* * *
Очнулась я уже на заднем сиденье несущейся по шоссе в город "Мазды".
- На, выпей, - Ковбой протягивает мне пластиковый стаканчик с коричневой жидкостью, и я послушно выпиваю коньяк. В животе теплеет, а в голове начинает бледнеть и таять жуткий кошмар… Даже целых два кошмара, каким-то страшным образом, слившихся в один - мой ночной и… Реальный, который был здесь, на свалке, только… Только который из них больше реальный?..
- Зачем ты привозил меня сюда? - хрипло, но довольно спокойно спрашиваю я. Зачем надо было показывать мне это?
- Чтобы ты убедилось - я тут не при чем, - говорит он, глядя мне прямо в глаза, и я вижу в его глазах… Опять страх? Нет, не совсем, но… Какую-то странную неуверенность, растерянность. - Ты же знаешь меня, я не отморозок, а если уж приходится, то… Все мило, без увечий…
- Шилом в печень, и все дела, - кивая, буркает сидящий впереди охранник. - А такое… - он крутит башкой и прищелкивает языком.
- А кто? - спрашиваю я, возвращая ему пустой пластиковый стаканчик.
- Не знаю, - он берет у меня стаканчик, достает из мини-бара бутылку "Мартеля", наливает и залпом проглатывает, как водку. - Пока не знаю, но… Узнаю, да и не в этом дело. Мы… Мы не нашли дискеты.
Ага, соображаю я, дискеты вы не нашли, но раз искали, значит, наверняка, нашли фотографии, и теперь ты знаешь про Кота. Пробить личность по фотке для тебя - плевое дело, значит, ты знаешь, кто он такой, и… Нет, ты его не станешь трогать сейчас, потому что еще веришь мне, и в любом случае знаешь, что после Хорька я с Котом не виделась - наверняка прокачал по минутам, как я провела эти сутки. И я не встречусь с ним, пока не буду знать, что ты на свалке, а уж потом…
- Значит, плохо искали, - пожимаю я плечами. - Или Хорек заныкал ее так глубоко, что… Слушай, - изображаю я испуг, - а может, он сам передал ее… Понял, что со мной выйдет облом, что ни за что не соглашусь, и решил без ансамбля, сам-бля…
- Нет, он не мог, - медленно качает головой Ковбой, и… вдруг сам опережает события и разыгрывает, как по нотам, мою игру. - Слушай, пока тут этот бардак… Пока я не выяснил все детали… Может, тебе слетать на пару недель в Штаты? Побудешь с дочкой, развеешься, отвлечешься от всех этих..? А?
- Ты что, боишься за меня?
- Да, нет, - морщится он,
(… Но что-то такое тут есть… Хотя чего ему бояться, если он сам уже вычеркнул меня из списков живущих на белом свете?.. Но что-то тут…)
- Просто ты паршиво выглядишь и… Зря я тебя сюда притащил. Словом, тебе надо отдохнуть. Двух недель хватит? Я закажу билет прямо на завтра…
Ага, ты рассчитываешь, что двух недель хватит тебе - на то, чтобы выпросить у Седого индульгенцию… Чтобы тот согласился на… И не хочешь эти две недели спать с бабой, которую надо пришить? Даже тебе, такому крутому, это как-то не…
- Нет, давай дня через три-четыре. Ну, в общем, после…
- После чего?
- После похорон, - почти шепотом говорю я. - Я хочу… Я должна быть на похоронах Хорька.
* * *
Хорька и его охранника похоронили через пять дней. Самих похорон я почти не помню - все проходило, как в тумане, потому что…
Пять ночей я почти не спала. Я трахалась с Ковбоем, я затрахивала его, как и собиралась, но… Собиралась я это делать из садистских побуждений - хотела помучить его, заставить поболеть, хотя бы поныть рудиментарный отросток его совести, - а делала совсем не поэтому. Я не хотела засыпать.
Стоило мне заснуть, как я проваливалась в жуткий, тупо повторяющийся кошмар
(… Ты еще не знаешь, что такое настоя-а-ащий стра-а-ах… Знаю! Теперь - знаю!..)
- оказываюсь там, где сверху, в мертвой серой пустоте висит багровый
(диск?.. Обруч?.. Тарелка?..)
