4
… От… и… кусок? - услышал я откуда-то издалека, открыл один глаз (в теле была приятная легкость и пустота… Как, извиняюсь, после клизмы) и с любопытством уставился на Рыжую.
- А? - с беспокойством спросила она и тряхнула (наверное, не в первый раз) меня за плечо.
- Чего - а? - спросил я.
- Застрял в глотке кусок? Подавился?..
- М-мм… Не-а. Чего ты уставилась так на меня?
- Ну… У тебя такая… - она фыркнула, - морда лица была.
- Какая?
- Как будто чем-то подавился. Или…
- Или?
- Или дозу перебрал.
- Кстати, о музыке - может, выпьем чего-нибудь?
- Я же сказала, у меня. Вечером.
- А пива?
- А? - рассеянно переспросила она, рассматривая ноготь на мизинце.
- Пива, говорю, выпьем?
- Ч-черт! Опять лак слезает… Давай свое пиво.
- Всегда готова? По-солдатски?
- Угу, - она оторвалась от мизинца и вдруг спросила: - Слушай, а ты служил в армии?
- Нет.
- Почему?
- Решил, в красной армии штыки, чай, найдутся, и без меня большевики…
- Ну, правда, почему? Отмазался? Закосил чего-нибудь?
- Не косил - все по-честному.
- А что у тебя болело?
- Душа, однако…
Ее кулак ткнулся мне в ребра.
- Ну, расскажи, как отмазался…
- Да, не отмазывался я специально… Ну, правда, не косил ничего. Просто… был у меня мотоцикл.
- Ну, и..?
* * *
Ну, и пролетев раз и другой на экзаменах в институт, по причине бурного увлечения купленным на нетрудовые доходы стареньким мотоциклом, а также бурного взлета и пышного расцвета половой жизни, в свою очередь, тоже по причине того же самого мотоцикла, я получил первую серьезную повесточку из райвоенкомата - повесточку под роспись и с требованием явиться во столько-то, к такому-то, да не одному, а в составе с одним из родителей, а при наличии отсутствия обоих таковых, с лицом… Точно не помню, как было сказано - что-то вроде… "Являющимся юридически ответственным до совершеннолетия" - как-то так.
- Ну, вот, - вставая из-за стола и протягивая отцу руку, как почти равному, с усталой улыбкой (дескать, не меня благодарите, Родина всех помнит) сказал пожилой майор, - пришло время вашему сынку послужить.
По возвращению из военкомата отец пребывал в некоторой… как бы сказать, растерянности. Для него заявление майора было чем-то, стоящим в одном ряду с дачей, комарами, уличным сортиром, отсутствием горячей воды - чем-то неприятным, неудобным, раздражающим, но неизбежным и неотвратимым. Словом, судьба.
Мать то рычала: "И хорошо! Раз мы не можем с ним справиться - пусть другие. У него на уме только мотоцикл, девки и пьянки… Он так погибнет! Он уже гибнет! Армия его исправит…", - то заламывала руки и причитала: "Господи, как же он там - один… Там же все чужие… Там же эта… как ее… дедовчина!..".
- Дедовщина, - равнодушно поправил ее я, с нетерпением ожидая, когда закончится семейный совет и уже можно будет потихоньку улизнуть к мотоциклу.
Семейный совет кончился ничем, а на следующий день в нашей квартире появился еще один член нашей семьи, моя вторая бабка, мать отца, живущая совершенно отдельно и самостоятельно на свои сорок шесть рублей пенсии, и известная в нашей семье под
(именем… кличкой… прозвищем…)
названием "Герцогиня".
Бабка действительно держалась как герцогиня со всеми - со своими сварливыми соседями по коммуналке, с уличными торговцами, с приемщицами стеклотары, куда иногда милостиво сопровождала свою соседку, собиравшую пустые бутылки на лестнице, с контролерами в метро, с работниками собеса, даже с хозяином нашей "дачи", полковником от авиации, перед которым заискивал не только комендант поселка - генерал-лейтенант от КГБ - но и его бандит-кот, Васька. Самое интересно, что все перечисленные и не перечисленные выше, все частные и юридические лица вели себя с ней, как с герцогиней. А как прикажете?..
