- Как можно, Ваше величество! Ведь это означало бы ненавидеть вас!
- Вы, как всегда, любезны и, как всегда, не говорите того, что думаете. Я хотела спросить: есть ли лично у вас причины питать ненависть к католикам?
- Я многим обязан католикам, - отвечал он. - Французы помогали мне в несчастливые годы моего изгнания - а ведь они католики. Моя младшая сестра католичка - могу ли я ее ненавидеть? Некий господин Жифар, помогавший моему спасению после Вустера, тоже был католиком... Нет, поверьте, я не питаю ненависти в католикам. Сказать по правде, я считаю глупейшим занятием ненавидеть кого бы то ни было, тем более из-за расхождения взглядов. А уж ненавидеть женщин, по-моему, вовсе невозможная вещь.
- Карл, прошу вас, выслушайте меня серьезно.
- Я весь внимание.
- Если папа римский пообещает Португалии свою поддержку и покровительство, ей уже не нужно будет так бояться Испании.
- Друг мой, папа скорее пообещает поддержку Испании. Испания сильна, Португалия слаба - а ведь всегда легче и удобнее поддерживать сильного.
- Но дело в том, что я могла бы обратиться к папе с просьбой о содействии и даже уже придумала - если, конечно, вы не станете возражать, - как лучше всего это сделать.
- И как же?
- Ведь я не просто католичка, живущая в протестантской стране, я королева этой страны; весь мир, должно быть, знает о том, сколь безупречно ваше отношение ко мне...
- О нет, - пробормотал король, отводя глаза. - Мне следовало бы относиться к вам много лучше... и думаю, что весь мир, кроме вас, может с этим согласиться.
Екатерина поцеловала его руку.
- Вы лучший из мужей, а я - счастливейшая из жен. Карл, вы позволите мне написать к папе в Рим? Если да - то счастье мое будет поистине безгранично. Ведь узнав о вашей любви ко мне, папа и все его приближенные сочтут, что я имею некоторое влияние на вас... и на Англию. Если бы я могла ему написать!.. Я уверила бы его, что буду всячески содействовать укреплению католической веры в Англии, и что я прибыла сюда отнюдь не ради короны, но с единственной целью служить всеми силами моей вере... Я думаю, папе это должно понравиться.
- Еще бы! - сказал Карл.
- Но, Карл, я совсем не хочу, чтобы вы поступали против своей совести.
- Прошу вас, не тревожьтесь так о моей совести. Она весьма тщедушная и ленивая особа, любит поспать и - увы! - частенько отлынивает от своих обязанностей.
- Ах, опять вы шутите!.. Я уже не представляю вас без этого вечного подшучивания над самим собою; впрочем, оно ведь и придает общению с вами неотразимую прелесть... Карл, если мне удастся убедить папу, что я намерена посвятить себя служению католической вере, то я ведь смогу попросить его о покровительстве для Португалии?
- Конечно, сможете. Не сомневаюсь, что он, не раздумывая, предоставит его в обмен на такую жертву с вашей стороны.
- О Карл, так вы... согласны? Двумя ладонями он нежно приподнял ее лицо.
- Я король протестантской страны, - сказал он. - Как вы думаете, что скажут мои министры, узнав, что я разрешил вам отправить такое послание?
- Не знаю.
- Друг мой, англичане не желают более видеть католиков на английском престоле. Они твердо решили это для себя более ста лет назад, в год смерти Марии Кровавой, память о которой не скоро изгладится из протестантских сердец.
- Я поняла, Карл. Вы правы. Я не должна была обращаться к вам с такой просьбой. Забудьте об этом.
- Каким образом вы намеревались передать свое письмо в Рим?
- Я хотела послать его с Ричардом Беллингсом. Это один из придворных; я вполне ему доверяю.
- Я вижу, что положение вашей страны очень вас тревожит, - мягко сказал он.
- О да! Знай я, что там все в порядке, моему счастью не было бы предела.