круг, а внизу… Повсюду, на сколько хватает глаз, простирается красный - местами почти алый, а местами тускло багровый, - песок. И взгляду не за что зацепиться, разве что за огромные песчаные глыбы,
(валуны?…)
образованные из того же песка, из слипшихся друг с другом песчинок,
но почему-то взгляд не может за них зацепиться, взгляд соскальзывает с них, и…
21
… Я бегу по этому красному песку, босая, в черном мужском плаще, накинутом на голое тело - любимом плаще моего мужа, моего хозяина, - зажав в руке неизвестно откуда взявшуюся здесь
(А откуда взялась здесь я - что, известно?…)
босоножку. Я бегу, меня гонит страх, я знаю, что они где-то рядом, что они вот-вот настигнут меня, и страх толкает меня вперед, не дает остановиться хотя бы на секунду и прикинуть, откуда они могут появиться, и… Я бегу, вернее, пытаюсь бежать, но движение получается как в замедленной съемке - ну правильно, так часто бывает во сне, а это же сон, я знаю, что это сон, но от этого страх не становится меньше. Наоборот, от этого страх только усиливается и колотится в висках, в животе, в груди противными, липкими толчками, сдавливает легкие, тяжелыми комками застывает в глотке и мешает дышать.
Вперед. Я должна двигаться вперед, потому что… Почему? Зачем? Может быть, чтобы укрыться вон за той глыбой, за тем огромным валуном? Может быть я сумею спрятаться там и переждать?… Нет, я знаю, что ничего не выйдет, знаю, что все напрасно, но… Еще я знаю, я чувствую, что кто-то наблюдает за мной. Нет, не они и вообще не… Не человек, не живое человеческое существо, может быть даже не кто-то, а что - то. Его нигде не видно, но не потому, что оно прячется,
(Оно не может прятаться…)
не потому что оно маленькое, а… Наоборот! Потому что оно - большое! Потому что оно огромное. Такое огромное, что может слизнуть меня и тех, кто меня преследует, и эти громадные валуны, так же легко и просто, как язык слизывает соринку из глаза. Даже не заметив… Но оно заметило меня, и оно наблюдает за мной - не смотрит, а рассматривает с каким-то… С равнодушным и холодным любопытством. И я чувствую на себе тяжесть этого холодного взгляда, я физически ощущаю, как он тяжел и равнодушен, как может быть, какая-нибудь букашка чувствует на себе взгляд большого хищного зверя, прилегшего отдохнуть в траве, случайно зацепившего взглядом ее крошечные судорожные трепыхания и лениво рассматривающего ее откуда-то сверху своими холодными желтоватыми глазами. Ну да, букашка не видит зверя, не может видеть - он слишком огромен, но… Она может что-то чувствовать. Примерно то же, что я сейчас…
Но мне некогда сейчас думать об этом, я должна бежать так же, как букашка должна трепыхаться, и я бегу, вернее, словно плыву, потому что все движения замедлены, но силы тратятся, как при сумасшедшей скачке, и… силы почти на исходе. До песчаной глыбы остается совсем чуть-чуть, еще немножко, еще капельку, но живот уже сводит судорога и в бок впивается острая игла пронизывающей, режущей, рвущей боли. Я прижимаю ладони к животу, раскрытым ртом ловлю воздух, малюсенькими порциями проникающий в мои легкие, заставляю себя сделать еще два шажка вперед, еще один, заношу ногу для следующего и…
Из-за торчащего совсем рядом песчаного валуна спокойно выходят они.
Двое из личной охраны моего благоверного. Слева, чуть приотстав, идет безликая тупая скотина - гора мышц с плоским как блин лицом и узкими косыми щелочками глаз, а справа… Ну, конечно, кто же еще… Хорек!
Хорек, со своей плотоядной ухмылочкой на смазливой морде, в туго обтягивающих задницу и узкие бедра джинсах, кожаной куртке и остроносых мокасинах на высоких каблуках. Голубая мечта любой дешевой шлюхи из парфюмерного отдела. Кумир всех крашеных блондинок, переваливших за тридцатник и не дотягивающих до сорокушника. И даже сейчас, несмотря на колющую иглу в боку и противные липкие толчки страха в животе, я чувствую, как от вида его обтянутых джинсами бедер у меня рефлекторно вздрагивает матка и рядом с ней становится тепло и… Влажно.
Я отвожу занесенную для шага вперед ногу назад, начинаю пятиться, но… Другая нога неожиданно сгибается в колене, я теряю равновесие и падаю навзничь - распластываюсь на песке, раскинув руки и ноги, как выброшенная на берег медуза. Плащ распахивается, выставляя на обозрение подходящих все ближе и ближе мужиков всю меня - раскрытую, развернутую и… Кошмарно… Издевательски горячую и влажную. А когда улыбающийся Хорек подходит ближе, и я вижу набухший, выпирающий бугорок на ширинке его джинсов, то между ног у меня моментально становится уже не влажно, а мокро. И по ухмылке Хорька я вижу, что он это знает - вообще-то он уже просто видит это, и на меня накатывает жуткая, невыносимая злоба, родившаяся в горле и медленно ползущая вниз - к груди, к животу и к тому, на что уставился ухмыляющийся Хорек и стоящий чуть подальше нервно облизывающийся
(в предвкушении?.. Или от страха, что не достанется?..)