Родившись в прошлом веке, в небогатой местечковой еврейской семье, она при проклятом царизме и черте оседлости окончила классическую гимназию, получила роскошную памятную грамоту в честь трехсотлетия Дома Романовых, танцевала на балу в Дворянском Собрании, пережила Первую Мировую Войну, Февральскую Революцию, Октябрьскую заваруху, гражданскую войну с приходами красных, белых и опять красных, с налетами махновцев и погромами петлюровцев, потом коллективизацию, год великого перелома, 37-ой год, Великую Отечественную, фронтовой госпиталь,
(где ей, зубному врачу, приходилось сутками сшивать разворочанные пасти и челюсти (хирург пил мертвую с фельдшерами и в минуты трезвости целовал ей руки, а в недели запоев грозил: "Погоди, сука, Гитлер придет, он тебе покажет!..")
эвакуацию в товарно-пассажирском эшелоне за Урал (с мужем и малолетним сыном), возврат из эвакуации в чудом сохраненную комнатушку (ту самую, в которой лет через десять пятым жильцом появился я), культ личности, борьбу с космополитизмом, женитьбу сына на не просто гойке, а еще и украинке, то есть петлюровке,
(помню, мы на "даче", в поселковом кинотеатре смотрели с ней "Неуловимых мстителей", на экране крупным планом появился атаман Сидор Лютый, стегающий кнутом главного "мстителя", и она, толкнув меня локтем, буркнула: "Вылитая твоя мать!")
смерть вождя, развенчание культа личности, кукурузную оттепель, брежневский застой… Чему ж удивляться?.. Какие там собесы? Какие генералы от КГБ? Все они для нее - так… Чешуя, щепки, мусор.
… Помню, она резала мясо в летней кухоньке. На другом, хозяйском конце, за дубовым столом сидели полковник с Цыганом, пили что-то мутное и перебрасывались неторопливыми и понятными им одним фразами. Вспоминали войну, какого-то комбата и какую-то "особисточку". Я вертелся у хозяйского стола, вернее почти под столом, где сидел Васька. Никто не обращал на меня внимания - для пьющих за столом и для Васьки меня вообще не существовало, а Герцогиня была занята мясом.
- Она-то, кстати, тоже войны хлебнула, - еле слышно буркнул полковник, чуть дернув щекой в сторону нашего хлипкого столика.
Она не могла это услышать. Даже я - из-под хозяйского стола, совсем рядом - расслышал с трудом. Но она услышала.
Слегка повернув голову, глядя не на хозяина, а куда-то мимо, вниз, в нашу с Васькой сторону, она небрежно уронила:
- Ножи тупые.
Цыган как-то смущенно крякнул и как-то, необычно для него, суетливо налил и выпил. Полковник ничего не ответил. К нему ведь никто не обращался. Только задумчиво пожевал губами и… тоже налил и тоже выпил.
На следующее утро мать резала за завтраком хлеб. Отрезая первый кусок, она вдруг вскрикнула, а на пальце у нее показалась алая полоска крови. Она привыкла к тупым ножам - давно привыкла - и не на шутку испугалась, когда заточенное как бритва лезвие слизнуло с ее пальца кусочек кожи, легко и нечувствительно, как язык слизывает соринку из глаза…
* * *
Мы обедали на кухне. Раздался звонок в дверь, я открыл - на пороге стояла Герцогиня. Не поздоровавшись со мной, она прошла на кухню.
- Мэри! - воскликнула мать, вставая из-за стола (только ей было позволено называть так, на английский манер, Герцогиню). - Как хорошо, что вы - к обеду… Садитесь, у нас все горячее!..
Не обратив на нее внимания, ни с кем так и не поздоровавшись, даже не выпустив из рук старомодную, дешевенькую сумочку, почему-то в ее руках всегда превращавшуюся в изящный дамский ридикюль, она как-то странно подбоченилась, и в упор уставясь на отца…
Вся ее герцогинность, весь лоск и шик, вся цивилизованность - слетели с нее, как дурацкая шелуха, и из-под них выглянула какая-то незнакомая, мощная сила, облеченная сверху в толстую
(она была тогда, как и всегда, сколько я ее помнил, изящной сухонькой пожилой…)
старую
(…дамой - ни у кого в жизни не поворачивался язык назвать ее старухой)
базарную торговку.
