* * *
- Смотри, - я толкнул ее плечом.
- М-мм? Куда смотреть?
Волга пролетела почти всю Нижнюю Масловку - впереди маячил и быстро приближался подъем Сущевского Вала.
- Налево. Сейчас… Чуть дальше… Вот!
- Что - вот?
- Вот то место, где я от красной армии ушел.
Она вздрогнула и положила ладонь мне на ногу - как раз на то место, повыше колена, пониже ляжки…
- Ты… Вы ехали с Сущевского?
- Но… Тут же дальше - трамваи…
Теперь вздрогнул я, вспомнил свой странный полет на "трамвай" и сквозь него.
- Линия - дальше…
- Но… Ты же был пьян, да? Ну, так, в смысле, не тверезый?
Я пожал плечами.
- И если бы вон оттуда выскочил трамвай…
- Трамваи ночью не ходят, - перебил ее я.
- Но если бы…
- Опять? - я почувствовал раздражение. - Если б я вез патроны…
- Ну ладно, - она погладила мою ляжку. - Не заводись… Просто жутковато как-то стало.
- Да, брось… дела давно минувших… Что на тебя нашло? - на нее, и вправду, что-то накатило, она побледнела и прикрыла глаза. - Эй, мадам?..
- Ничего, - она раскрыла глаза и посмотрела прямо вперед, на плешивый загривок водителя Волги. - Так… Замутило что-то. Укачало, наверное… Она легонько тряхнула головой и уже нормальным голосом бросила шоферу. - Нам налево надо будет… Я покажу - где.
Он кивнул.
Странно. Чтобы ее укачивало…
- А ты не беременна, моя донна? - засмеялся я.
- Через два часа не видно. И не грозит, - Рыжая повернулась ко мне и высунула язычок. - Спераль, мой дон. Али не заметил?
Водитель хмыкнул. Наши глаза снова встретились в зеркале. Он опять хмыкнул и… Ничего.
* * *
Дом был внушительный, обнесенный высокой чугунной оградой, с воротами, шлагбаумом и будкой сбоку. Ворота - заперты на ржавый амбарный замок, стража ворот в будке, конечно, не было.
- Пару лет назад какой-то префект… или супрефект въехал, - пояснила Рыжая, следя за моим уважительным взглядом. - Тут же всю площадку перед домом приватизировали, забор поставили, охраняемая стоянка - для нас бесплатная, ну и…
- Ну, и смотритель ворот все равно горькую пьет, - закончил я. - Наследие режима. Родимые пятна… Как въезжать будем?
- Никак. Приехали, - она протянула водителю через его плечо две зеленые бумажки, тот не оборачиваясь, взял их, что-то буркнув себе под нос. - Спасибо, - и уже мне. - Пошли.
Я вылез, она - следом, я захлопнул за ней дверцу, мы прошли в открытую чугунную калитку, она взяла меня под руку и повела мимо ровно подстриженного газончика, мимо расчерченного на прямоугольники для стоянок машин куска асфальта, мимо нагло вставшей поперек полос на асфальте и занявшей сразу два с половиной места 940-й "Вольвухи", прямехонько к самому дальнему подъезду.
Шикарный подъезд, - код, домофон, - просторный лифт (правда, заплеванный), серьезная дверь в квартиру, легко, как по маслу провернувшийся сейфовский ключ в замке… Пока я топтался в большой прихожей и с любопытством рассматривал встроенный в стенку мониторчик, Рыжая скинула туфли, распахнула еще одну дверь, вошла в большой холл, вынула трубку радиотелефона из стоечки зарядника и стала набирать номер. Я посмотрел на себя в огромное зеркало в прихожей, вернее, ту стену, которая вся была зеркалом, и…
Мне захотелось домой. Потертые джинсы, выпирающий под майкой живот, красноватая сетка прожилок на переносице - гвоздь не от той стенки…
- Двести восьмой - услыхал я из холла. - Угу… пришли - отключите, пожалуйста… Эй, - это уже мне, - ты заснул?
6
Рыжая плеснула в тяжелые бокалы виски пальца на три, кинула себе лед и вопросительно уставилась на меня. Я смотрел на бутылку.
