21
… Песок.
Везде вокруг был темно-красный песок, и во рту у меня был песок, и сидел я, расставив ноги и свесив голову, на песке, и Рыжая трясла меня за плечо, и сдавленным голосом твердила:
- Вставай!.. Ну, вставай же!..
Я тупо оглядел бесконечную пустыню, простирающийся куда-то в… никуда красный песок, редкие круглые глыбы из того же песка
(валуны?..)
висящий в пустоте наверху багрово-красный
(круг?… Тарелку?..)
диск и склонившуюся надо мной Рыжую, без плаща, в разошедшемся на груди халатике, босую
(где ее босоножки, она же была в босоножках, таких… без задников, вроде сабо…)
и дрожащую мелкой, противной дрожью.
- Где мы? - тупо спросил я, хотя уже понял, где мы, и не ждал от нее никакого ответа, потому что она не могла этого понять, не могла знать, не могла видеть мой старый детский сон и… Вообще не могла быть здесь, но…
Она была.
Повинуясь ее тянущей руке, я послушно встал, повернулся и метрах в пятнадцати от нас увидел сидящего в раскорячку на песке, спиной ко мне, Ковбоя, а неподалеку от него - стоящего на коленях, боком к нам, охранника, "ствола", с изрезанной, кровоточащей физиономией, ухватившегося обеими руками за неровный кусок стекла, торчащий у него из горла, и издающего какие-то странные звуки, похожие на бульканье засоренной ванны,
(разве может засориться "Джакузи"?..)
пробитой, наконец, вантузом.
- Идем, - прошептала Рыжая, потянув меня прочь от них, и я послушно двинулся за ней, попятился, не отрывая глаз от Ковбоя и его телохранителя и чувствуя, что мои ноги бредут не по ровной поверхности, а одолевают пологий подъем, увязая в рыхлом, сухом песке.
Ковбой медленно поднялся на ноги, не взглянув в сторону подыхающего охранника, задрал голову к висящему в небе диску, секунду стоял неподвижно, потом повернулся к нам, уставился бессмысленным взглядом на меня, и…
Я понял, что делало его таким сильным и таким… маленьким - одновременно. Не знаю, правда ли, что воображение делает человека и зверя великим, но оно дает возможность хотя бы на время принять то, что… Принять невозможно. Оно помогает не сойти с ума, когда случается что-то невообразимое, немыслимое, не укладывающееся в обычные, нормальные рамки существования. Оно… У Ковбоя его просто не было.
Ковбой мог существовать лишь в том мире, где все было ясно и понятно. В мире, где есть ясные понятные цели, которых нужно добиваться, и он умел их добиваться, умел решать почти любые проблемы, умел спокойно и твердо идти к их решению, умел выигрывать и проигрывать (что гораздо труднее) в согласии с любыми жесткими, несправедливыми, порой нелогичными законами и правилами, если только мог понять, осмыслить эти правила и законы. Но если все правила и все законы сыпались, как карточный домик, как… песок у нас под ногами, и оставался лишь этот песок, он… Он сыпался, рассыпался вместе с ними. Чтобы он мог действовать, чтобы он мог оставаться самим собой, ему нужна была какая-то понятная цель, и…
Он увидел перед собой эту цель, и "песчинки", из которых он был слеплен и которые начали было рассыпаться, снова плотно слиплись друг с другом.
- Стой, - хрипло выговорил он, полез в карман джинсов и вытащил маленький револьвер с коротким стволом, одновременно выдернув из этого же кармана, что-то еще, какой-то небольшой сверток, упавший на песок.