- Профессор! - с непередаваемой издевательской интонацией произнесла она (никогда в жизни, ни до, ни после, она не разговаривала таким тоном ни с отцом, ни с кем бы то ни было, а отец… Отец никогда не был, не числился и не назывался профессором). - А, профессор? Ты уже сделаешь что-нибудь? Или будешь сидеть вот так и молоть языком, пока твоему ребенку лоб не забреют?
- Но мама… Послушай… Что я могу… - растерянно пробормотал отец, кидая на мою мать взгляды, просящие помощи или хотя бы поддержки.
Но мать даже не смотрела в его сторону. Вытаращив глаза, с отвисшей челюстью она, уставилась на бабку, с трудом что-то проворачивая у себя в мозгу. Думаю, она тогда "провернула" это и поняла то, что до меня дошло лишь гораздо позже. Но и я запомнил…
- А другие отцы - могут? А ты… - она презрительно фыркнула и…
На пододвинутый матерью стул уселась уже наша Герцогиня и начала в своей обычной манере вправлять отцу мозги и объяснять, что ребенку нельзя идти в армию, что армия не для ребенка, пускай ребенок и - хулиган, бандит, мерзавец, но он - ребенок…
И моя мать, которая просто органически не могла не встрять в какой-то спор с отстаиванием высших (по ее разумению) истин и ценностей за весь обед не проронила почти ни слова, а лишь накладывала на тарелку "Мэри" лучшие куски и время от времени кидала на нее странные задумчивые взгляды. Лишь один раз она попыталась что-то робко (моя мать и "робко" - это "горячий лед", это оксюморон) возразить:
- Но Мэри, ведь…
На одно мгновение на стуле снова возникла толстуха-торговка, кинувшая сквозь зубы:
- Помолчи… - и уже неслышно для нее, но услышанное (хотя и непонятное тогда) мною. - Курноса шикса.
И мать заткнулась, мать - заткнулась, а я… Я запомнил этот случай, я запомнил, как Герцогиня превратилась в… Нет, я запомнил не внешнюю форму, не базарную одесскую торговку, а то, что высунулось из-под торговки, лишь приняв форму, потому что это должно было принять какую-то форму и этому было все равно, какую форму принять. Этому вообще было все - все равно, когда дело касалось…
Много позже я понял, что приди я к ней ночью и скажи, что зарезал пару младенцев, она бы укрыла, спрятала, не выдала бы меня никому. Потом, может быть, сама бы судила меня и прокляла или порешила, но это - потом, и это - сама. Лишь в начале эпохи видюшников посмотрев "Крестного отца" и увидев Марлона Брандо в роли Вито Корлеоне, я понял, какая сила выглянула тогда из Герцогини, приняв (чтобы мы не очень струхнули) форму базарной торговки.
Я понял, какая сила дала ей пережить все, что она пережила, дала прожить без трех лет век, и уйти не старухой, а женщиной… Я понял, какой чешуей для нее на самом деле были все петлюровские, махновские, советские и несоветские власти, все собесы, приемщики стеклотары, все генералы, Дома Романовых и культы личности, по сравнению с ЕЕ СЕМЬЕЙ. По сравнению с ее внуком - ну да, хулиганом, бандитом, сыном петлюровки, курносой шиксы, но ЕЕ внуком… Ее больше нет, и никто и никогда на этом свете больше не будет
(любить?… обожать?…)
относиться ко мне так. Потому что ее больше нет, потому что она умерла, пережив все власти и безвластья, все погромы и интернационалы, все застои и перестройки, всех вождей и все их культы и не культы… Умерла? А вот…
Хуй вам всем!
Это вы все сдохли, а она -
(где?.. Здесь - ее нет… Там - кто знает?..)
БЕССМЕРТНА!!!
Вот так.
… Ничего в плане зависшей надо мной службы в рядах самых непобедимых и самых вооруженных сил отцу делать не пришлось - судьба распорядилась иначе. Распорядилась весьма оригинально: то, что вызывало такую неприязнь и такой страх у Герцогини и всех остальных, "юридически ответственных" за меня лиц - а именно, мой старенький мотоцикл, - сделало все в лучшем виде.