- Эй?..
- Я бы такую на видное место поставил - она бы у меня миленьким графинчиком была, - пробормотал я.
- Мне тоже они нравятся, - кивнула она. - Не спи… Тебе лед класть?
- Не-а.
Она пожала плечами, сделала большой глоток, и сказала:
- Наслаждайся. Минут двадцать, пока я мясо пожарю.
Я кивнул. Она пошла на кухню, я остался сидеть за огромным столом, но мы остались в одной… Одном помещении - стенки между кухней, метров двенадцати и комнатой, метров двадцати пяти, не было и получилась… Получилось то, что получилось. Красиво… Я повертел в руках бокал, сделал большой глоток и сказал:
- Слушай, мне надо освоиться. Я поброжу тут, ладно?
- Угу… Поброди в спальне, чтоб потом время не тратить, - она раскрыла огромный холодильник, казавшийся вполне компактным на таком пространстве, и оттуда выпали какие-то пакеты. - А-а, твою мать…
- На что - не тратить? - не понял я и поежился. Странно, на улице было жарко, а в этой… зале - холодновато. Конечно, Рыжая сразу включила кондиционер и через десять минут повеяло приятной прохладой, но… Даже сразу, как только мы вошли, несмотря на духоту было… холодновато.
- На привыкание.
- А-а… - Я сделал еще глоток, встал и пошел бродить по квартире.
Два сортира, один с ванной, другой с душевой кабиной. Спальня - небольшая, с огромной, как аэродром, кроватью, большим трюмо, шарообразным торшером на полу и зеркалом во всю стену. Нет… Не зеркалом, а встроенным шкафом с зеркальными раздвижными (как купе в поезде) дверями. Напротив кровати - большой телек-двойка на черной тумбе с дверками, а на телевизоре - фотография в металлической рамке. Я подошел поближе - две пары перед какой-то красной лентой. Пожилая пара - дама держит в руках бокал, седой мужчина собирается ножницами перерезать ленту, и пара помоложе - Рыжая (моложе, чем сейчас) и обнимающий ее за талию стройный, загорелый мужчина, лет тридцати пяти, в отлично сидящем смокинге, похожий на… Нет, не Грегори Пек - тот всегда играет положительных, хороших ребят, а это… Скорее что-то среднее, между Рутгером Хауэром и Клинтом Иствудом. Резко очерченный рот, волевой, но не выпяченный, подбородок… Ближе к Иствуду - Хауэр слишком уж красив. Да, уже не совсем молодой, но еще очень моложавый Иствуд. Даже его вечный прищур - Squint Иствуд. Чуть постаревший ковбой. Может сыграть и хорошего, и совсем не хорошего парня. В глазах - холодок и… юмор. Умные глаза. Спокойные - без морщинок в уголках, без сдвинутых бровей. Вообще вся фигура - спокойная, не… Не угрожающая. Немножко застывшая, немножко смахивающая на манекен, но это же - фото. Ладно, пойдем дальше…
Последняя комната, что тут у нас… Ага, это кабинет. Кожаный диван, два кожных кресла, письменный стол - все строгое, черное. Даже компьютер на столе - и монитор, и системный блок, - черные, кроме клавиатуры. Клавиатура роскошная, выгнутая - родной Microsoft, из-за монитора (дюймов 20, плоский, как доска) выглядывает еще какой-то блок… А-а, это сетевой фильтр с накопителем, знаем, видели такие, дорогая игрушка. Опять во всю стену - встроенный шкаф с зеркальными "купейными" дверями, это у них, видно, традиция такая… Плоский черный книжный шкаф со строгими ручками, несколько черных книжных полок на стене, рядом с диваном - велосипед-тренажер (из дорогих, с большим дисплеем и множеством еще каких-то прибамбасов).
На столе - рабочий беспорядок, бумаги, бланки, бронзовый стакан для ручек, рядом с ним золотой Паркер валяется, как карандашик грошовый, настольные часы - тоже бронзовые, но не выебистые… Вообще, все очень стильно и строго, ничего не выделяется, разве что нож для разрезки бумаг - ненужная вещь, да и не отсюда… Кусок дешевой деревяшки, да еще с зачем-то продетым сквозь кончик рукоятки красным шнурком.
