Но тут же себя одернула: а сама сколько раз, листая подобные каталоги, мысленно переселялась на глянцевые страницы и воображала, что там живет! И в каждом интерьере была еще одна, непохожая жизнь, только листай – и они на тебя прямо падают, бесчисленные возможности, неосуществленные варианты… А Зотов, может, день за днем и месяц за месяцем мечтал над этим каталогом, который стал точкой устремления всех его жизненных сил, оправданием рутинных будней, переработок, авралов, выволочек у начальства! Сколько должен копить на такую обстановку чиновник средней руки? Каренин… Боже мой, при чем тут Каренин! Возможно, для Олега Александровича это не просто стандартная журнальная картинка, а волшебная, вглядевшись в которую можно увидеть на этих креслах и диване силуэты будущих членов семьи, в том числе и ее, Варин… Или ее опять заносит, и это только фантазии?
– Да что же вы не кушаете? Все свежайшее, только что из магазина…
"…по каталогу заказал", – мысленно продолжила Варя и, наконец широко улыбнувшись, принялась за готовые закуски. После парково-лесного маршрута у нее обнаружился волчий аппетит. Варя быстро все перепробовала и очень удивилась, поймав себя на мысли: хоть поем, раз вечер пропадает. То есть как пропадает?! Это же тот самый вечер, ради которого… Ее судьба… Твердое решение определиться… Уже сделанное предложение… Годы безнадежных пустых вечеров – и, наконец, триумф, апофеоз… И вдруг как ляпнет полную ложку салата на стол! Как будто судьба наказала ее за преступное пренебрежение!
Они с Зотовым чуть не сшиблись лбами – оба ринулись с салфетками к месту катастрофы, перебивая друг друга – одна с извинениями, другой с оправданиями. "Жалко ковер", – констатировала Варя, потерянно глядя на Олега Александровича, склонившегося над ковром, которому тоже попало, – и имея в виду, что это ему, Зотову, жаль испорченной новой покупки. Он так долго тер пятно, что она успела подумать: а дети? Куда их девать, если они появятся, они же постоянно все проливают, разбивают, опрокидывают… Потом всмотрелась в каталог, так и оставшийся лежать развернутым, словно отыскивая там две фигурки – себя и Олега Александровича. Не может быть, чтобы их там не было, если все остальное есть. А их – все-таки нет. Хотя она, Варя, наверное, из какого-нибудь другого каталога…
Может, пора уже поблагодарить за ужин и прощаться? Осталось сладкое, но есть теперь Варе совершенно не хотелось…
– Чего-чего не хватает? – переспросил Зотов, давно поднявшийся с четверенек и даже успевший помылить руки, и кивнул на каталог. – Вы сказали, чего-то…
Проклятая привычка думать вслух!
– Комнатных растений, – быстро нашлась Варя. – Ни одного горшка с цветком – ни здесь, ни у вас.
– А вот этим, – почему-то значительно произнес Зотов, – займется моя будущая хозяйка.
И Варя неожиданно почувствовала его дыхание прямо над своим ухом – и поняла, что, кажется, сразу ретироваться не получится. В комнате был уже полумрак, горел только матовый тускловатый торшер, а в бокалах пузырилось шампанское.
– А во дворе? – попыталась она отстраниться, делая вид, что поправляет прическу, и припомнив, как увлеченно Зотов рассказывал про стройку. – Кстати, каким он будет, каким вы его видите? Есть уже план? Или еще не продумали?
Трюк удался.
– Как же, продумал! – Олег Александрович радостно побежал куда-то в другое помещение – и принес журнал по ландшафтному дизайну.
Варя уже не удивлялась, она ожидала чего-то подобного и стала рассматривать выбранный Зотовым вариант почти что с живым интересом: пусть говорит – может, каким-то образом все разговорами и обойдется? А потом можно будет непринужденно встать, глянуть на часы, всплеснуть руками – и в прихожую, и только ее и видели…
– Как вы думаете, Елена Николаевна сможет сделать все как здесь? И альпийскую горку, и это маленькое озерцо? С ее талантом, с ее опытом…
И Варя энергично кивала: конечно, и горку, и озерцо – и вдруг опять почувствовала дыхание на шее и горячие ладони на плечах. Неужели не отвертеться? Но она же, в конце концов, не обязана! Она в любой момент может встать и уйти!
