Я не очень-то обращал внимания, когда в первый раз зашел в эту комнату, не запоминал сознательно, но память на какие-то детали (как правило, совершенно ненужные) у меня почему-то такая же, как на печатный текст - мелочи сами зачем-то застревают в мозгу, а потом могут всплыть, совершенно неожиданно, через долгое-долгое время, когда я уже забуду их смысл, забуду главное, забуду, где и когда я это видел. Я помню какие-то кусочки витрин в каких-то магазинах так, словно они всю жизнь стояли у меня перед глазами, хотя давно забыл, где и когда я их видел… Ладно, пора двигать, Рыжей уже не терпится.
* * *
Через сорок минут мы лежали на песке. Солнце жарило прилично, вода была даже слишком теплая.
- Давай прикончим пиво, - сказал я, когда мы второй раз искупались. - А то нагреется.
- Давай, - кивнула Рыжая.
Я достал две банки из сумки и повернулся к ней. Она что-то рассматривала на песке.
- Чего ты там ищешь?
- Смотри… Похоже на огромную… Собаку!
Я подошел нагнулся и увидел… Действительно, ветерок или чьи-то шаловливые ручонки нарисовали на песке причудливый узор, напоминающий огромный отпечаток собачьей лапы. Собачьей, или… В общем, звериный. Только лапа у этой собаки, или еще кого-то, должна была быть толщиной в пару телеграфных столбов.
- Забавно… Все подушечки видны. Может, детишки играли.
- Может быть, - кивнула она и зябко передернула плечами.
- Замерзла? Долго в воде торчали…
- Да, нет, - она усмехнулась. - Я вдруг представила себе такого пса… Каково с таким повстречаться? Бр-р-р…
- Пес есть пес. Даже самый злобный. Держи, - я протянул ей банку пива. - Другое дело…
- Ну, да, - перебила она. - Все говорят, бродячие псы… Ну, бездомные, брошенные - бродят стаями и на людей нападают. Не слышал, что ли?
- Слышал. Это, правда, опасно, это - инстинкт стаи. А с одной собакой почти всегда можно договориться, - я открыл свою банку, слизнул пену и отпил глоток. - Для собаки, моя донна, человек - Бог. Не где-то там, высоко, - я ткнул банкой в небо, - а прямо здесь, живой Бог. И…
- У тебя когда-нибудь была собака? - вдруг спросила она.
- Да.
- Давно?
- Давно…
Я глянул на нее и… Вдруг не "иголочка" страха, а тупая и твердая игла засадилась мне куда-то поддых, а в мозгу, как ножом по стеклу, звякнул резкий и неприятный голос
(Ты лезешь в глубокую воду… а тебе это не нужно, поверь, совсем не нужно…)
который я узнал - я же сам переводил этот роман "Короля ужасов", и не успел я как следует испугаться этого наваждения, как… Оно исчезло. Совсем. Не оставив ни страха, ни следа от страха. А я…
Я уставился прямо перед собой, на желтый песок. Не совсем желтый, а серовато-желтый, как…
* * *
… как кирпичная стена с вбитыми в нее железными крючьями - перед зданием одного НИИ, где я работал лаборантом двадцать с лишним лет назад, вернее, перед тем крылом внутри огороженной территорией этого НИИ, где размещался виварий. В виварии жили собаки. А я выводил их гулять - такая работа была. Выводишь четырех псов из клеток, привязываешь к крючьям на стене, пока они топчутся там, моешь клетки, потом заводишь их обратно и берешь следующую четверку.
Продолжительность собачьей жизни там была где-то в среднем около месяца. Им сверлили в боку дырку, вставляли какую-то трубку и… Чего-то там изучали. Вроде бы, проходимость печени, а может, что-то другое - я не спец и был не в курсе. Мое дело было их выгуливать, а потом кормить. Кормили, кстати, хорошо - наука ведь тогда не гибла, а шла вперед семимильными шагами на благо отечества и построения развитого социализма. Или еще чего-нибудь - тут я тоже был не в курсе, поскольку до исторического материализма тогда еще не дошел (и сейчас - тоже).