Окошко - стеклопакет, разумеется. Вертикальные жалюзи, кондиционер… Ну, кондеры здесь везде понатыканы. В общем, простенько и мило.
Во всей квартире - ничего кричащего, ничего вычурного, и лишь когда начинаешь вглядываться повнимательней в любую вещь, любой кусочек интерьера, тебя ненавязчиво подталкивают к одной мыслишке: деньги-деньги-деньги… Что ж, деньги есть, и ты - как барин…
Я вернулся в… столовую, назовем ее так, налил себе из бутылки-графина и сел за стол. Между прочим - карельской березы. И за счет кусочков разных пород дерева - очень занятный узор на столешнице, - как бы с инкрустацией. А может, это так и называется, я - не спец. Остальная мебель в этой зале была вся красная. Как у кого-то в песенке - Павлы разные, да Людовики… Нет, не Людовики, это - русский ампир, стало быть, Павлы, или… Или даже Екатерины. Очень красивые и при таком метраже очень… Уместные. Нормальные. Словно здесь родившиеся. И налаченный паркет. А пол в бывшей кухне - кафельный. Чуть выше паркета. С такой ступенечкой… Класс.
- Побродил? - спросила Рыжая.
- Угу.
- Ну, и как?
- Деньги есть… - я пожал плечами, - и ты как барин, одеваешься о фрак, благороден и шикарен, а без денег… - я сделал паузу и взял бокал.
- Ну?..
- Ты червяк, - уныло закончил я и сделал глоток. Небольшой. Не хотелось напиваться.
- Ты это про себя - так неласково?
- И про себя - тоже.
- Бедненький ты наш, - Рыжая фыркнула. - Комплексы?
- Вряд ли, - сказал я. - Просто… Каждый должен быть на своем месте.
- А твое - где?
Я машинально скользнул взглядом по ее ногам и задержался, не дойдя до талии.
- Ну, вот, - довольно кивнула она. - Умница. Я тоже так думаю. Только почему у тебя такая морда недовольная? Такое плохое место?
- У тебя?
- Ну, я же спрашиваю…
- У тебя - класс. Зачем на комплимент рваться? Она у тебя в комплиментах не нуждается.
- Все равно - приятно слышать, - ей правда, был приятно. - Так в чем же дело?
- Ни в чем, - сказал я, и сделал еще глоток.
- Но тебе здесь… неуютно? Неловко?
- Да, нет… Мне здесь нравится, - сказал я и не соврал. - Прохладно… Кондер хорошо дует… Даже слишком прохладно.
Она еле заметно вздрогнула.
- Выключить?
- Не-а… Муж у тебя - красивый парень.
- А ты откуда… А-а, на трюмо? Да, - она кивнула. - Я же говорила тебе.
- Он моложе тебя? - вдруг спросил я. - Тебе сорок есть?
Она усмехнулась.
- Он моложе меня. И ему - как раз сорок. А мне за сорок. Я твоя ровесница.
- Вы хорошо смотритесь там, - я качнул головой в сторону аркообразного проема, заменявшего дверь в кухню-столовую и выходящего в холл, почти напротив двери в спальню. - Красивая пара…
- Красивый - он. Я…
- Ты - рыжая. И этого достаточно.
- Правда?
- Правда.
Она довольно улыбнулась.
- Тогда наливай. И достань из буфета - внизу - тарелки. Сейчас оценишь мою готовку. И только попробуй не оценить. Я специально на рынок ездила и в один… магазинчик.
- Не для меня же специально, - буркнул я. - Это мы уже выяснили…
- Меньше подробностей. Здесь - ты, значит, для тебя. Марш к буфету, - наши глаза встретились, и
(странно, черно-белое изображение и… четкое, какое-то слишком четкое…)
она вдруг нервно облизнулась. - Я… Прости, это же просто шутка… Я вовсе не командую…
- Что на тебя нашло, моя донна? - удивился я. - Слово рыжей - всегда закон, - я привстал и…
- Сиди, - торопливо сказала она, - все равно надо скатерть достать, а ты не найдешь, - и пошла к буфету, на котором тускло играли медно-красные блики пробивающегося сквозь жалюзи заходящего солнца.