"Какая она славная, милая, - думал он, - и как любит меня..." Ему хотелось что-нибудь сделать для нее. Точнее, он готов был сделать для нее все что угодно. Письмо в Рим? Почему нет? Разве оно кому-то помешает? Никто даже не узнает, что оно отправлено. Зато как она будет довольна!.. А вдруг
благодаря этому посланию королева-регентша и впрямь обретет покровительство папы? Бедная Луиза, она, верно, совсем измучилась там, между своим придурковатым сыном, королем Португалии, и испанцами, грозящими свергнуть их обоих с престола... Ему же от этого не будет никакого вреда. Да и какой вред в обещаниях? Карлу очень хотелось доставить Екатерине радость и тем хотя бы отчасти загладить свою вину перед ней.
- Милая супруга, - с улыбкой сказал он, - я прекрасно понимаю, что не должен сейчас говорить вам "да". Но вы изложили свою просьбу так мило и так смиренно, что мне нелегко вам отказать.
- Довольно, Карл, забудем этот разговор. Мне не следовало его даже начинать.
- Вы ведь просите меня не о деньгах или драгоценностях, как можно было бы ожидать. Вы счастливы уж тем, что дарите мне свою любовь, - и это услаждает мое сердце. Но и я хотел бы хоть что-нибудь дать вам взамен.
- Вы мне... хоть что-нибудь? Но вы уже дали мне огромное счастье, о каком я не могла даже мечтать!..
- Тем не менее я намерен сделать вам еще один подарок. Приняв его, вы доставите мне огромное удовольствие. Итак, пишите свое послание. Но отправьте его так, чтобы ни одна живая душа не знала о моей причастности к делу, иначе вся затея окажется бессмысленной. Расскажите папе о своих благих намерениях, попросите покровительства. Да-да, Екатерина, такова моя воля!.. Ибо я жажду видеть вас счастливой.
- О Карл!.. Я плачу - потому что мне совестно отягощать просьбами того, кто дал мне уже так много... Я плачу, Карл, ибо не могу уразуметь, за что Господь ниспослал такое блаженство именно мне...Он обнял ее и нежно поцеловал.
Когда Екатерина благодарно прильнула к нему, он вспомнил о бумаге, дожидавшейся в его кармане удобного момента, и, ласково потрепав ее по плечу, высвободился.
- Кстати, есть один небольшой вопрос, требующий вашего внимания.
Он извлек небольшой свиток из кармана.
- Что там? - заглядывая ему через плечо, спросила она.
- Изучите это на досуге, - отвечал король, подавая ей бумагу. - Это всего-навсего список дам, коих я рекомендую Вашему величеству принять к себе на службу.
- Хорошо, я его просмотрю.
- Желательно сделать это после, когда супруг уже не будет ласкать ваш взор своим присутствием, - с улыбкой заметил он. - Впрочем, вы убедитесь, что все это весьма достойные дамы, желающие служить своей королеве. Я ведь знаю свой двор гораздо лучше, чем вы могли узнать его за столь короткий срок, а потому уверен, вы с радостью примете все мои предложения.
- О, разумеется!..
Она убрала свиток в выдвижной ящик стола, после чего король и королева, взяв с собою нескольких придворных, отправились бродить по дворцовым садам и паркам.
Лишь несколько часов спустя Екатерине представилась возможность просмотреть предложенный ей список.
Она развернула свиток - и в ту же секунду сердце вдруг замерло у нее в груди, а кровь прилила к лицу и тут же отхлынула от него.
"Этого не может быть!.. - бессмысленно крутилось в голове. - Это дурной сон..."
На первом месте в предложенном королем списке стояло: "Барбара, графиня Кастлмейн".
Через некоторое время, трепеща от страха и отвращения, она окунула перо в чернила и решительно вычеркнула ненавистное имя.
Войдя к королеве, король отослал всех приближенных, чтобы поговорить с нею с глазу на глаз.
- Я заметил, - с подчеркнутой учтивостью начал он, - что из списка дам, рекомендованных мною для службы при королеве, вы вычеркнули одно имя.