Работа занимала часа три в день, платили за нее восемьдесят пять советских рублей, и я был вполне ею доволен. Собак я никогда не боялся, делал все чисто механически - три часика с утра повкалывал, и весь день свободен. Был, правда, один неприятный…
Ну, один минус. Где-то раз в три недельки привозили новых собак. Их надо было вытащить из грузовика и отвести в особое помещение, под названием "карантин". В "карантине" этом было… погано. Кормили там собак плохо, убирать велели раз в три дня, так что заходить туда… Да, и из грузовика туда тащить собак - тоже не подарок, я ведь для них еще совсем чужой, могли и… Но как-то обходилось. Ошейников у новых, конечно, не было - мне выдавали такой ремень с затягивающейся петлей. Удавку. Ее надо было накинуть на пса, отвести или оттащить (если маленький) в "карантин" и идти за следующим.
Варили для них жратву и сторожили виварий две старухи, торчащие все время в каком-то туповатом кайфе. Сперва я думал, они поддают потихоньку у себя в каморке, но потом, когда они ко мне присмотрелись и решили, что я не стукну начальству и вообще вполне безвреден, одна из них как-то заговорщически мне подмигнула, поманила в их закуток-кухоньку и предложила "нюхнуть эфирчику". Я почему-то вежливо отказался…
Как-то раз прибыл как обычно "живодерский" грузовик и я вел очередного пса в "карантин". Не знаю, какого хрена одной из старух там понадобилось, но она оказалась в узком грязном проходе между клетками. Пес у меня на удавке шел спокойно, но увидев старуху, рыкнул и рванулся к ней. А пес был здоровый… Старуха взвизгнула, крикнула: "Держи ее!.." - и кинулась бежать. Но бежать было некуда, кроме как в… раскрытую собачью клетку. Туда она и забралась, захлопнув за собой решетчатую дверцу. Собака у меня на удавке бесновалась, поставив лапы на прутья дверцы, но достать старуху не могла. Та вжалась спиной в заднюю кафельную стенку клетки и верещала:
- Души ее, суку, души…
Душить мне ее не хотелось - кстати, это был кобель, а не сука. Кроме того, меня вдруг поразила эта картина - картина, где все получилось наоборот. Человек и зверь, ненавидящие друг друга, разделенные решеткой - этого я тут уже насмотрелся, но в клетке всегда было животное, а человек - царь природы, венец, блядь, мироздания, - как и положено венцу, снаружи. Здесь все вышло шиворот-навыворот, неправильно, только… Мне вдруг показалось, что разницы - никакой. От перемены мест слагаемых… Ничего не меняется.
Я тупо смотрел на эту сцену, а старуха, перестав визжать, смотрела не на пса (тот уже впивался от ярости в железные прутья дверцы клыками), а на меня, не понимая, что со мной происходит, и не зная, чего от меня ждать. Он сломает зубы, как-то отстраненно, механически подумал я, и… Затянул удавку.
Через некоторое время пес отключился, рухнул на бок, из раскрывшейся пасти вывалился язык. Я открыл клетку, старуха бочком выбралась оттуда, и прошипев мне: "Ну, погоди, это тебе так не пройдет…", - заковыляла к выходу. Протискиваясь мимо лежащего на боку пса, она хотела было пнуть его ногой, уже занесла ногу в грязном валенке, но… кинула на меня быстрый взгляд и раздумала. Я глянул на пса, наклонился и ослабил удавку. Пес был жив - его бок приподнялся и опал, потом еще раз, потом он шумно задышал. Пока он не пришел в себя, я обхватил его под передние лапы и затащил в клетку. Там он несколько секунд полежал, потом приподнял голову, поднялся на нетвердые лапы, глянул на меня и… завилял хвостом. Я подмигнул ему и пошел за следующим.