Где-то около часу ночи, съезжая с пустынного уже Сущевского Вала на пустынную уже Нижнюю Масловку, я со всего маху врезался в неизвестно откуда выползший с потушенными фарами на середину проезжей части "Жигуль", успев лишь чуть-чуть вывернуть руль влево, вылетел из седла, пролетел несколько метров, шмякнулся брюхом, грудью и башкой (случайно - в шлеме) об асфальт, проехал плашмя еще метра полтора, медленно перевернулся на спину, глянул в ту сторону, откуда ехал, на спуск с Сущевского, и…
Красное… Прямо ко мне приближалось с огромной скоростью что-то красное… Прямо на меня летел… Нет, это я летел прямо на красный… Трамвай.
Это было невозможно. Трамвайные рельсы были в другой стороне - в той, куда я катил на мотоцикле до столкновения с "жигулем", а не в той, откуда я ехал. Да, и даже там в этот ночной час не могло быть никакого трамвая, но…
Я несся на красный трамвай, стоявший боком ко мне, я летел прямо на него, а потом пролетел сквозь него, и он исчез, и я пробормотал: "Мама…", - и больше ничего не успел пробормотать, ничего не успел подумать, потому что меня ослепили две, мчащиеся на меня, фары и тут же, без всякого интервала по моим ногам - пониже ляжек и повыше коленей - проехало сначала переднее, а потом заднее колесо другого "жигуля", не свернувшего (он и не мог свернуть, водитель скорее всего увидел меня уже перед самым своим носом), не затормозившего (к счастью - тормозни он на моих ноженьках…) и не остановившегося, а просто слинявшего с места действия.
Дальше все было буднично просто. Из торчащего посреди улицы "жигуля", в который я врезался, выскочили двое мужчин и женщина и побежали к тому месту, где валялся я. Женщина бежала, открыв рот и наверное что-то крича, но я не слышал ни звука… Хотя нет, я слышал топот их ног по мостовой, но не слышал ее крика, значит, не у меня выключился слух, а у нее - голос. Я приподнялся на локтях
(больно - локти были ободраны об асфальт…)
согнул ноги в коленях
(не больно…)
и потрогал ссадину на щеке.
(чуть-чуть больно…)
- Живой, - выдохнул один из мужиков, вдвоем они ухватили меня пол локотки, как подвыпившего приставалу на танцплощадке, и поставили на ноги.
- Идти можешь? - опасливо спросил второй. Я кивнул, с их помощью доковылял до кромки тротуара, присел на бордюр… На меня накатила слабость и легкая тошнота, и я откинулся на спину. Тут у женщины, наконец, включился звук, и я услыхал визгливо-причитающие звуки, складывающиеся в слова:
- Нет, не ложи-и-итесь, пожалуйста, не ложи-и-и-тесь, пожалуйста, вста-а-а-ньте…
- Да, заткнись ты, - рявкнул на нее один мужик, и обращаясь ко мне, тревожно спросил. - Ну, ты как, парень?.. Скорую надо?
Только чтобы прекратить эти визгливые причитания женщины, я снова сел, помотал головой и пробормотал:
- А где… девчонка?
На мотоцикле я ехал не один. В начале Сущевского, на светофоре, ко мне подскочила неизвестно откуда вынырнувшая, слегка поддатая девка, спросила "Прокатишь?", и не дожидаясь ответа забралась в седло, позади меня, сразу плотно стиснув мою задницу полными ляжками и так крепко прижавшись грудями к моей спине, что у меня сразу не осталось никаких сомнений - нормальный, "давучий" вариант… Зажегся зеленый, она нетерпеливо тряхнула меня за плечи:
- Давай!..
- А ты даешь? - спросил я.
- Даю, - хохотнула она. - Когда прокачусь…
Мы тронулись с места и быстро набрали скорость на пологом спуске Сущевского Вала. Прокатилась, блядь…
- … Да, вот она, - махнул мужик рукой в сторону, - с ней все нормально… Ты-то как?
Прихрамывая, подошла девчонка, уселась на кромку тротуара рядом со мной, обняла меня за плечи и всхлипнула. Она была в шоке, ничего не говорила, но кроме расцарапанной коленки, никаких увечий я навскидку не видел.
- Вроде, ничего, - пробормотал я и попросил у него закурить.
Мужик дал мне закурить, причитавшая и повизгивающая женщина наконец заткнулась и лишь недоверчиво, со страхом и изумлением пялилась на меня, второй мужик, пока я жадно затягивался сигаретой, подобрал мотоцикл, подкатил его к нам, завел и поставил на подножку.