- Да, - сказала Екатерина. - То было имя леди Кастлмейн.
- Именно так. Дело в том, что я обещал этой даме место фрейлины.
- Я не приму ее на службу.
- Но ведь я уже сказал вам: я обещал ей это место.
- Я не приму ее на службу, - повторила Екатерина.
- Отчего же, позвольте узнать? - осведомился король с новой, незнакомой Екатерине холодностью в голосе.
- Оттого, что мне известно о ваших прошлых взаимоотношениях с этой дамой, и было бы неприлично после всего принимать ее на службу к королеве.
- Я считаю это приличным; и, кроме того, это назначение уже обещано ей.
- Разве дама может быть назначена фрейлиной королевы против желания королевы?
- Екатерина, вы сами назначите ее своей фрейлиной - потому что я вас об этом прошу.
- Нет.
Глядя на ее красные, заплаканные глаза и опухшее от слез лицо, Карл вспоминал все жертвы, на которые он пошел ради нее. Целых два месяца он изображал из себя любящего супруга - не потому, что она возбуждала в нем какое-то особенное желание как женщина, но единственно из жалости к ней. Щадя ее чувства, он ни разу даже не напомнил ей о том злополучном обмане с приданым. Наконец, не далее как вчера он позволил ей написать в Рим - чего, разумеется, не следовало делать ни в коем случае, но он, ради ее удовольствия, все же согласился на это. И вот теперь, когда он просит ее об одной-единственной услуге - потому что сам в минуту слабости дал опрометчивое обещание женщине, пугавшей его вспышками своей ярости, - Екатерина не желает сделать и шага ему навстречу.
Итак, она знала о его связи с Барбарой, но за все время не обмолвилась об этом ни словом. Стало быть, она не так проста, как он полагал. Ведь он искренне считал ее существом нежным, любящим и наивным, она же, как оказалось, умела хитрить.
Если она добьется сейчас своего, Барбара не преминет отомстить. Она швырнет в лицо этой дурехи правду о своих прошлых - и не только прошлых - взаимоотношениях с королем; она предъявит ей все письма, которые он имел неосторожность ей написать, так что, отказывая Барбаре в должности, Екатерина обречет сама себя на лишние страдания.
Как объяснить все это упрямой королеве? Право, не мог же он ей сказать: "Примите эту женщину мудро и смиренно - тем самым вы принизите ее. Если бы вы сейчас повели себя со спокойным достоинством, если бы помогли мне выйти из затруднительного положения, в котором, признаюсь, я оказался из-за собственной глупости, - я бы полюбил вас по-настоящему, и вы до конца дней могли бы рассчитывать на мою привязанность. Но вы ведете себя как ревнивая дурочка и не желаете внять моей просьбе. Я знаю, что для вас это не безделица, - но ведь и я в эти два месяца пожертвовал для вас многим, о чем вы никогда даже не узнаете; послушайтесь меня, и вы пробудите в моем сердце не мимолетную страсть, но глубокое уважение, какого заслуживает женщина, способная жертвовать собою ради любви".
Вслух же он спросил:
- Зачем вы так упрямы?
- Я знаю, чем была для вас эта... женщина. Он досадливо отвернулся.
- Я обещал ей место фрейлины.
- Я не приму ее на службу.
- Екатерина, - сказал он, - вы должны это сделать.
- Нет. Нет!
- Вы говорили, что готовы сделать для меня все что угодно. Мне угодно, чтобы вы приняли эту даму к себе на службу.
- Только не это! Я не могу видеть... вашу любовницу... в своей опочивальне.
- Но, повторяю, я уже обещал назначить ее фрейлиной - а потому вынужден настаивать на том, чтобы вы утвердили ее в этом звании.
- Никогда! - вскричала Екатерина.