А на другой день…
Я забыл про главное. Когда я только начинал там работать и старухи водили меня по двум помещениям вивария и все разъясняли, они указали мне на одну клетку и одна из них сказала:
- Эту не трогай…
В виварии стоял дикий лай - собаки скучали, томились целыми днями одни и появление каждого человека встречали громким лаем. Но пес в той клетке, на которую указала старуха, не лаял. Он сидел у задней стены, глухо ворча смотрел на нас, и глаза его горели лютой ненавистью.
- Вообще не выгуливать? - спросил я. А как же..?
- Да, никак, - махнула старуха рукой. - Он на всех кидается, никто его даже наверх, в лабораторию отвести не может. Надо усыплять, да у начальства руки не доходят. Ну, он и не ест почти… Сам сдохнет.
Ну, мое дело маленькое: понял - сполняй. Я и "сполнял", обходя эту клетку стороной… Правда, совсем "стороной" не получалось - его надо было кормить, и еще приходилось пускать воду из шланга, чтобы вымыть засранную клетку, прямо при нем, задевая его струей. Есть этот пес, правда, начал нормально, но злоба…
Однажды я пришел и увидел, что у него весь загривок в крови. Я подошел ближе. Пытаясь достать меня, он просунул голову в очень узкую щель между полом и дверцей и нижний прут впился ему прямо в кровавый загривок. Наверное, ему было жутко больно, но он даже не взвизгнул, а рыча, упорно пытался дотянуться до моих ног. Я поднес шланг к клетке и пес нехотя втянул голову обратно, еще сильнее поранив шею. Здорово же он нас ненавидел…
Видимо в тот же день, только после моего ухода, в виварии зачем-то сделали перестановку клеток. Наверное, хотели выровнять ряды (клетки были разной величины), или… Словом, небольшая перестройка - зав отделом техники безопасности вышел из запоя и решил продемонстрировать общественности, что он не дремлет на боевом посту. Занятный был мужик…
Как-то раз, месяца через два моей службы науке и прогрессу, он вызвал меня к себе на инструктаж. Я с интересом ждал, как он будет меня учить обращаться с собаками, но… Не дождался. Пожилой отставник-военный в кителе без погон, с отвислым красным носом, буркнул мне: "Садись", - сам сел за стол напротив и стал меня разглядывать. Потом спросил:
- Служил?
- Никак нет, - ответил я.
- Чего так?
- Мордой не вышел.
- Хохмач? - прищурился он.
- Есть немножко.
- Ладно… Пьешь?
- Бывает.
- А на рабочем месте?
- Некогда.
- Ты вот что… - он пожевал губами. - Ты… выпить - выпей, но чем старушки балуются - чтоб ни-ни. Понял?
- Понял. Я и не думал даже…
- Вот и не думай. Ты - парень молодой, тебе эта гадость ни к чему… Да… Ну, иди к своим собачкам. Небось думал, мозги тебе буду здесь ебать, а?
- Было, - честно сказал я. Он начал мне нравится.
- Ну, вот… А в армии не все дуболомы. Хотя… случается. Ну, иди-иди… он как-то загрустил и кинул быстрый взгляд на облезлый сейф в углу. - Мне работать надо.
Такой вот отставничок. Конечно, не полковник с нашей старой "дачи", но… В армии - не все дуболомы. Хотя и случается…
Словом, переставили клетки, перестроили всю малину, пришел я на следующий день, никто мне ничего не сказал, вывел первую четверку, вымыл пустые клетки и пошел отвязывать их от стены. Подходя к первой собаке, я машинально отметил, что она не бегает на поводке, а сидит и смотрит на меня. Странно, обычно они все всегда рады хоть чуть-чуть побегать, хоть на длинном поводке - после суток в клетке… Я оглядел пса и… Понял, кого я вывел.
Почему он не бросился на меня сразу - когда я открыл клетку и вывел его гулять? Почему не?.. Не знаю. Я - не кинолог. Он смотрел на меня в упор. Я вспомнил, что они не любят прямого взгляда в глаза и глянул чуть в сторону. Он выжидал. Он мог себе это позволить, а я - нет. Мне никто здесь не стал бы (да и не смог бы) помогать, и чем дольше я буду ждать в нерешительности, тем вернее он поймет, что я боюсь. А когда поймет, к нему уже не подойдешь. Поэтому подойти надо сейчас - сразу.