плоскомордый ублюдок.
Злоба, добравшись до матки вдруг физически распирает ее и… Выплескивается во влагалище, где начинает… О, Господи! Это уже не злоба, не… Не просто какое-то ощущение, не эмоция, а… Во мне, там, что-то растет! Растет, рвется наружу, и сейчас оно…
Я приподымаю голову и скашиваю расширившиеся от ужаса, едва не выпрыгивающие из орбит глаза на свой голый живот, на треугольник рыжих волос и ниже… Резкая боль рвет меня там изнутри, из распахнутых ног на красный песок выплескивается густая струйка темно-красной крови и моментально уходит в этот песок, сливается с ним, всасывается в него, становясь этим самым песком, а вслед за ней из выворачивающегося от боли наизнанку влагалища
(я инстинктивно работаю мышцами живота, как меня давным-давно, тыщу лет назад, в какой-то другой жизни учили перед родами…)
каким-то винтообразным движением выныривает… Вырывается… Вылетает…
Черная скользкая тварь в четверть метра длиной и сантиметров десяти в диаметре,
(Господи!.. Как она могла там поместиться!.. Она же порвала мне там все, и я сейчас сдохну!..)
похожая на какую-то отвратительную рыбину… Нет! На тупорылую пиявку!
"Пиявка" стремительно скользит к застывшим в шоке Хорьку и Плоскомордому. До них самое больше метров пять, и "пиявка" одолевает это расстояние очень быстро,
(она не извивается, двигаясь вперед, словно у нее там внизу какие-то… плавники или… Лапки!..)
только еще быстрее, намного быстрее она…
РАСТЕТ!!.
И когда поседевший за несколько секунд Хорек раскрывает рот в беззвучном крике, свое тупое рыло к нему задирает огромная, в человеческий охват, черная гадина, чей другой конец
(хвост?.. Или что там бывает у таких…)
шевелится всего в нескольких сантиметрах от моих раскинутых ног.
Гадина распахивает свою па… Нет, это не пасть, просто ее удлиненное тупое рыло распахивается в обе стороны, как створки шкафа, она издает резкий, отвратительно верещащий вопль, тут же перешедший в вой, поворачивает рыло набок, одновременно метнувшись всем туловищем вперед и вверх - прямо к горлу Хорька. При этом ее извивающийся неподалеку от моих ног "хвост" остается на месте - значит, в этом броске она не двинулась, а просто еще выросла, удлинилась, как-то механически отмечаю я у себя в мозгу, но додумать эту мысль до конца не успеваю. Створки рыла этой твари смыкаются на глотке Хорька, и… На красный песок падает круглый предмет - его башка - и застывает там, словно снежный ком. Белые, как мел, волосы скрывают от меня его лицо и обрубок откушенной шеи, из которой, наверняка, тугой струей бьет кровавый фонтан, но я этого не вижу, а просто знаю, что струя крови уходит в красный песок, сливается с ним, всасывается в него, словно песок пьет эту кровь, как выпил мою, выплеснувшуюся из моей распахнутой vagina перед вынырнувшей оттуда же…
Плоскомордый делает какое-то судорожное движение руками, словно пытается взмахнуть ими и взлететь. Впившаяся створками своей пасти в завалившееся на песок туловище Хорька тварь
(она жрет его!.. Жрет Хорька!.. Вернее, то, что секунду назад было Хорьком…)
даже не сдвинула свое рыло в его сторону, только ее "хвост" приподнялся, покачиваясь, и… Резко рванулся к Плоскомордому, и со страшной силой как таран, ударил его в грудь. Звука не слышно ни от удара, ни из его распахнувшегося за мгновение до удара рта - черного провала, окаймленного синевато-белой ленточкой губ, - но на груди остается такая чудовищная вмятина, что у меня нет ни малейших сомнений: он стал трупом еще до того, как бесформенным кульком рухнул на песок.
