее двухсот девушек, и король рисовался эдаким султаном.
А на содержание такого гарема требуется все больше и больше денег.
- Граждане, чем дороже мука, тем больше ваших денег тратит он на девиц!
Король не обращал на слухи никакого внимания. Он продолжал поиски интеллектуальных радостей в апартаментах маркизы, а плотских - в Оленьем парке.
***
В кабачках в открытую обсуждались государственные проблемы. Война эта никому не нужна, цены растут, горожане с тоской смотрят в будущее, хотя на парижских улицах уже привыкли и к голодным обморокам, и трупам на мостовых.
И был один человек, который кочевал из кабачка в кабачок, подсаживался за столики, слушал разговоры. Глаза его горели, он поддакивал, кивал головой, вставлял словечко-другое.
Однажды, когда он по обыкновению сидел за чьим-то столиком, один из участников беседы повернулся к нему и спросил:
- А вот вы, что вы можете сказать? Вы согласны? Что вы думаете о положении Франции? Что вы думаете о короле, который тратит миллионы на свои удовольствия и посылает людей, чтобы они воровали для него детей?
Человек встал. Кулаки его были стиснуты.
- Вот что я думаю, - объявил он. - Я думаю, что так продолжаться не может. Этому надо положить конец.
- И кто же положит конец?
- Тот, кто будет избран для этой цели.
- Подождите! Вы что, советуете нам всем собраться и избрать того, кто преподаст королю урок?
- Может быть, этот человек будет избран Богом. Собеседники с усмешкой переглянулись - явный фанатик.
Забавно, что он еще скажет.
- Мой друг, вы сказали - Бог?
- Да, - последовал ответ. - Я назвал Господа нашего, - он повернулся к притихшим слушателям. - Я видел в жизни много несправедливого. Когда-то я служил у мсье де Ла Бур- донне, слыхали ль вы о нём, господа? Он был губернатором Индии, он честно служил своей стране. И что он заслужил? Полнейший крах всех его дел - после трехлетнего заточения Бастилии. Я служил у мсье Безе де Лиса, это был хороший человек, он пытался положить конец этой ужасной традиции lettre de cahcet. И каков результат? Он получил свое lettre de cahcet и отправился в Пьер-Энеи. Вы, парижане, знаете, что такое Пьер-Энеи? Это место находится неподалеку от Лиана, Пьер-Энеи - одна из самых ужасных тюрем.
- Вы были свидетелем многих несправедливостей! - вскричал человек за столом. - Но и мы тоже! Только взгляните, только пройдитесь по парижским улицам. Неужто вы можете сказать, что страдания парижан можно сравнить со страданиями названных вами людей?
- Ах, мой друг, короля следует предупредить. Вполне возможно, что он будет править нами еще много лет, если предупредить его сейчас, пока не стало слишком поздно... Да, вот что ему нужно!
- И кто передаст это предупреждение султану, который ни о чем, кроме своего гарема, не думает?
- Кто-то должен, - последовал тихий ответ. И человек встал и вышел из трактира. Он отправился на службу - теперь он служил в доме некоей дамы, любовницы маркиза де Мариньи, который, в свою очередь, приходился братом мадам де Помпадур.
- Почему ты так поздно, Дамьен, - спросил один из его приятелей-слуг. - Где ты был?
- Я зашел поговорить в трактир.
- И о чем сейчас там болтают?
- О том, что заставит твою кровь кипеть, а сердце - рыдать от жалости к людям.
- Ох, ты всегда все так ярко живописуешь! Если хочешь есть, то суп уже готов.
Дамьен сел за стол и макнул в суп кусок хлеба.
- Только посмотри,- с горечью произнес он,- мы сыты только потому, что служим брату самой мерзкой из женщин Франции. А люди там, за этими стенами, голодают.
- Тогда тебе следует поблагодарить свою счастливую звезду, которая привела тебя в такое место.
- Это несправедливо... Это страшно несправедливо,- прошептал Дамьен. - Что-то надо делать. И Господь укажет нам путь.
Его приятель ушел сообщить остальным слугам, что Дамьен, похоже, спятил совсем.
***
e/>
В эту холодную и ветреную зиму обширные помещения версальского дворца прогреть было не так-то просто, и король решил, что двор переберется в Трианон.
К отцу в сопровождении Софи явилась Аделаида. Король удивленно вздернул брови: теперь Аделаида редко когда появлялась не в компании сразу обеих своих сестер. Они держались позади, словно ее фрейлины, и обращалась она с ними совершенно отвратительно.