И я подошел. Не глядя на него, подошел к крюку и стал отвязывать его поводок, повернувшись к нему спиной. А он сидел и ждал, когда я отвяжу его и поведу обратно. И я отвел его обратно и дал миску с едой. А выгуляв всех остальных, снова подошел к его клетке, забрал пустую миску, впервые просунув руку, а не палку с крючком, в клетку, и под завистливый лай других собак, принес еще одну - полную.
Пока он не торопясь ел, я сидя на корточках и глядя ему не в глаза, а чуть в сторону, обещал, что буду теперь гулять с ним каждый день, говорил, что не я виноват в его мучениях, что я здесь - вообще пятое колесо в телеге… Ну, и так далее. Словом, почти просил прощения. И он - простил. И меня, и весь род людской - никогда больше не лаял даже на старух, и они сначала с опаской, а потом все больше смелея, стали подходить к нему и вести себя с ним, как с остальными.
Я принес из дома раствор перекиси и промыл ему загривок. Купил ошейник с поролоновой прокладкой, чтоб не тер ему пораненную шею. Стал приносить ему какие-то лакомства. Выгуляв всех остальных, выводил его на поводке и пол часика гулял с ним по территории - возле вивария, конечно, где не крутилось начальство. Стал разговаривать с ним, под косыми, неодобрительными взглядами старух.
Наверх, в лабораторию, уже "просверленных" собак отводили чистенькие девочки-лаборанточки, брезгливо воротящие носики и от меня, и от старух - мы для них были низшей кастой. Но в первый раз новую собаку наверх отводили старухи - как раз после того, как я заканчивал работу - поэтому я и забирал пса и гулял с ним пол часика. Нет, я не считал его своим, не разыгрывал из себя хозяина, ну, может, чуть-чуть… Я вообще мало думал о нем, просто гулял, просто как-то подружился, просто…
Только я не сообразил, или не хотел соображать, что он - не просто, что для него все - по другому. Сказавши "А", они не могут не сказать "Б"; вернувшись к своей привычной зависимости от человека, простив его, они не могут не полюбить…
Мы так сделали, нам так захотелось когда-то, и когда-нибудь нам это еще отрыгнется, потому что все будет правильно, как говорил один… И хоть и страшновато, но все-таки хочется, чтобы все было правильно, хотя отрыгнется - и мне тоже…
И тут эта дурацкая история в карантине…
А на другой день, старуха злорадно сообщила, что меня вызывает к себе зав лабораторией. Я закончил работу, погулял с псом и поднялся наверх. Не знаю, что там ему наговорили эти старые мымры, он не стал ничего объяснять, а просто сказал:
- Пиши заявление.
Я написал. Легко и даже с какой-то радостью. И лишь когда писал, сидя у него в кабинете, понял, что мне стало трудновато здесь работать, что я сам хочу уйти. Про пса я вспомнил только на улице, когда спустился вниз и пошел вдоль корпусов НИИ к воротам…
За моей спиной раздался короткий лай. Я обернулся. Старуха держала на поводке пса, моего пса (так я в первый… и последний раз подумал про него), а он сидел, и склонив голову, смотрел на меня. Глаза ведь на самом деле ничего не выражают, "зеркало души", там, "улыбаются", или как-то еще, как принято писать в художественных произведениях - все это чушь, насрать и забыть. Глаза это устройство, нужное чтобы смотреть и видеть. И иногда (очень редко) - говорить.
