Он находился шагах в пяти от нее, абсолютно голый - в чем мать родила. Огромный, одутловатый, с бледной нездоровой кожей, которой не касались солнечные лучи. С его живота свисали складки жира. Но что еще хуже: на его слюнявом лице застыло выражение животного восторга и абсолютной гнусности.
Опустившись на колени позади также обнаженной женщины, стоявшей на четвереньках, лицо которой скрывали длинные волосы, он одной рукой крепко держал ее за талию, а другой хлестал по спине стеком. Не в силах отвести взгляд, Шарлотта с ужасом наблюдала, как он смеется и выкрикивает:
- У-лю-лю, моя резвая сучка! У-лю-лю!
И тут он заметил Шарлотту. Вытаращив глаза, с отвисшей челюстью, он, как одержимый, начал совокупляться с несчастной. Спустя мгновение, издав ликующий вопль, он рухнул на женщину, толкнув ее на пол.
- Весьма недурно, Гарольд, только немного шумно. Но теперь ты уже все получил, брат, - произнес Джордж, стоя над Шарлоттой. - Думаю, теперь моя очередь.
Он еще крепче прижал каблуком сапога поясницу Шарлотты.
- Черта с два! - задыхаясь, воскликнул Гарольд. Оттолкнувшись, он уселся на зад. - Это мой день рождения, а не твой. Давай ее сюда!
- Хорошо, ты можешь первый. А потом я ей покажу, что такое настоящий мужчина.
Шарлотта вскрикнула, когда Джордж схватил ее за волосы и поднял, поставив на колени. Она не могла справиться с ужасом, не могла ни о чем думать, а физических сил не хватало, чтобы сопротивляться кому-либо из них. Они собирались изнасиловать ее. Собирались сделать то, что вытворил Гарольд с этой несчастной рыдающей женщиной, которая сейчас сжалась в комок в углу стойла, пытаясь хоть чем-то прикрыться.
- Нет! - выкрикнула она, извиваясь в руках Джорджа.
Но бесполезно.
Все еще держа Шарлотту за волосы, Джордж толкнул ее к своему брату.
- Поцелуй его! Давай, Шарлотта… поцелуй его! Сделай это. Сделай сейчас, или мне придется сделать тебе больно. - Он наклонился к ее уху. - Я собираюсь сделать тебе больно в любом случае, дорогуша, - так, как ты своим девичьим умом и не представляешь. Я буду делать это, пока ты не станешь кричать от удовольствия. Разве это не возбуждает?
- Хвастаешься, как всегда, - сказал Гарольд, вставая на колени, чтобы посмотреть в лицо Шарлотты. Но тут он, похоже, заколебался. - Джордж! Ты уверен, что мы должны сделать это? Она ведь не какая-то потаскушка.
- Да, ты не должен делать это, - быстро произнесла Шарлотта.
Джордж сильно дернул ее за волосы, и слезы обожгли ее глаза.
- Просто… просто отпусти меня, Гарольд. Я никому не скажу. Клянусь. Никогда не скажу.
Гарольд взглянул на брата:
- Джордж?
- Она девственница, Гарольд. Мы делаем успехи. Хм, когда в последний раз ты имел девственницу?
Гарольд облизнул губы.
- Сам знаешь. Никогда.
Он снова уставился на Шарлотту.
- Они действительно лучше?
- Ты никогда не узнаешь этого, братец, пока не попробуешь. Ну, как? О, ради бога, Гарольд. Отпусти ее сейчас, и она всем расскажет. Помнишь, папа говорил нам, что нельзя гадить в собственном гнезде. Он лишит нас содержания, если узнает. Но если мы доведем дело до конца, она не произнесет ни слова, лишь бы сберечь свою репутацию. Мы должны это сделать.
- Нет, пожалуйста, нет! - почти шепотом умоляюще воскликнула Шарлотта. - Я никому не скажу. Это… это моя вина. Раф предупреждал меня, чтобы…
Она вскрикнула, когда Джордж еще раз дернул ее за волосы.