- А где сегодня наш Поросенок? - осведомился король.
- Мадам Виктория осталась в постели, - ответила Аделаида. - Боюсь, что она не сможет ее покинуть, по правде говоря, я ей запретила. Она простудилась, и холодный воздух ей вреден.
- Бедный маленький Поросенок, - сказал Луи. - Как же она останется в Версале одна, без ее верных Оборванки и Обжоры?
- Мы будем ежедневно ее навещать.
- Рад слышать это. А вы готовы к путешествию?
- Совершенно готовы, сир.
И двор в этот ужасный январь перебрался в Трианон, а Виктория осталась в Версале лечиться от насморка.
***
e/>
Ребер Франсуа Дамьен знал, что он избран Богом. Он пока не понимал, с какой целью, но верил, что придет время - и ему откроется истина.
Больше он не мог оставаться в доме любовницы Мариньи, теперь, когда народ голодал, он не мог есть пищу, предоставленную братом мадам де Помпадур.
Он оставил Париж, и ноги сами собой вынесли его на дорогу, ведущую в Версаль.
В Версаль он пришел уже затемно, нашел гостиницу, в которой можно было переночевать. Он спросил у хозяев, где сейчас король.
- Король сейчас в Трианоне, - сказали ему. - В Версале из всей королевской семьи осталась только мадам Виктория. В Трианоне теплее, вот все туда и перебрались.
- Трианон? Это далеко?
- Нет, через парк отсюда, - ответила хозяйка.
- Тогда я смогу увидеть короля.
- Мсье, вы странно выглядите, вы не заболели?
- Я чувствую себя ужасно, - ответил Дамьен. - Наверное, мне надо отворить кровь. У меня очень шумит в голове, наверное, это признак лихорадки. Да, надо отворить кровь.
Хозяйка пощупала ему лоб.
- Нет, лихорадки у вас нет, - сказала она. - А отворять кровь в такой холод нехорошо. Все, что вам нужно, мсье, это горячее питье и теплая постель. Вам повезло, в этой гостинице вы найдете все необходимое.
Дамьен взял свечу, отправился в постель. Проснулся он рано, но все утро никуда не выходил, а днем ноги опять как бы сами собой повели его в парк.
В парке было пустынно, ветер кусал за щеки, но возле дворца он встретил человека, который, казалось, тоже кого-то ждал. - Доброго вам дня, мсье, - приветствовал его незнакомец. -Какой ужасный холод!
- Я надеялся увидеть короля, - ответил Дамьен.
- Я тоже поджидаю Его Величество. Я изобрел кое-что и хочу показать свое изобретение королю. Король такими вещами интересуется.
- Значит, вы ждете короля здесь, а мне сказали, что двор перебрался в Трианон.
- Так-то это так, - ответил изобретатель, - только, как мне сказали, он немного попозже приедет сюда - навестить мадам Викторию, которая заболела и осталась в Версале. Боюсь, я и сам заболею, если еще простою здесь, на эдаком ветру. Может, Его Величество вообще сегодня не приедет - ни в чем ведь нельзя быть уверенным. А у вас тоже к королю дело?
- О да, - ответил Дамьен, - дело. Изобретатель повнимательнее взглянул на человека в длинном коричневом сюртуке и шляпе, которая почти полностью скрывала лицо.
- Вы хотите попросить его о помощи? - спросил изобретатель.
- Нет, я пришел сюда, чтобы помочь ему. Странный тип, подумал изобретатель.
- Вряд ли я буду ждать еще, - пробормотал изобретатель. - Его Величество наверняка в такой ветер из дома не выйдет. Желаю вам, мсье, всего хорошего.
- Спасибо, друг мой, - ответил Дамьен, - и да хранит вас Господь.
Дамьен остался в парке один. Он ходил взад-вперед, чтобы согреться, прятался от ветра за деревьями, тер руки. Потом достал из кармана перочинный нож. У ножа было два лезвия - большое и маленькое.
И вдруг он услыхал стук колес. Торопливо сунул нож обратно в карман и со всех ног кинулся за экипажем, который, как он теперь видел, направлялся к дворцу.
Было уже полпятого вечера, темнело. К тому времени, как Дамьен добежал до дворца, король уже вышел из экипажа и в сопровождении своей свиты направлялся во дворец. Во дворе собралась небольшая толпа любопытных.