При виде ее страданий сердце короля невольно смягчилось. В конце концов, она молода и неопытна; она испытала тяжелое потрясение. Ему следовало бы хоть как-то ее подготовить - однако она сама лишила его такой возможности: ведь в своем лукавстве она даже не пожелала намекнуть ему, что ей известно о леди Кастлмейн.
И все же он осознавал всю тяжесть перенесенного ею удара. Понятно, что ее просто-напросто терзала ревность, и понятно, что ему следовало настоять на своем, но он искренне хотел облегчить ей, сколько это было возможно, путь к отступлению.
- Екатерина, - сказал он, - сделайте это для меня, и я навек сохраню благодарность к вам. Примите леди Кастлмейн к себе на службу - и, клянусь, стоит ей только проявить в отношении вас хоть малейшую дерзость, я немедленно прогоню ее с глаз.
Он умолк, так как, по его расчету, она должна была сейчас расплакаться - и уступить. "Ведь это так просто, - думал он. - До нее королевам приходилось попадать и в более щекотливые положения. Взять хотя бы Екатерину Медичи, которая много лет терпеливо дожидалась окончания романа ее мужа, Генриха Второго, с Дианой де Пуатье; или Генриха Четвертого со всеми его любовницами... Право, я требую от нее гораздо меньше, чем требовали от своих жен эти достойнейшие монархи!.."
Но он, как видно, ошибся в Екатерине. Вместо нежного, слабого существа, каким она представлялась ему до сих пор, перед ним стояла ревнивая и решительная женщина.
- Я не приму ее к себе на службу, - твердо повторила она.
Удивленный и теперь уже не на шутку раздосадованный король повернулся и покинул ее апартаменты.
Карл Пребывал в растерянности. Страдания Екатерины огорчали его, хотя и не так сильно, как огорчили бы неделю назад; ведь, по его мнению, ее упрямое нежелание понять всю затруднительность его положения ясно показывало, что тщеславие и самолюбие в ней сильнее любви к нему. Довольно скоро он окончательно уверился в своей ошибке - и это помогло ему вести себя с нею так, как он считал должным. Если бы это зависело только от него, он был бы добр и великодушен со всеми и не причинял бы страданий никому, даже тем, кого не любил; месть всегда казалась ему пустой тратой времени - что достаточно доказывала его снисходительность к злодеям, казнившим его отца и обрекшим его самого на многолетние скитания; он желал бы, чтобы
жизнь складывалась из одних только приятностей, со всяким же тягостным делом старался покончить как можно скорее или, еще лучше, препоручить его кому-то другому, отворотившись при этом в сторону.
Однако на сей раз ему, по-видимому, предстояло стать виновником страданий Екатерины; ибо позволить Барбаре открыть королеве интимнейшие подробности их взаимоотношений - а она грозилась это сделать, и Карл, зная Барбару, нимало не сомневался в ее способности исполнить угрозу - означало причинить королеве страдания куда большие, чем те, каких она могла ожидать, взяв Барбару к себе на службу.
Конечно, Екатерина была по-своему права, но все же благоразумнее с ее стороны было бы не углубляться с головою в свои переживания, а подумать хоть немного о том, каково сейчас приходится ее супругу. Это избавило бы всех от множества неприятностей.
Она вела себя как упрямая и недалекая девица, окруженная к тому же целой сворой чопорных церберш. Рассказывали, что ее португальские фрейлины и дуэньи не желали ложиться в постель, пока им не переменяли все простыни и покрывала: а вдруг в той же постели спал до них мужчина, и это осквернит их португальское целомудрие?
Словом, Екатерине пора было взрослеть и учиться жить при дворе, где царят нравы и порядки менее варварские, чем у ее суровой матушки в Португалии.
Нет, он не будет более просить и умолять ее - из этого пока не вышло ничего путного, кроме слез в три ручья. Однако терпеть дальше ее непослушание тоже было бы глупо: ему вполне хватает и строптивой любовницы. Следует проявить твердость хотя бы с одной из двух женщин, и этой одной никак не может оказаться Барбара - не только потому, чтоона пригрозила выложить королеве всю правду, но и по причине ее несравненно большей притягательности.