- Ты слышишь, Гарольд? Раф предупреждал ее. Раф! Наш дорогой кузен, который избил тебя твоим собственным стеком. Он рассказал ей, Гарольд. Она знает. Ты все еще хочешь отпустить ее?
Шарлотта оцепенела, когда, словно в ответ на эти слова, Гарольд больно сжал ее грудь и прижался мокрым ртом к ее губам. Она едва не задохнулась, когда он протолкнул свой язык ей в рот.
И она сделала единственное, что могла.
Она укусила его.
Она крепко сжимала зубы, пока не ощутила во рту кровь.
Гарольд отшатнулся, вопя от боли, и Джордж, отпустив ее волосы, нанес ей ладонями сильный удар по ушам.
Потеряв сознание, Шарлотта рухнула на солому.
Она не знала, как долго лежала там, но когда наконец открыла глаза, то увидела пару блестящих черных сапог не более чем в двух шагах от своего лица.
- Идиоты. Я посеял свое семя в сосуд скудельный, и она родила мне пару идиотов.
- Папа, это несправедливо. Она укусила его. Что мне еще было делать? Но она же не умерла. Ты сказал, что она не умерла.
- Лучше бы умерла, - холодно и сухо произнес герцог. - На ней никаких следов. Мы бы вынесли ее куда-нибудь в поле, к изгороди, и все считали бы, что она разбилась, упав с лошади. А теперь…
Шарлотта снова закрыла глаза, надеясь, что герцог Ашерст не заметил, что она пришла в себя. Она была жива. Они не изнасиловали ее. Но могут ли они сейчас убить ее по приказу герцога?
- Хорошо. Сделаем так, - сказал герцог, меряя шагами пол, устланный соломой, рядом с лежащей Шарлоттой. - Джордж, нам нужна моя карета. Запряги лошадей.
- Я? Но, папа, я не знаю как…
Раздался звук пощечины, а вслед за ней - торопливые шаги Джорджа, поспешившего выполнять приказ отца.
- Круто, папа, - хихикнул Гарольд. - В любом случае это все он виноват. Это он притащил ее сюда…
- Я не знаю, кто из вас меня больше раздражает, - ответил герцог. - Но позже я разберусь с вами обоими. А сейчас позволь обратить эту ситуацию в нашу пользу.
- Да, папа, - спокойно произнес Гарольд. - Могу… могу я узнать, что ты собираешься делать?
От глухого смеха герцога у Шарлотты по спине пробежала дрожь.
- Откройте глаза, мисс Сиверс, я знаю, что вы пришли в себя. Вот это другой разговор! А теперь сядьте и внимательно выслушайте. Мы можем разрешить давнюю проблему владения коттеджем "Роза", который для меня словно заноза. Гарольд, познакомься со своей невестой. Мисс Сиверс, мои поздравления, и добро пожаловать в мою семью.
- Не… невестой? Но, папа…
- Заткнись, дурак. И ради бога, надень подштанники. Меня уже просто тошнит. Когда Джордж возвратится, порвите на ней одежду. Обработайте ее немного, чтобы она выглядела так, словно вы со своим идиотом братом сделали то, что собирались. Я подожду в карете.
- Я разбудил грума, - сказал Джордж, возвратившись в конюшню. - Не беспокойтесь. Я заплатил ему достаточно, чтобы он держал рот… В чем дело? Почему она так смотрит на нас? Нам все же придется убить ее?
- Мне бы следовало откреститься от вас обоих, - покачал головой герцог. - Одному только Богу известно, что случится с имением, когда я умру.
Он круто развернулся, собираясь покинуть конюшню, но на миг задержался, чтобы сказать:
- Делай, как я приказал, Гарольд. Прямо сейчас.
Шарлотта оглядывала стойло в отчаянных попытках найти какое-нибудь оружие и наконец увидела вилы, стоявшие в углу. Она посмотрела на них, потом на братьев, а затем снова на вилы.
Джордж понял ее замысел, и не успела она подняться, как он толкнул ее ногой в грудь и снова прижал к полу.