Он не понимал, куда ведет его старуха, и его это мало интересовало. Он понимал, что я - ухожу. Ухожу не до завтра, не на время, а совсем ухожу из его жизни. Понимал, что больше я к нему не приду - я видел, что он понимал. Но он не понимал и не мог понять, почему самый красивый, самый умный, самый… Господь Бог, так небрежно и запросто вернувший ему весь смысл его жизни, теперь бросает его и уходит…
А "Господь Бог" торопливо шел к выходу с территории, сгорбив спину и шаркая, как старик, ногами, и твердо знал, что старуха не уведет пса, пока он не скроется за поворотом, что она будет заставлять пса смотреть ему в спину - в спину ничтожества, бессильного даже перед такой дышащей на ладан карги, чью высохшую, сморщенную шею пес своими клыками мог бы перекусить, как травинку. Мог бы… Если бы такие же ничтожества, как его "Господь Бог", не отняли у него в незапамятные времена его суть, его сущность, дав взамен пустышку, как "наперсточники" - пустой стаканчик несчастному лоху…
* * *
- А потом… Ну, не было больше собаки?
- Не было.
- Ну, да, - кивнула она, - Теперь ты любишь кошек, как я, а кошки - другие. У них все иначе, они…
- Они есть то, что они есть. И не выдают себя ни за что другое. В них нет лицемерия, нет притворства. Глянь им в глаза - это глаза зверя, а не собачки. У собаки они… очеловечены, вот ты и не знаешь, то ли она умильно хвостиком вильнет, то ли тяпнет.
- Так не любишь притворства?
- Терпеть ненавижу.
- Но считается, что собака понимает нас лучше…
- А что мы понимаем в них? - я пожал плечами. - Нам все известно, все изучено, все под контролем, а… Мы до сих пор даже не знаем точно, что они делают, когда садятся в кольцо и часами смотрят друг на друга. Какая-то вдруг молча встанет и уйдет… Другая - сядет на ее место… Что это такое?
- Ну… - задумалась Рыжая. - Они могут как-то обмениваться информацией… Как дельфины…
- Информация… Обмениваться… Пустая игра в слова, - махнул я рукой. - Это ни на что не похоже…
- Почему? - вдруг сказала Рыжая. - Похоже. На сеанс.
- Какой сеанс? - не понял я.
- Ну, знаешь, как в фильмах… Такой спиритический сеанс… Все садятся за круглый стол и…
- Выкликают духов, - усмехнулся я. - Забавно… У тебя неслабое воображение, моя донна. Еще пива выпьем?
- Ага. И поедим… Я с тобой всегда ужасно жрать хочу.
* * *
- Жарко. Солнце, как в Африке… А в кабинете у вас прохладно. Он как-то так выходит, что там солнца нет.
- С чего ты взял? - удивилась она. - У нас утром и днем везде солнце - потому и жалюзи везде.
- А в кабинете, когда мы уходили, солнца не было.
- Чушь, - фыркнула Рыжая.
- Что - чушь? Я к окну подходил, там Кот сидел и на стройплощадку глядел…
- Какую стройплощадку? - удивленно нахмурилась она.
- Ну, которая за домом, - меня так разморило от жары и пива, что я еле выговаривал слова. - Вроде пустыря…
- Нет там никакого пустыря. Там прямо напротив дом стоит - Танька-домработница в нем живет, - а за ним - еще один, поменьше. Давно уже застроили все, что можно - пустого места не осталось…
- Но я видел из окна…
- Отстань. Лучше иди ко мне.
- Здесь?
- Ага…
- Сейчас схожу за бугорок, а потом видно будет.
- Зачем - за бугорок?
- Все тебе расскажи… Отлить, моя донна.
- И я - с тобой, - она рывком встала на колени.
- Ну, это уже разврат. При старом режиме нас бы расстреляли…
- Не-а, - Она вдруг ухватила меня за яйца. - Идешь?
- Не иду, а повинуюсь грубой силе…
Она отпустила меня и пошла к заросшему травой и кустами холмику, нарочито виляя бедрами. Я посмотрел ей вслед, поднялся и поплелся следом. Она небрежно и резко приспустила трусики с одной стороны сзади и пошла быстрее. Я инстинктивно ускорил шаг - мысли стали куда-то уплывать, оставался инстинкт. Блики солнца играли на песке, и местами он казался красноватым, но я не смотрел на песок, я смотрел на ее виляющую задницу… У холма, где начиналась трава, я уже почти бежал - старый мудак…