* * *
- Слушай, мне давно такого удовольствия не доставляли, - восхищенно протянула Рыжая.
- М-мм? - я вопросительно глянул на нее, не выпуская кусок мяса изо рта.
- Ты наверно проголодался, бе-е-е-дненький, а я ду… - я оторвал зубами кусок и инстинктивно дернул головой в бок, заглатывая его, потому что руки были заняты бокалом и вилкой. - У-у-ух, ты… Как зверь! - восхищенно выдохнула Рыжая. - Такой голодный?
- Не-а… Просто мясо классное!
- Ты - прелесть, - она радостно засмеялась и подняла свой бокал. - За тебя, за твой чубчик седой.
- Ты не заговаривайся, а то клыки покажу, - я угрожающе заворчал. - Седины-то с гулькин хер.
- Да, вообще ни капельки, родной, - с послушной покорностью закивала Рыжая и… подмигнула. И выпила.
Когда мы доели, она убрала со стола, запихнула грязные тарелки в посудомоечную машину и сказала:
- Давай видюшник поглядим. Я давно хотела свой любимый фильм с тобой вместе посмотреть.
- А какой у тебя - любимый, - еле ворочая языком от сытости, спросил я.
- Увидишь… Здесь будем, или сразу в коечке? Нет, - тряхнула она рыжей гривой, - давай здесь, а то в коечке сразу захочется…
- Давай, - кивнул я, подумав, что ей-то наверняка сразу захочется, а мне нужно хотя бы переварить такую жратву…
- Садись туда, - она махнула рукой на огромный диван с выгнутой резной спинкой и открыла дверцы стоящего напротив… не знаю, как называется, шкафа такого, углового… за которыми оказался огромный, чуть не полутораметровой диагонали, телек, тоже "двойка". Она порылась в нижнем отделении того же углового шкафа достала кассету, сунула в "двойку" и включила телевизор.
Я уселся на диван, пододвинув к нему стул и закинув на него ноги, она улеглась на диван, положив голову мне на ляжки (ага, да у нее тоже, если всмотреться, в дивной рыжей гриве мелькают серые ниточки), из динамиков телевизора полилась какая-то знакомая мелодия, я закрыл глаза…. А когда открыл, на огромном экране черноволосая Мария Шнейдер в светлом плаще, сапожках и черной шляпке прыгнула через метелочку, и тут же на мгновение крупным планом, во весь экран, появилась потрясающая морда стареющего Марлона Брандо, смотрящего куда-то вверх…
"Последнее танго в Париже"… Не сказал бы, что это - мой любимый фильм, но… Из первой десятки.
Эх, сколько же было шуму, криков, воплей об этом фильме на заре перестройки. Слова какие-то говорили - "искусство", "не искусство", "порнография", "не порнография", "эротика"…. Господи, как же блевать хочется от всех таких воплей, и даже не от тупости, не от их блядского вранья, а от… Лицемерия! Ведь как раз те, кто орет про порнографию, круче всех западают на "клубничку", только… Только им не хочется, чтобы "клубничка" всем доступна была - они хотят быть избранными и дрочить на эту "клубничку", как раньше - на своих, на закрытых просмотрах. И главный кайф для них в том, что всем нельзя, а им - можно…
Подбил бабки и подвел черту, кажется, один знаменитый Российский Поэт, который еще раньше прославился тем, что круто отменил выражение "заниматься любовью". Нет, сказал он, будучи с визитом в Соединенных Штатах, у нас такого понятия, нам, русским людям это чуждо…
В каком-то интервью он с высоты своего поэтического Олимпа бросил, что "Танго" - никакая не эротика и к порнографии не имеет никакого отношения, но… Далее он заявил, что "Танго" - гораздо хуже порнографии, и в отличие от последней (которую он, поэт, презирает, а разная плесень пускай глядит - скорее вымрет) он бы "Танго" как раз и запретил… Как же так - вякнул было журналистик, а гласность, там, и прочая демократия, - и получил в ответ по смыслу: "А вот так, блин! На том, блин, стою и стоять буду!" Словом, поручик Голицын, плесни самогону, корнет Оболенский - надеть ордена…