- Что нужно делать, Гарольд? Давай, говори. Он и без того взбешен.
Ничего не ответив, Гарольд обеими руками схватил лиф Шарлотты и разорвал его вместе с сорочкой до самой талии, обнажив грудь.
Инстинктивно пытаясь прикрыться, Шарлотта не смогла оттолкнуть Гарольда, который набросился на нее с грубыми поцелуями и не оставлял ее, пока на губах не выступила кровь.
- Ну вот. То, что надо, - сказал он. - Этого достаточно, чтоб он удовлетворился, как думаешь?
- Я не знаю, о чем ты. Да оденься ты, ради бога! Я отведу ее к отцу.
Зажатая в углу кареты Шарлотта почувствовала, как ей откинули голову и сунули в рот флягу, влив в нее почти половину содержимого. Из последних сил она оттолкнула флягу, и тут же ее вырвало.
Они ехали в коттедж "Роза". Чтобы представить ее родителям.
Раф потер виски.
- О боже… о боже, Чарли…
Но это было еще не все. Шарлотта не хотела рассказывать Рафу, что с ней случилось, но, начав, она уже не могла остановиться. Она утаила от него кое-что: некоторые вещи она все же не была готова рассказать, но худшее он должен был знать. Только тогда он сможет все понять.
- Герцог сказал моим родителям, что обнаружил своих сыновей в конюшне кувыркающимися с их пьяной потаскушкой дочерью. Он никогда не видел такого буйного разврата, сущая правда, никогда! И не важно, каким образом я соблазнила их, сказал он, его сыновья также виновны и будут наказаны.
- Сволочь!
Раф продолжал мерить шагами ковер, не останавливаясь с самого начала ее рассказа о той ужасной ночи. На полпути он швырнул свой бокал в камин. Казалось, ему хочется бросить туда еще кое-что.
- Он сказал моим родителям, что я могу осенью произвести на свет отродье, и только Богу известно, который из его сыновей будет отцом. Но это не важно, потому что Джордж определенно не может испортить себе жизнь из-за кого-то вроде меня, и вовсе не важно, насколько добропорядочна моя семья или длительны дружеские отношения между Сиверсами и Дотри. Он говорил так спокойно, выдержанно, и все, что папа мог сделать, - это поддерживать плачущую маму.
Раф прекратил вышагивать по комнате.
- Хорошо, достаточно, Шарлотта. Теперь я понял. Герцог, зная, что его сыновья скомпрометировали тебя, хотя бы и с твоего согласия, - и как только твой отец поверил этому? - отдает тебе своего младшего сына. Разумеется, в обмен на коттедж "Роза" и землю, на которую он зарился годами. Впрочем, мой покойный дядюшка никогда не упускал благоприятную возможность.
- Да, - вздохнув, сказала Шарлотта. - Все было почти решено. У меня не оставалось выбора. Отец отказывался выслушать меня, веря всему, что говорил герцог.
- Потому что это был мой дядя, не сомневаюсь. Трудно назвать герцога лжецом.
- Гарольд сказал мне позже, что Джордж испугался, что он убил меня, поэтому и привел отца. Весь замысел принадлежал герцогу, да. Хотя, возможно, он спас меня от худшего, что могли сделать его сыновья. Но это не спасло мою мать, Раф. Она свалилась сразу же, как только герцог ушел, и… Ну, ты видишь, что с ней сейчас. И я никогда не смогу рассказать ей правду.
- А что твой отец?
- Он говорит, что верит мне, но я знаю, он винит меня за то, что случилось с мамой. Спустя всего несколько недель герцог и его сыновья погибли. Но уже ничего не исправишь.
- Кое-что можно, - сказал Раф, поднимаясь на ноги. - Мне не нужен коттедж "Роза", и никакая часть его земель, Чарли. Я скажу об этом твоему отцу, если этого не сделаешь ты.
- Спасибо. Знаешь, мы с Эммелиной сожгли брачный контракт. Папа говорит, что нас могли посадить в тюрьму из-за этого.
Он повернулся к ней, слабо улыбнувшись.