- Стой, или ты… ляжешь! - он наставил на меня ствол, и я уставился в маленькое черное отверстие, маленькую черную дырочку, глядящую прямо мне в лоб и готовую выплюнуть маленький кусочек свинца, который легко и просто - так просто - мог оборвать весь этот кошмарный бред, всю эту жуткую…
Не мог. Здесь - не мог, здесь не было таких правил, по которым кусочком свинца можно уничтожить, ликвидировать жизнь. Здесь эти правила просто не работали. Я не сомневался в этом, я это знал, но все равно не мог оторвать глаз от маленького черного отверстия, пока…
За спиной Ковбоя раздался пронзительный вой, похожий на сирену милицейской тачки, расчищающей дорогу перед правительственным кортежем. Ковбой круто развернулся, я скосил глаза на раскачивающегося на коленях и по прежнему держащегося за торчащий из глотки кусок стекла телохранителя и увидел за ним, неподалеку от громадного "валуна"…
Огромная, длиной в два или три человеческих роста, толстая - больше человеческого обхвата - черная тварь, очертаниями напоминавшая тупорылую рыбину без плавников и хвоста, быстро скользила по песку к булькающему взрезанной глоткой "стволу", издавая на ходу этот жуткий, сиренообразный вой. Она была похожа на
(… ящерицу? Акулу?..)
громадную пиявку. Но она не ползла, не извивалась, а просто стремительно двигалась вперед, прямо на охранника.
Подобравшись к нему вплотную (ногти Рыжей впились под курткой мне в шею, я почувствовал у себя на шее, сзади, ее горячее, обжигающее дыхание) "пиявка" раскрыла… Нет, это трудно было назвать пастью, просто ее туповатое рыло распахнулось в обе стороны, как створки огромного шкафа, и вверху и внизу тусклым металлическим блеском сверкнули… Не зубы, а две сплошные, заостренные по всей плоскости треугольником, дуги, похожие на… изогнутые трамвайные рельсы.
Вой сирены перешел в пронзительный визг циркулярной пилы. Ковбой вскинул руку с револьвером, раздалось три или четыре негромких хлопка, но пули с холодным звяканьем отскочили от черной
(чешуи?.. Шкуры?.. Панциря?..)
поверхности твари, не оставив на ней ни единой отметины.
"Пиявка" повернула распахнувшуюся пасть (или то, что у других животных называется пастью) набок, "створками" пасти обхватила туловище охранника, снова вернула пасть с торчащим в ней телом в прежнее положение, задрала ее ("ствол" отпустил, наконец, торчащий у него из глотки кусок стекла и как-то комично всплеснул руками) и без видимых усилий сомкнула "створки" наглухо.
Послышался негромкий - очень негромкий - хруст, и с каждой стороны ее тупого рыла отвалилось по темному
(темный двубортный костюм, такой строгий, к нему бы зонтик и… котелок…)
кровоточащему обрубку. Нет, с одной стороны отвалилось два кусочка - две ноги в темных брючинах, срезанных как ножом выше коленей. Кровь лилась из двух обрубленных ляжек и хлестала густым потоком из отрезанного куска туловища (как раз по середине грудной клетки) и сливалась с темно-красным песком, быстро растворяясь в нем, сливаясь не в него, а с ним, словно превращалась в такой же песок…
- Бежим! - выдохнула мне в шею Рыжая. - сейчас она прикончит его! Быстрее…
Мы повернулись и побежали, увязая ногами в песке, с трудом преодолевая пологий подъем (странно, в том детском сне красная пустыня была вся ровная, а тут почему-то какой-то склон…), нет, мы не бежали, а… Почему-то медленно шли, медленно брели по песку, не оборачиваясь и прислушиваясь к тишине за нашими спинами, ожидая снова услышать тот пронзительный вой "сирены". Но шли мы не очень долго, и остановились не от воя, а от…
Сзади раздался… свист… Нет, шорох… Нет…
Шипение.
Словно зашипела готовая разорваться громадная кастрюля-скороварка, величиной с бензиновую цистерну, выпускающая через клапан в крышке последний перед взрывом пар.