Тот поэт, кстати, на заре перестройки как-то вдруг резко дворянских кровей оказался - ну, прямо чуть не институтка, дочь камергера. Не слыхал я, правда, чтобы кто из евреев до камергерского ключа дотягивал, но я - человек невежественный, ему, конечно, видней, а при проклятом царизме чего только не бывало…
Впрочем, чего винить поэта, ну, занесло маленько, так у него ведь поэтическое воображение, а это штука такая - как заведется, так неизвестно, куда вывезет. Тут только рубильник стоит включить, и…
Вот если бы у меня, скажем брали интервью, хрен его знает, как бы я… Впрочем, чего гадать, включи "рубильник" и представь…
Белый Кадиллак тормозит перед белым особняком с готическими колоннами и трехметровой чугунной оградой. Усиленные наряды
(полиции?.. Милиции?… ОМОНа?…)
спец подразделений тройной цепью заграждения сдерживают восторженную толпу с плакатами, воздушными шарами и надутыми, как шары, разноцветными презервативами. На плакатах, шарах и презервативах слова: "УРА!!!", "ДА ЗДРАВСТВУЕТ…" и почему-то "ЕБАТЬ НАС ВСЕХ!!!", - на всех языках всех народов мира.
Из белого Кадиллака вылезаю я, в белом смокинге и в красных штанах. Восторженный рев толпы, приближаются кинокамеры, вспыхивают ослепительные прожектора, ко мне бегут репортеры с микрофонами и обступают плотным полукольцом, не загораживая от толпы. Маленький лысый толстячок с тщательно прилизанными, как у известного теннисиста-журналиста Ноткина, пятью волосинками на потном темечке, размахивающий микрофоном и выпячивающий грудь, на которой красуется значок с моим портретом, умоляюще, со слезами в голосе, кричит:
- Господин, мистер, сэр, хер, сэнсэй… Два слова для прессы! Буквально - два вопроса! Не откажите!..
Мой ленивый взгляд скользит по нему, по всем репортерам, кинокамерам и спецназовцам, которые даже спинами, закованными в защитный камуфляж, выражают мне свое восхищение. Мой ленивый взмах рукой - толпа стихает.
- Задавайте. Но покороче.
Со слезами счастья на глазах, лже-Ноткин машет микрофоном и задыхаясь от восторга кричит:
- Благодарю! Благодарим! Мистер, сэр, хер, сэнсэй - три вещи по восходящей, которые вы любите больше всего на свете!.. Итак - третья?..
- Кинуть палку, - мой голос усиливают мощные невидимые динамики, превращая его в громоподобный рык.
Дикий восторженный рев, толпа прорывает первую линию оцепления.
- Браво!! - орет толстячок ("Браво!!" - мощным эхом вторят ему все репортеры и вся площадь) - Только глубоко русский человек мог так емко и прекрасно ответить! Благодарю!! Благодарим!!! Вторая?
- Кинуть две палки.
Новый всплеск восторга у толпы. В воздухе загораются петарды и шутихи. Женские вопли: "Даешь!.. Даем!.. Давай!.."
- Первая?
- Кинуть две и… - я делаю эффектную паузу, толпа замирает, - не заснуть на второй.
Толпа беснуется и прорывает вторую линию оцепления. В воздух взмывает дирижабль в форме громадного пениса с надписью: "У-У-У-Х ТЫ!!!" Силы спецназа на пределе. Я лениво отворачиваюсь от толпы и делаю шаг к особняку. Толстячок, по лбу которого текут крупные капли пота, смешивающиеся на щеках со слезами восторга, отчаянно вскрикивает:
- Последний вопрос! Мистер, сэр, хер, умоляю… Последний! Одна, только одна вещь, которую вы больше всего ненавидите!!! Одна-а-а-а… гхкхрр…
Он кашляет, поперхнувшись, разбрызгивая слюну и сопли. Я морщусь, останавливаюсь, и встав в пол оборота к толпе, раздельно выговариваю:
- Hypocrisy.