- Молодец Эммелина. Значит, она знала правду?
Шарлотта кивнула и даже вспомнила нечто, вызвавшее улыбку.
- Мне пришлось рассказать. Когда она услышала о помолвке, то решила, что я сошла с ума.
- А теперь ты рассказала мне. Я могу только извиниться за своего дядю и кузенов и порадоваться, что они сдохли. Ты должна ненавидеть всех Дотри, Чарли, и я не имею права осуждать тебя.
- Ты не такой, как они, Раф, и никогда не был таким. Возможно, поэтому я так сержусь на тебя, когда ты ведешь себя так, словно не имеешь права здесь находиться или считаешь, что не заслуживаешь герцогского титула.
Раф направился к ней, но остановился в нескольких шагах и пригладил ладонью волосы.
- Я хочу обнять тебя, Чарли. Но это облегчит только мою боль, ведь так? Меньше всего… меньше всего тебе нужны сейчас мужские прикосновения. Любые мужские прикосновения.
- Я просто глупа, Раф. Ты - это не они. Я знаю, ты другой, но…
- Но не сейчас, - спокойно сказал он. - Я понимаю. И я не стану принуждать тебя, обещаю.
Она кивнула, сморгнув слезы, и медленно встала, словно старуха, для которой сама жизнь превратилась уже в тягостную ношу.
- Я должна сейчас пойти наверх, проведать маму.
Она была уже на полпути к двери, когда вопрос Рафа остановил ее.
- Ты бы довела это до конца, Чарли? Вышла бы за него замуж?
- Не знаю. Я задавала себе этот вопрос тысячу раз, и до, и после смерти Гарольда. Решилась бы я убежать или даже убить себя, чтобы избежать замужества? Смогла бы поступить так со своими родителями, если мама больна, а папа дал слово? И даже теперь я на самом деле не знаю. Я не должна была входить в конюшню той ночью, Раф. Не должна была уезжать без грума. Я виновата в этом.
- Но тогда Николь пришлось бы вести Джулиет в конюшню? Николь увидела бы…
- Я знаю. Только это и успокаивало меня.
Он кивнул и снова взглянул на портрет. Ей не хотелось бы, чтобы Раф когда-нибудь посмотрел на нее так, как он глядел сейчас на этот портрет.
И она незаметно выскользнула из комнаты.
Раф точно не знал, почему ему стало спокойнее, но, так или иначе, он начинал свыкаться и со своей новой ролью, и с изменившимися обстоятельствами.
Возможно, он предпринял первые шаги, чтобы почувствовать себя уверенно, в тот день, когда приказал убрать портрет дяди и своих кузенов на чердак.
Возможно, к этому его побудила Шарлотта, утверждая, что он совсем не похож на своего дядю и кузенов. Что он намного лучше их и не должен брать на себя их вину.
А возможно, потому, что, пока он сражался на своей войне, Шарлотта вела свое собственное сражение и каким-то образом вышла из всего этого ужаса, оставшись такой же искренней, честной и открытой, какой он всегда ее помнил.
Или, быть может, это произошло оттого, что он поднялся наверх к Фитцу в тот вечер, когда Шарлотта рассказала ему, что с ней случилось, открыл ему свою душу, и они оба изрядно опустошили запасы бренди покойного герцога, пока Раф не свалился рядом с кроватью своего друга.
Но какова бы ни была причина, и даже если все вместе они сыграли свою роль, Раф теперь разъезжал по полям Ашерст-Холл с новым чувством уверенности в себе. Он сидел во главе стола в обеденном зале, больше не глядя на стул у его дальнего края, где он когда-то сидел, приглашенный из милости.
Джон Каммингс заметил перемену в своем хозяине. Теперь управляющий вначале спрашивал, а потом делал, а не делал и лишь затем информировал Рафа. Раф проводил долгие вечера изучая годовые учетные книги. Он записывал сроки посевов, сбора урожая и рыночные цены - точно так же, как он когда-то составлял расписание караульной службы, руководил боевыми маневрами и распределением продовольствия, когда обозы с провизией не поспевали за продвижением его солдат.