Жуткая злобная радость, охватившая меня в тот момент, когда голова Хорька брякнулась снежным комом на песок, исчезает, уступив место ужасу, по сравнению с которым мой прежний страх, толкавший меня вперед по песку до всего этого кошмара, кажется просто детской боязнью темноты. В голове маленьким затравленным зверьком бьется только одна мысль: уйти, вырваться отсюда любой ценой, любым способом, хоть бы даже быстрым и безболезненным концом - смертью… Господи, смерть - безболезненная и быстрая - была бы желанным избавлением, и я молю сама-на-знаю-кого, чтобы сам-не-знаю-кто скорее дал мне ее, но…
Под всем этим ужасом, где-то в глубине уже начинающего вырубаться от дикого страха сознания, я чувствую… Нет, я знаю, что кто-то… Нет, что-то по-прежнему рассматривает меня и все, что здесь происходит - с равнодушным любопытством наблюдает за мной, за черной тварью, жрущей тело Хорька, за валяющимся рядом с ними трупом Плоскомордого. И хотя холодным глазам этого чего-то в общем-то все равно, чем все это закончится, тот, кому
(или то, чему…)
принадлежат эти глаза, легко мог бы…
И уже ни на что не надеясь, я мысленно изо всех сил рвусь к этому… Этому чему-то,
(чему-то большому… чему-то огромному…)
ни о чем не моля, а просто желая быть поближе к нему перед концом, и…
Последнее, что я ухватываю краешком вырубающегося зрения, это какая-то огромная серая тень, заслонившая тусклый багровый круг, висевший наверху в пустоте…
И последнее, что до меня доходит, что я понимаю краешком почти вырубившегося сознания, это… Эта тень… ее форма… Это же…
Громадная звериная лапа
(толще телеграфного столба… Намного толще!..)
с выпущенными когтями, похожими на огромные серповидные бритвы, на которых тусклыми искорками вспыхивают багровые блики - отражения заслоненного "лапой" красного диска.
Потом…
Темнота.
22
В Штатах я пробыла десять дней. Родина встретила меня ранним утром в Шереметьево-2 в лице поблядушки Таньки, приехавшей встречать меня на моей тачке и сразу сообщившей, что мой муж вчера ночью отбыл на недельку в Питер - открывать филиальчик казино.
Я сама уселась за руль, любезно проболтала с ней всю дорогу до дома, войдя в квартиру, сразу вручила ей пакет с подарочками (дешевые шмотки, при виде которых она чуть не кончила от счастья), а потом…
- Танюш, я там накупила себе новых побрякушек, а мои старые тебе, вроде, нравились… Возьми и носи… На здоровье, - я протянула ей заранее приготовленный в самолете пакетик с сережками и двумя колечками, которые носила до этого лет пять, не снимая.
С загоревшимися глазами она потянулась дрожащей рукой (кажется, и вправду, кончила) к пакетику, дотронулась до него и неуверенно отдернула руку.
(… Как животное… Животным инстинктом почуяв что-то не то…)
- Но как же… Они ж золотые… Там же брильянтики…
- Да, какие, там… Просто осколочки. Бери-бери, - я обняла ее и чмокнула в щечку. - И гуляй всю недельку, я соскучилась по домашним делам - сама уборкой займусь. Вторые ключи от тачки у тебя?
Она кивнула, не отрывая глаз от зажатого в руке пакетика с побрякушками.
- Ну, и отлично. Перед приездом мужа… Значит, 30-го, прокатишься по магазинам, закупишь жратвы, лады?
Она кивнула. И убралась. Я надеялась, навсегда.
Поспать бы сейчас, но… Я боюсь спать, боюсь заснуть, потому что это не отпускает меня, не проходит, повторяется снова и снова, стоит мне только провалиться в сон, как
(…Резкая боль рвет меня там изнутри, из распахнутых ног на красный песок выплескивается густая струйка темно-красной крови и моментально уходит в этот песок, сливается с ним, всасывается в него, становясь этим самым песком, а вслед за ней из выворачивающегося от боли наизнанку влагалища… каким-то винтообразным движением выныривает… Вырывается… Вылетает…)
Нет, не-е-т, сейчас нет времени на кошмары, сейчас надо позвонить Главному и узнать, на каком я свете - на этом, или уже на том.
Я взяла мобильник и набрала номер - нигде не записанный, а послушно запомненный мной в его кабинете, с огромным старинным столом и громадным кожаным диваном…
…Погоди, гнида, ты заплатишь мне за этот диван… Ты уже заплатил - двумя лимонами, - и что бы со мной ни было, тебе их не видать, как своих ушей, как своего поганого х… Нет, его-то ты можешь увидеть - в зеркале, у тебя же "зеркальная болезнь", а вот бабок своих - хрена лысого… И даже сам Лысый - тот жуткий тип, шеф твоей службы безопасности, с глазами очковой змеи, которого я мельком видела в казино, их не разыщет…