Мы медленно повернулись, и рядом с огромным "валуном" я увидел… Заслоняя весь горизонт, там сидела… Сидел…
* * *
Вытянув вперед слегка пригнутую, но все равно закрывавшую висевший высоко в пустоте красный диск, голову, раскрыв невероятную в своей жуткой, немыслимой величине и красоте пасть, обнажив чудовищные, сверкающие снежной белизной
(Бивни?… Бивни не растут оттуда, и… У кого на земле могут быть такие бивни?..)
клыки и уставив на изогнувшуюся в его сторону черную "пиявку" громадные, горящие холодным желтым огнем, круглые фары глаз, там сидел…
Там сидел ЗВЕРЬ.
* * *
Я вдруг ясно понял две вещи.
Я понял, почему их называют семейством кошачьих, в честь самого маленького члена этой…
Кошка - зачем-то живущий там, у нас, рядом с нами, маленький представитель всего семейства - лишь уменьшенная во сто, в тысячу, в Бог знает сколько крат
(частичка?… Сестричка?..)
проекция ГЛАВНОГО существа, настоящего ГЛАВЫ семейства, рядом с которым вся роскошная мощь любого тигра, рыси, пантеры
(Господи, кто же ТЫ?.. Felis…Felis catus… Panthera… Нет! У нет такой этикетки, такого лейбла, который мог бы к ТЕБЕ подойти! ТЫ - вообще не для нас!..)
и прочих членов этой семьи - не больше силы детского заводного паровозика, поставленного рядом с настоящим локомотивом, легко везущим длинный товарняк. Потому что ОН - не просто БОЛЬШОЙ и СИЛЬНЫЙ
(Господи, ОН же величиной с дом, хотя… здесь, сейчас, все величины и пропорции как-то сдвинулись, смешались…)
а потому что ОН…
Я понял то, в чем когда-то, давным-давно был точно уверен, а потом так же точно разуверился. Я понял, что на свете
(На каком?.. Нашем - белом?… Или этом - темно-красном? Господи, да, какая, к черту, разница!..)
есть СОВЕРШЕНСТВО. И потому ОН - Главный. И ему не надо это доказывать, потому что ОН есть совершенство, потому что ОН просто ЕСТЬ и сидит передо мной, и…
* * *
Он уже не сидел.
Зверь взвился в воздух, заслонив собой почти всю свинцово-серую пустоту наверху, тут же, без всякого перехода, без паузы во времени завис над черной ползучей гадиной, выпустил из передних лап
(Господи, они же толще телеграфных столбов… намного толще!..)
тускло сверкнувшие отблесками красного диска наверху, кривые, почти метровые когти
(сдавленный вскрик Рыжей за моей спиной…)
и…
Повернувшая свое мерзкое тупое рыло к нему, "пиявка" страшно заверещала, а Зверь мягко невероятно, невозможно мягко для такой махины) приземлился рядом, передней лапой - острыми кривыми саблями когтей - слету распоров броню гадины, от которой раньше, не оставив никаких отметин, отскочили пули из револьвера Ковбоя.
Когти распороли… пропороли "пиявку" насквозь, Зверь легко поднял лапу с нанизанной на громадные когти, мерзко извивающейся (внизу, из "брюха" у нее торчали четыре коротких лапы - вот почему она не извивалась, двигаясь по песку - а между двумя парами лап торчали острые кончики когтей Зверя) и с предсмертной мукой верещавшей тварью, и стряхнул ее с лапы на песок. Из оставленных когтями рваных дыр в спине хлынули густые струи темно-красной жижи, "пиявка" корчилась, раскрывая и закрывая пасть, пыталась двигаться, но вместо этого лишь перевернулась на спину - короткие лапы задрались вверх, из рваных дыр на брюхе тоже выплеснулись струйки крови - потоньше, а Зверь вскинул другую лапу, снова вонзил когти уже в брюхо твари, глянул на нее (с любопытством), сделал лапой какое-то движение, словно как-то налег на нее своим весом, и… Раздался противный хруст, еще более противный, какой-то чмокающий звук, и "пиявка" развалилась на два истекающих кровью куска, резко оборвав свой ужасный визг.