Как сказал Фитц - после чего Раф швырнул в него томик Шекспира с "Гамлетом", - капитан Рафаэль Дотри человек неглупый. Он способный человек, пожалуй, даже гениальный, когда начинает думать о деле, и вот-вот настанет самое время показать миру, что такое настоящий герцог.
Шарлотта не была трусливой, да и Раф был не из робких.
С того дня они больше не говорили о прошлом. Почти две недели они кружили друг возле друга и медленно, осторожно стали возвращаться к своим ровным прежним взаимоотношениям.
Сейчас, к концу января, они вновь были лучшими друзьями, смеясь, шутя, поддразнивая друг друга. Теперь, когда между ними больше не оставалось никаких секретов, они действительно могли снова общаться по-прежнему.
По-прежнему, даже если он иногда ловил на себе взгляд Чарли, глядевшей на него из дальнего угла комнаты или через длинный обеденный стол, и в глазах ее был вопрос, а губы приоткрывались, словно она собиралась сказать ему что-то - то, что могло бы изменить мир их обоих. Даже если Рафу приходилось иногда уединяться, когда желание обнять ее, поцеловать, утешить становилось почти невыносимым.
Но он ждал. Он выжидал свой момент.
Разве был у него другой выбор?
Эдвард и Джорджианна Сиверс стали присоединяться к ним за обеденным столом, и если Джорджианна и воображала себя хозяйкой дома, то какое это имело значение?
Правда, накануне Двенадцатой ночи едва не возникла неловкая ситуация. На протяжении всего обеда Джорджианна была спокойна, но, когда слуга поставил перед каждым вазочку с ягодным десертом в заварном креме, она поднялась, чтобы спросить: "А что это?" - и при этом, не рассчитав движения, погрузила пальцы в золотисто-желтый крем.
- Джорджианна! - Эдвард Сиверс в ужасе вскочил, чтобы помочь жене, которая с некоторым удивлением глядела на свои измазанные пальцы.
- Но мы все так едим крем на Двенадцатую ночь, правда, Николь? - быстро произнесла Лидия, опуская пальцы в вазочку. - Ням! - воскликнула она, сунув их в рот. - Это традиция семейства Дотри.
Николь колебалась не более секунды, прежде чем опустила пальцы в свой десерт, и, на глазах у слуги, наблюдавшего за происходящим с открытым ртом, все тоже обмакнули пальцы в крем.
Растерянность на лице Джорджианны сменилась удивлением, а затем выражением удовольствия. Ее поблекшие голубые глаза и впрямь заискрились, когда она воскликнула:
- Разве мы не глупцы?
Раф быстро взглянул на Шарлотту: она часто моргала, явно сдерживая слезы. А затем наклонилась через стол и поцеловала Лидию в щеку.
- У тебя самое доброе, самое любящее сердце, какое только я знаю, - сказала она ей, а затем подняла глаза и улыбнулась Рафу.
Теперь Джорджианна выходила из своей комнаты к чаю в пять часов вместе с Шарлоттой и близнецами. Она также стала проводить время в зимнем саду, с радостью возвратившись к своим любимым цветам, часть которых им удалось спасти из оранжереи в коттедже "Роза".
Но оставалось еще одно…
Два дня назад, после ужина, Эдвард Сиверс пришел к Рафу, чтобы объявить, что он благородный человек и потому должен признаться, что передал почти все свои владения покойному герцогу и теперь должен выполнить эти обязательства.
Выслушивая все это, Раф продолжал сидеть за письменным столом перед открытой учетной книгой, держа в руках гусиное перо, и глаза его закрывала красная пелена едва сдерживаемого гнева. Он заставил себя подавить желание обругать последними словами человека, который заявлял о своем благородстве. Когда он наконец поднял голову и заговорил, в его голосе зазвучали обманчиво мягкие, бархатистые нотки.
- Как я понимаю, тот договор касался не только ваших владений, которые вы так благородно собирались передать моему дяде.
Пожилой мужчина побледнел и схватился за спинку стула.