Посему он решил, что если представить Барбару королеве - а Барбара обещала вести себя в таком случае в высшей степени благопристойно, - Екатерина не станет устраивать сцену на глазах у всего двора; приняв же его любовницу однажды, она убедится, что ничего страшного в этом нет.
Королева в своей зале давала прием, на котором присутствовало множество придворных дам и кавалеров, но не было короля.
Тоскующий взгляд Екатерины то и дело обращался к двери. Она страстно желала видеть его, ей хотелось вернуть его утраченную нежность. Она почти зримо представляла, как он входит к ней, преисполненный раскаяния, и просит у нее прощения за то, что был к ней несправедлив, и объявляет, что отныне оба они не должны ни видеться с леди Кастлмейн, ни упоминать ее имя.
И вот - она увидела его. Он шел в ее сторону между придворными, улыбаясь также ослепительно, как в первые дни их медового месяца. На полпути к ней он засмеялся, и от этого низкого мелодичного смеха по всему ее телу пробежала сладостная дрожь. Наконец он поймал ее взгляд; теперь он шел прямо к Екатерине и улыбался ей.
Он был не один, а вел за руку даму - как всякий раз, когда собирался представить кого-нибудь из придворных дам королеве. Впрочем, Екатерина даже не взглянула на нее, ибо, видя только его, блаженствовала в лучах обращенной к ней улыбки.
Представленная дама присела в реверансе и поцеловала руку Екатерины.
Король смотрел на королеву с нескрываемой радостью; в эту минуту ему казалось, что все их былые разногласия не стоят и выеденного яйца. Он отступил на шаг, и представленная им дама опять оказалась рядом с ним, но он продолжал смотреть на Екатерину, так что посреди шумного приема она ощущала себя словно бы наедине с ним.
Неожиданно она заметила, что все разговоры в зале прекратились, и в воздухе повисло почти осязаемое напряжение; казалось, все дамы и кавалеры одновременно затаили дыхание и ждали чего-то особенного.
Эльвира, стоявшая позади ее стула, наклонилась вперед.
- Ваше величество, - шепнула она, - вы знаете, кто эта дама?
- Что?.. Нет, не знаю.
- Вы не расслышали ее имени потому, что король произнес его недостаточно внятно. Это леди Кастлмейн.
У Екатерины вдруг закружилась голова. Она обвела глазами придворных и заметила их особенные улыбки; все они смотрели на нее так, будто она была героиней какой-то непристойной пьески.
Так вот как он обошелся с нею! Привел леди Кастлмейн к ней на прием, чтобы она, не подозревая подвоха, признала его любовницу на глазах у всех!..
Возможно ли вынести такой позор? Екатерина обратила взор на короля - но Карл уже не смотрел на нее и был, по-видимому, совершенно поглощен разговором с той женщиной.
Она стояла рядом с ним, вся в сверкании изумрудов и бриллиантов, - женщина, красивее которой Екатерина не видела; и красота ее казалась порочной, дерзкой, бесстыдной - и ослепительной; каштановые локоны рассыпались по обнаженным плечам; ее зеленое с золотом платье выделялось из всех более смелым, чем у прочих дам, вырезом. То была торжествующая любовница короля, наглая и надменная.
Нет, вынести всего этого Екатерина не могла. Сердце ее готово было разорваться на части, оно, подобно обезумевшей лошади, скакало и металось в груди, наполняя ее невыносимой болью.
Кровь прилила к ее голове и хлынула носом. Она успела лишь увидеть, как алая струйка поползла по ее платью, и услышать, как вся зала изумленно ахнула.
В следующую секунду она без чувств упала на пол.
Король приказал немедленно перенести ее в опочивальню. Сперва обморок Екатерины не на шутку испугал его, однако вскоре, осознав, что единственной его причиной были недостойные - как он полагал - переживания, он позволил себе даже рассердиться на ее неумение держать себя в руках.