– …мы же собирались узнать друг друга получше, – донеслось до нее среди прочих зотовских нашептываний – и Варя поняла, что не отвертеться и что узнавание друг друга получше имеет только один смысл – не продолжение вечера вопросов и ответов, а… Ну, наверное, заполнение графы "Сексуальная совместимость".
Варя смотрела на Олега Александровича, который был теперь совсем близко – а ведь привлекательный мужчина, рослый, ухоженный, мускулы ощущаются под тонкой праздничной рубашкой – должно быть, фитнес-клуб посещает или просто качается – очевидно, что следит за собой, стремится быть в форме. Женщинам такой мужчина просто обязан нравиться! Что же она все это рассматривает так отстраненно, если оно уже фактически ей принадлежит?!
Варя чуть было не почувствовала себя виноватой из-за того, что никак не может настроиться на нужную волну и ответить на поцелуй как полагается – за что человека обижать, когда уже обо всем договорились? Ведь его-то никто не заставлял ее в ресторан приглашать – мог же он в нее просто взять и влюбиться! Подумаешь, знакомы три дня! Бывает же, когда все моментально происходит – у нее самой только так и бывает! Но, подняв взгляд, Варя поняла, что ни в чем не виновата: глаза у Олега Александровича были ясными, как всегда: никаких неконтролируемых чувств и ровно одна мысль – о заполнении этой самой графы.
Но это же логично, в конце концов! И почему, черт возьми, она, вместо того чтобы радоваться, думает о том, что, может, еще не поздно смыться, хотя и поцелуи его ей нисколько не неприятны, и парфюм такой тонкий, и вообще – чего она хотела?!
Даже с Боголюбовым, за которого она вышла замуж назло первому мужу, такого не было! Пусть и задыхающейся, ненасытной любви, как с Андреевым, тоже не было – но была летучая нежность, и сердце билось, и невозможен был вопрос – чего же она хочет… "Обманите меня… но совсем, навсегда… чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда… чтоб поверить обману свободно, без дум, чтоб за кем-то идти в темноте наобум… А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман… Обманите – и сами поверьте в обман…" – выскочили вдруг откуда-то неуместные строчки – наверное, из юношеской романтики, вспоминать о которой теперь просто смешно. Варя еще раз посмотрела в глаза Олегу Александровичу – это был самый честный мужчина в ее жизни. Он ни на волос ее не обманывал. Он предлагал ей конкретные вещи, на которых основана жизнь.
– Варенька, не хочешь посмотреть, как я обставил спальню? Можно еще в ванную заглянуть – как тебе там понравится?
Передышка. И Варя использовала ее, чтобы взять себя в руки, хотя первая мысль была все-таки – улизнуть. Впервые за вечер взглянув на себя в зеркало, она с удивлением увидела, что выглядит на редкость привлекательно, хотя и почти без макияжа, и волосы хорошо лежат, хотя их никто не укладывал, – но удивилась как-то вскользь, без всякого интереса, и мысли тут же опять переключились на другое. Уже стоя под душем, Варя прикидывала, что Зотов сейчас наверняка тоже в какой-нибудь ванной комнате, их же здесь минимум две, и выйти ей, наверное, удастся совершенно свободно, не рискуя быть тут же обнаруженной… А потом можно позвонить…
Но тут же прикрикнула на себя: что это еще за детский лепет! Куда бежать? А что потом? Куковать в одиночестве? Мало куковала? Зачем вообще поддаваться эмоциям в такой момент? Ясно же, что ни о какой любви речь изначально не шла и идти не могла! Они ведь с Леной это проговаривали! Речь шла об устройстве стабильной личной жизни, о серьезной, осознанной работе над ее строительством! О взвешенном подборе кандидата! И стало быть, она неплохо до сих пор справлялась, если мужчина сделал ей предложение, привел в свой дом! Чем она недовольна – это не так, то не эдак! Дома одно старье, а здесь магазин прямо в доме – опять не угодили? Да любая женщина была бы счастлива на ее месте! Можно, в конце концов, снять со временем типовой пейзаж и повесить свой, оригинальный! Как будто это главное! Главное сейчас – заполнить графу "Сексуальная совместимость"! Зотов, черт возьми, не дурак и понимает, как важно это проверить! А ей что, все равно? Нет уж, нельзя бросать все на полпути. Надо заканчивать истерику и идти проверять!