Зверь потрогал один дергающийся кусок лапой с почти убранными когтями (виднелись только кончики, но эти кончики могли пропороть человека насквозь), подцепил его, поднял и бросил. Потом потрогал точно так же другой, опять подцепил и опять бросил - подальше, чем первый. Потом вернулся к первому, резко наклонил к нему голову, понюхал (кажется), выпрямился, сел, и опять подцепив лапой, поднес к морде. Внимательно рассмотрев его, он раскрыл пасть, показав свои жуткие клыки, на которых блестели капельки слюны, и…
Я не стал смотреть, как он будет жрать кусок "пиявки", но не потому что мне было противно, а потому что взглянул на другое - на…
Прямо к нам заплетающейся походкой шел… нет, почти бежал (только медленно, очень медленно) Ковбой, нелепо размахивая руками, в одной из который он все еще сжимал револьвер. Но он не понимал, что он держит в руке, он вообще ничего не понимал - с перекошенным, раскрытым в беззвучном крике ртом, безумными, вытаращенными глазами и бестолково машущими в воздухе руками он был похож не на Клинта Иствуда, а на плохую пародию на паршивого комика, а я…
Точно так же, как в Зоопарке, когда мы стояли перед клеткой с леопардом, рядом с маленькой девчушкой и ее мамой, я вдруг увидел Ковбоя двумя парами глаз - своими и… Еще одними - тоже моими, но одновременно и… Чужими.
Я видел Ковбоя одновременно и нормальным, привычным способом, в цветном и объемном изображении, но еще и в… Не цветном и не черно-белом, не объемном, а каком-то красноватом и двухмерном, но очень четком, и…
И еще, я не только увидел, но ощутил Ковбоя - почувствовал бешеный страх, дергающийся в каждой клеточке его мозга и тела, бешеное желание куда-нибудь скрыться, исчезнуть, затаиться и переждать.
Это дергающееся передо мной существо, наполненное теплой и сладкой кровью, никуда не денется. Оно попытается убежать, попытается сопротивляться, но оно - слабее, и потому оно - мое. Мне некуда спешить, потому что я - не только сильнее, но и быстрее. Когда я захочу, я прыгну, сомкну челюсти на его нежной - такой восхитительно нежной - шее, легко перекушу ее, и дивная струя красной, горячей кровищи хлынет мне в… Пасть!
Я увидел эту "картинку", и где-то в глотке
(нет - глубже, ниже!)
родилось глухое и сладкое ворчание, глухой рык.
Уставленные на меня - в меня - зрачки Ковбоя расширились так, что закрыли все глазные яблоки.
А потом…
Ни о чем не думая, не обращая внимания на забравшиеся под воротник куртки (его куртки) и царапающие мое плечо ногти Рыжей, повинуясь какому-то безотчетному и непреодолимому желанию, инстинкту, я сделал шаг вперед, размахнулся
(как-то странно - не рукой, а плечом и всем корпусом, - как никогда не умел…)
и выждав,
(как-то не по-человечески равнодушно, словно не я сам, а что-то другое управляло мной…)
когда Ковбой приблизился на нужное расстояние,
(в уставившихся на меня глазах с неестественно расширившимися зрачками мелькнул какой-то проблеск мысли, рука с револьвером дернулась и начала подниматься в мою сторону…)
и с острым наслаждением впечатал свой кулак прямо в его раскрытый перекошенный рот, прямо в ровные ряды белых зубов,
(Blend-a-med - укрепляет зубы и яйца… С зубами у тебя теперь плоховато, маэстро, а как с яйцами?)
вдохнув на секунду запах дорогого одеколона
(Denim-aftershave… Ну, как, маэстро, все в твоей власти?..)
и дернувшись, как от электрического разряда, от проткнувшей всю руку, от костяшек пальцев и до локтя, острой и… Сладкой боли.
Ковбой отлетел назад, брякнулся навзничь, выпустив из разжавшихся пальцев револьвер, и покатился… Прямо к лапам Зверя.