Экипаж стоял здесь же. В слабом свете фонарей форейторы болтали с людьми.
- Он ненадолго, - сказал один форейтор, - только взглянет на мадам Викторию и назад.
Кто-то пробурчал, что если бы болела мадам де Помпадур, он остался бы надолго. Дамьен прислонился к стене. Он ждал.
***
e/>
Луи ужасно скучал: больная Виктория была еще невыносимее, чем Виктория в добром здравии. Она лежала в постели неподвижно и лишь слабо улыбалась визитерам, так что, слава Богу, не надо было пытаться завязать с ней беседу.
Чтобы было хоть немножко повеселее, король взял с собой Ришелье и герцога Айенского, тот был близким другом короля и занимал пост капитана гвардии. Дофин также присутствовал. По правде говоря, король-то и поехал из-за дофина - он не хотел, чтобы этот самоуверенный господин снова выставлял себя образцом для подражания: как же, он отправился навестить больную сестру вопреки ветру и холоду! Король считал, что он должен всем показать, какой он хороший отец, если дофин стремится всем продемонстрировать, какой он хороший брат.
Он проболтали у постели Виктории два часа, в Трианон они собрались только в половине седьмого. Король спустился по малой дворцовой лестнице в восточной части дворца, в расположенную в первом этаже залу....
Дофин шел рядом с ним. Ришелье и герцог Айенский - на шаг позади, их сопровождали четверо стражей.
Король остановился перед поджидавшей его группой, вдруг от толпы отделился какой-то человек и бросился вперед. Луи закричал:
- Меня кто-то ударил!
Он приложил руку к месту удара и почувствовал, что пальцы стали липкими и мокрыми.
- Меня ранили! Это сделал вот тот человек, в шляпе! Стражники уже схватили Дамьена, кто-то сбил шляпу у него с головы.
- Это тот самый человек! - объявил дофин. - Я его заметил, потому что он не снял шляпы при появлении короля.
Дамьена увели.
Дофин, Ришелье и герцог перенесли короля вверх по лестнице, в малые апартаменты.
- Значит, они решили меня убить! - стонал король. - Ну почему? Что я им плохого сделал?
- Сир, - убеждал его Ришелье, - молчите, вам следует беречь силы.
- Пошлите за врачом, - приказал дофин. - Без промедления, дорог каждый миг.
Король лежал на постели, камзол вокруг раны разрезали ножницами. К тому моменту, когда прибыл первый доктор, стало понятно, что рана неглубокая: нож наверняка был небольшим, а из-за холодной погоды на короле было много одежды.
Луи был убежден, что напали на него по политическим причинам. Он вспомнил, как умер его предок, Генрих Четвертый, - его зарезал сумасшедший монах по имени Равальяк. А ведь король был в расцвете сил.
- Такова участь королей! - в глазах Луи стояли слезы. Приехали еще несколько врачей, королева и принцессы, извещенные о том, что случилось, толпились в приемной.
Королю следует отворить кровь - таков был вердикт врачей, что и было сделано. А слухи уже неслись из Версаля в Париж.
- На Луи было покушение! Сегодня в Версале на него напал убийца!
Новость распространялась от дома к дому, и, несмотря на холод, люди выбегали на улицы. Теперь, когда королю грозила смерть, они обнаруживали, что уже не ненавидят его так, как ненавидели еще вчера, и сами этому удивлялись.
Припомнив все свои грехи, Луи впал в панику и попросил отпущения грехов. Все это походило на воплотившийся кошмар: удар, настигший до того, как он успеет покаяться.
- Сир, - сказали доктора, - вы выздоровеете. Рана неглубокая, и никто из врачей не считает ее роковой.
- Вы ошибаетесь, - твердил Луи, - кинжал наверняка был отравлен.
- Сир, тому нет никаких доказательств.
- Я предчувствую близкую смерть, пошлите за моим духовником.
Королевский егерь Ламарт, презрев все условности, ворвался в опочивальню и рухнул на колени возле постели.
- Сир, - рыдал Ламарт, - этого не должно было случиться, этого не могло случиться!
- Однако это случилось, друг мой, - ответил ему король. Несмотря на возражения врачей, Ламарт потребовал, чтобы ему показали рану. Он давно был на дружеской ноге с королем и во время охоты часто вел себя так, будто они вообще были на равных.
- Ах, сир, - лицо Ламарта расплылось в улыбке, - рана не смертельная. Через четыре дня мы с вами отправимся охотиться на оленя.