Совместимость оказалась почти идеальной. Варя машинально клала в рот какие-то ягоды в шоколаде, не ощущая их вкуса, и чувствовала себя до того пристыженной, словно кого-то обманула или что-то украла, и радовалась только одному – что свечи догорели, а фонарей под окнами здесь еще нет. Хотя, наверное, ее пылающие щеки легко было принять и за огонь любви…
Насколько все было бы проще, если бы ничего не получилось! Физиологию не обманешь, стало быть, этот мужчина не для нее, а она, соответственно, не для него. Еще одна неудача, ну что же, жизнь не кончается, лучшее, конечно, впереди, никаких претензий, всего доброго…
А что теперь? Когда Олег Александрович в восторге? Называет ее на "ты" и все говорит, говорит о каких-то планах на будущее, кажется, опять про дом и двор, и про какую-то вечеринку… Наверное, правда то, что девяноста девяти процентам мужчин нравятся полненькие женщины, а оставшийся процент это скрывает… Для совместной жизни препятствий нет, кроме вот этого обвального стыда и ощущения чудовищности содеянного, против всех доводов разума. Но ничего понять – здесь и сейчас – невозможно, а потому…
– Ой, а время-то! – всплеснула руками Варенька, глянув на часы, и вскочила, сама подивившись собственной непринужденности.
Олег Александрович, которого у нее язык не поворачивался назвать просто "Олег", остановился на полуслове:
– А что? Разве мы…
Но Варя тут же погасила недоумение в его глазах, сообщив, что привыкла спать исключительно в своей постели, и дав понять, что такой вечер, как сегодня, для нее отнюдь не правило, а исключение. Зотов, встревоженный тем, что все шло по плану, как по маслу – и вдруг случилось что-то непонятное, успокоился и отвез ее домой, правда нехотя. И ее красные розы заботливо прихватил.
А Варенька выглядела счастливой – садясь в машину, она думала о том, что вот сейчас окажется дома и что все уже позади и можно будет больше не улыбаться и не следить ни за своими словами, ни за выражением лица…
Оказавшись, наконец, в родном "птичнике", она стремительно выскочила, хлопнула дверцей – должно быть, слишком сильно хлопнула, потому что Зотов заметно дернулся. Но, может, не поэтому. Может, ему просто жаль с ней расставаться…
Поцеловав Варю на прощание, Олег Александрович, виноватый только в том, что ищет хозяйку в свой дом, обставленный по собственному вкусу, напомнил про вечеринку:
– Так завтра я за тобой заеду, хорошо?
И Варенька кивнула, так никак его и не назвав.
Ветка, вьюнок, цветочный узор
Она надеялась, что проспит до обеда, а там будет уже другой день и другие мысли, – проспит до обеда, потому что не спала полночи.
Нелогичное, нелепое, но пронизывающе острое ощущение, что она сотворила с собой что-то ужасное, становилось только отчетливее и скоро заполнило ее целиком. Не помогла коротенькая болтовня с папой, который хоть и видел и букет, и кавалера, но ни о чем Варю не расспрашивал, а, мигая из-под очков своими большими доверчивыми глазами, предложил попить с ним чаю и за чаем сообщил, что погреб в Тучкове решено таки копать, и вот завтра… Не помог душ, который она принимала почти целый час – все стояла, стояла под струями теплой воды, которые никак не смывали эту неправильность происшедшего, намертво прилипшую к ней, – хотя она все, все делала правильно! Потом Варя увидела выглядывавшие из пакета увядшие листья папоротника – и чуть не расплакалась, прекрасно понимая, что ничего не стоит сходить на уже известную поляну и нарвать новых, и плакать тут абсолютно не над чем.