Зверь облизнулся (значит, уже проглотил, дожрал кусок пиявочной твари) и с любопытством уставился на распростертое прямо перед ним, крошечное тело.
Давай, мысленно крикнул я, прикончи эту сволочь, отплати ему за ту… за маленькую, и Зверь протянул свою лапу и…
Ковбой, лежа на брюхе, поднял голову, уставив на нас вытаращенные глаза и темно-красный провал в том месте, где были ровные ряды белых зубов (здорово я ему врезал, мелькнула у меня довольная мысль, и моя рука отозвалась сильным отголоском все той же, сладкой боли), и пополз к нам. Зверь осторожно подцепил его лапой и перевернул на спину, как таракана. Ковбой, как таракан, засучил руками и ногами, а Зверь опять подцепил его лапой и снова осторожно перевернул - теперь на живот. Ковбой опять пополз, им двигал самый сильный на свете инстинкт - инстинкт жизни, а Зверь повторил все снова, и до меня дошло…
Какое там отплати, какой же я мудак, если мог подумать…
Зверь играл, играл с ним в свою обычную игру, как кошка играет с мухой, с жучком, и конечно, игра эта закончится для Ковбоя тем же, чем для жучка - игра кошки, но какое там отплати, это же смешно, смешно, чтобы он всерьез стал…
Зверь быстро нагнул голову до земли, осторожно ухватил Ковбоя белыми клиньями клыков, выпрямился, вздев на огромную высоту крошечное, сучащее конечностями тельце, и тут у Ковбоя прорезался голос - он истошно заорал. Зверь фыркнул, тряхнул огромной головой (что за писк?), выпустил встряхнутое тело (я так не играю!), и оно медленно, как при замедленной съемке, полетело вниз и каким-то бесформенным кульком брякнулось на песок.
Тряхнув головой, Зверь не рассчитал своей жуткой силы, а вернее жуткой хлипкости человеческого тела по сравнению с его силой, и на песок шмякнулся уже не Ковбой.
Судя по неестественно, совершенно неправильно разбросанным и торчащим как-то все стороны сразу конечностям тела, в нем не осталось ни одной целой косточки. Вот так - быстро, просто, без спецэффектов…
Судя по тому, как брякнулось и больше уже не шелохнулось тело, оно еще до падения уже стало мешком с костями и жидкой кашей, когда-то бывшей сердцем, легкими, печенкой и прочими атрибутами здорового, сильного организма зрелого мужчины, который всего около часу назад твердо (и не без оснований) считал себя хозяином своей и наших судеб, хозяином положения и собирался поиграть с нами в свои игры.
- Доброй охоты, - пробормотал я, и вдруг на меня стал тяжело наваливаться жуткий, противный и какой-то потный страх. Я…
Я понял, что больше ничего не стоит, не бежит и не ползет и вообще не движется между нами и… Зверем.
А Зверь…
22
… Вдруг встал на все четыре лапы, выпрямился во весь свой громадный рост и пристально уставился куда-то в сторону, в простирающуюся в бесконечность, в никуда, медно-красную пустыню. Ногти Рыжей впились мне в шею, и она потянула меня назад.
- Не двигайся, - почти беззвучно прошептал я. - Ради Бога, не двигайся и не вздумай заорать, если… хочешь жить.
Последнее прозвучало фальшиво, и кажется, она это почувствовала, судя по тому, как расслабились и дрогнули ее вцепившиеся в мою руку пальцы.
Кошки не желают и не могут заниматься несколькими делами одновременно, они занимаются ими по очереди - заканчивают с одним и переходят к следующему. Зверь покончил с мерзкой тварью, разодранные останки которой валялись перед ним. Потом поиграл с этими кровавыми (если это - кровь) кусками и сожрал один из них. Потом поиграл с Ковбоем, но не рассчитал свою силу - игра закончилась, едва успев начаться. Теперь он отвлекся на что-то вдалеке - что-то, слышное лишь ему одному, но…