Она поскорее нырнула в постель, но, как ни упиралась лбом в тумбочку, сон не шел – только тумбочка, кажется, сдвинулась с места. Варя пожалела, что не покупает снотворного – так, на всякий случай, – как бы хорошо сейчас проглотить таблетку и выключить все мысли, как свет в комнате. Откуда оно, это отчаяние, с чего оно взялось? С каких это пор романтические ужины при свечах доводят до отчаяния? Может, у нее гормональный сбой? Может, неврастения? Не с девственностью же она рассталась, не изнасиловали же ее! А то, что она сама учинила над собой насилие – это как назвать? Во имя здравого смысла, во имя счастливого будущего…
Что ж, выходит, все банальнее некуда: кто-то может спокойно и счастливо жить с нелюбимым человеком – а ей это противопоказано. Физически, возможно, и переносимо, а морально – нет. Или она просто срезанный букет, от которого уже не будет никакого толку? Для картины не годится, остается только выбросить… В любом случае это не ее вариант, и придется от него отказаться. "Не понравится – никто тебе его насильно не всучит… Плановое знакомство… Все сворачивай и просто наслаждайся выходными", – вспомнились вдруг с раздражением Ленины слова. Легко это говорить! Наслаждайся! Спит небось спокойно!
Спит – и правильно делает, тут же возразила себе Варя с еще большим раздражением. И ей самой сейчас самое лучшее – уснуть, и покрепче. Что и когда путного было от бредовых ночных мыслей? Утром потом просто непонятно, откуда они взяться-то могли. И ни к каким прозрениям они не приводят, а только жаль потом оторванного от отдыха времени…
Но уже в полудреме Варя вдруг увидела себя в глянцево-журнальном интерьере зотовского дома, – с перекошенной улыбкой, поспешно кивающую – словно в зеркале, – и мигом проснулась, скорчившись от новой волны мучительного стыда. Конечно, она так рада была ему – Лениному "сюрпризу", так готовно отвечала на все его вопросы тогда, в ресторане – как ученица у доски! – так была заранее согласна со всем, что он предложит, – от мероприятия на свежем воздухе до посещения его загородного дома! Конечно, он мог принять это за ее готовность соответствовать всем его ожиданиям, требованиям, привычкам, вкусам… За готовность подстраиваться, подлаживаться, притираться, потому что, потерпев в личной жизни крах, Варя уже должна была понять ценность стабильности, которую приносят семейные отношения, и потому быть к ним готовой… "Семейник"… Это еще трусы, кажется, есть такие…
Но даже трусы не насмешили Варю. Она с тоской подумала: ведь начала было уже засыпать! Ведь уже почти получилось! Переключиться бы на что-нибудь с этого кошмара при свечах! Странно, а ведь картины-фантазии – не цветочные, а те, с условным названием "счастье", – последние два дня совсем не появляются… Наверное, мозговые центры, которые за них отвечают, не реагируют на Зотова – Варя первый раз за это время назвала его в мыслях по имени и даже вздрогнула, словно он мог ее услышать.
Надо волевым усилием заставить себя думать о чем-то приятном, плавно перетекающем в сон. И Варя начала перебирать самое-самое: вот их семья на озере, мама расстилает коврик и выкладывает вкусности… они с Леной сбежали с физкультуры и гуляют в парке, поскрипывают зимние, засыпанные снегом карусели… поездка в Чехию – крыши, мосты, движущиеся фигурки в часах на башне… она колдует над чешуйками луковиц гладиолуса, и получаются причудливые деревья и птицы, похожие на хохломскую роспись – там, на неведомых дорожках… Нет, нет, все не то! В приятных мыслях ощущалась отчетливая принудительность, с которой никакой плавный переход в сон невозможен. И если хоть на миг прекратить волевые усилия, плотину прорвет и все приятное снесет теми, другими мыслями!
Сцепить зубы, головой – в тумбочку, ночь продержаться… До утра… И вдруг она увидела не гладиолусовый лес, а настоящий сосновый, и себя в нем, и сегодняшнего знакомого Виктора, и свежий, незавядший папоротник по колено. Они с Виктором шли и разговаривали – о том же, о чем разговаривали наяву, – и это было так хорошо, что все "зотовские" симптомы исчезли, как от сильнейшего обезболивающего. И Варя всё шла, шла среди сосен и папоротника, и ей хотелось только одного – идти дальше, и одновременно удивлялась: как это похоже на "картины счастья", которые можно смотреть раз за разом, и не надоедает, и не требуется продолжения… должно быть, потому, что дело не в событиях, а в состоянии подлинности… неподдельности этого счастья… Но ведь то, что проплывает сейчас в голове, – не фантазия, а простая реальность, пусть и бывшая – воспоминание… а воспоминания никогда раньше так на нее не действовали…
Но разбираться было лень, анализировать – невозможно. Единственное усилие, которое смогла предпринять Варя, – это приподняться, дотянуться до кармана плаща, висящего на спинке стула, и извлечь оттуда мармеладных лягушек – чтобы блаженство было полным, и заснуть с лягушкой за щекой.
Едва проснувшись, Варя кинулась к телефону, чтобы отменить сегодняшнее свидание и какую-то вечеринку – а значит, отменить и все вчерашнее, и вообще – все это удачное, перспективное знакомство. Покончить с ним сразу – и успокоиться, и по возможности не вспоминать. Взгляд скользнул по часикам, лежащим на столе: ой, неужели восемь утра? В самом деле? А чего же она вскочила? А собиралась спать до обеда! Но спать не хотелось совершенно. Но и звонить в такую рань в выходной – неприлично. Все (называть имя Зотова ей по-прежнему не хотелось) еще спят. Надо после девяти. Или десяти. А самое надежное – после одиннадцати.
Да, это был другой день, но мысли поползли прежние – продолжение ночных. Опять эта брезгливость к собственному телу, которое ее постыдно предало, насладившись близостью с первым встречным, – или это она его предала – или саму себя – если начать разматывать, только умом тронешься!
Варя выглянула в окно: надо поскорее идти на свежий воздух, чтобы проветрить, провентилировать дурную головушку. Но за окном одиночные капли ударяли по листьям сирени – и отдельные листья проваливались, как клавиши под невидимыми пальцами. Только этого не хватало! Варя заметалась, почувствовав себя запертой. Нет, нет, сейчас она выпьет кофе, почистит зубы – а дождик тем временем перестанет, и она сможет выйти на волю, на вольный воздух! Но когда она привела себя в порядок, на сирени играли уже все листья, быстро-быстро, и это немое кино озвучивала водосточная труба, льющая в бочку воду.
Заточили. Не выйти. Опять то же самое! Ночь продержалась – теперь день простоять. Весь день – здесь, одной?! И не весь день, а каждый – какая разница, здесь ли, в Переславле… Теперь Варя знала, о чем спрашивали старые стены дома, робко заглядывая ей в глаза, – будет ли все как прежде? – и знала убийственный ответ, что не будет. То есть не будет, как прежде, хорошо: вся семья вместе, и все, словно приближение выходных, торопят будущее, от которого ждут только самого лучшего – как будто листочки отрывают от толстого календаря, и все они интересные… А будет, как прежде, плохо: половины семьи уже нет, и ни прежние ее члены не войдут сюда, ни новые не появятся, все будет ветшать, все будут стареть, а она, Варя, находить интерес днем – в работе, а по вечерам – в цветочных картинах, и только. Потому что никакого счастья ей не полагается, ни настоящего, ни рукотворного. А полагается только сидеть одной по вечерам и забываться в своих картинах, и тех и других…
Надо на работу в музей позвонить и сказать, что она во вторник возвращается и никакого отпуска догуливать не будет.
Еще можно позвонить Лене и отчитаться о проделанной работе, но ведь и Лену не годится будить – если у нее выходной. А если не выходной – тем более, какие разговоры.