- Вот, значит, как? Вы будете получать удовольствие, а невинная крошка будет страдать?! О всемилостивейший Господь! За что, за что ты обрекаешь несчастную малютку на такое бесчестье? А я, которая в первую же минуту разглядела в ней его черты и сказала себе: "В моей дочери возродился Карл", - могла ли я предполагать, что в минуту моего бессилия ее отец придет насмехаться надо мною?.. О, сердце мое не выдержит позора! - Она отвернула от короля лицо. - Вы король, но я женщина, перенесшая тяжкие страдания, - и потому я прошу вас меня оставить; я не могу более этого выносить.
- Барбара, - сказал он. - Довольно ломать комедию!
- Комедию?! - Она приподнялась; щеки ее пылали, волосы растрепались. Она была прекрасна.
- Барбара, - сказал он. - Умоляю, возьмите себя в руки. Поправитесь, тогда мы с вами все обсудим.
Барбара кликнула служанку, и та тотчас появилась, приседая перед королем и переводя испуганный взгляд с него на хозяйку.
- Принеси мне девочку, - приказала Барбара. Женщина послушно направилась к колыбели.
- Дай-ка ее лучше мне, - сказал король. Служанка повиновалась.
Карл любил все маленькое и беззащитное, в особенности детей. И теперь от одного взгляда на этот розовый сморщенный комочек - в котором, возможно, и впрямь жила его собственная плоть и кровь, - сердце короля наполнилось острой жалостью. Он улыбнулся служанке благосклонной улыбкой, неизменно покорявшей сердца всех его подданных.
- Крепенькая малышка, - сказал он. - Сдается, в ней сейчас уже видны мои черты. Что скажешь?
- Да, Ваше величество... Конечно, Ваше величество, - пробормотала женщина.
- Я вспоминаю свою младшую сестренку в таком же примерно возрасте, как эта крошка. Насколько мне помнится, они похожи... как две капли воды.
Барбара удовлетворенно откинулась на подушки. Все снова вышло так, как она задумала. Король признал себя отцом ее дочери.
Карл продолжал держать спеленатую девочку на руках. Полюбить такую беспомощную крошку совсем не трудно; и разве прежде ему не случалось признавать младенцев своими? Одним ребенком больше, одним меньше - какая разница?
Пришла весна, и лондонские улицы опять наполнились ожиданием. Минул ровно год после возвращения короля в родную столицу.
Лиловая вика, золотой первоцвет и белая звездчатка раскрашивали лужайки и обочины дорог по всему городу в нежнейшие цвета. Почки на деревьях Сент-Джеймского парка уже набухли, в густых кронах радостно щебетали птицы, словно прославляя короля, подарившего им такое великолепное пристанище.
За год в городе многое переменилось. Народ как будто подобрел и стал меньше скандалить на улицах; казалось, французские манеры, привносимые королем и придворными, смягчали природную неуживчивость англичан. Улицы оживились; то здесь, то там между домами высились "майские деревья", украшенные лентами и цветами; уличные торговцы наперебой расхваливали свой товар, и с утра до вечера не смолкал грохот колес по булыжным мостовым. В майские праздники молочницы с увитыми цветами ведрами сходились, танцуя, на набережную. Появились новые увеселительные дома, не уступающие уже в популярности самому Тутовому саду. В Найтбридже, что неподалеку от Лондона, открылась таверна под названием "Конец света", в которой подавали сливки и молочный пунш, в Бермондсее - "Ямайка", на Флит-стрит - "Геркулесовы столбы", а в Ковент-Гардене - французская харчевня "Шатлен". Последнее заведение посещалось охотнее других, поскольку король привез с собою в Англию любовь ко всему французскому. Конечно, в "Шатлен" могли захаживать лишь богачи - но и у тех, кто победнее, имелись свои любимые прибежища, как-то: "Сахарная головка", "Зеленый салат" или "Старый дом" на Ламбетских болотах. И был прекрасный Воксхолльский лес; в нем можно было сколько угодно бродить, ища известного рода приключений, о коих теперь позволялось даже говорить вслух, слушая окрестных скрипачей и глазея на гуляющую публику.
Да, перемен в последнее время произошло немало, и все они стали возможными лишь благодаря возвращению короля.
В воздухе пахло новой свободой - веселой и бесшабашной свободой от оков добродетели. Возможно, новые лондонские гуляки и не были развратнее прежних; зато они уже не скрывали своих грешков - напротив, похвалялись ими друг перед другом. Все видели, как надменная и ослепительно красивая - глаз не оторвешь - любовница короля гордо разъезжает по городу; все знали о ее отношениях с королем - ведь ни он, ни она их не скрывали. Частенько они выезжали вместе. Четыре или пять вечеров в неделю они вместе ужинали, и король, уходя от нее рано утром, совершал по дороге свой утренний моцион в садах Уайтхоллского дворца.
Такова была новая Англия, в которой народ вовсю предавался веселью и стыдился добродетели превыше порока. Иметь любовницу или двух считалось не зазорным, поскольку это означало поступать так, как поступает король - король, подаривший своей стране давно забытый ею смех.
Карл блаженствовал: весна выдалась отменная, он любил свою страну, а после возвращения прошло еще не так много времени, чтобы он успел забыть горечь скитаний; словом - он упивался новообретенной властью.
Он был молод, и хотя не блистал красотою, но зато в умении расположить к себе окружающих превосходил всех своих придворных; к тому же он был король, и едва ли не любая дама или девица - стоило ему только пожелать - была его; ему оставалось лишь выбирать. Он мог предаваться приятнейшим из развлечений: мог, сидя на месте рулевого, провести свой баркас к военным кораблям, коими дорожил безмерно, чтобы полюбоваться их красотою и совершенством; мог отправиться куда угодно на собственной яхте, где, в соответствии с его вкусом и замыслом, внутренние переборки были обтянуты бархатом, а мебель - камкой. Он мог с замиранием сердца следить за скачками; мог остановиться в парке возле занятых переустройством клумб и лужаек работников и объяснять им, как сделать лучше; мог часами смотреть в телескоп на дальние светила, внимательно выслушивая пояснения своих астрономов; он мог катать шары по зеленой лужайке Уайтхоллского парка или, запершись вдвоем с аптекарем в лаборатории, изобретать новые бальзамы и снадобья. Словом, для человека просвещенного и деятельного, много лет довольствовавшегося малым, но ставшего вдруг обладателем многих богатств, жизнь полна была самых разнообразных приятностей.
Ему хотелось видеть на лондонских подмостках пьесы язвительные и веселые, как во Франции.
Он строил два новых театра, в которых полагал завести высокие свечи, бархатный занавес и - женщин-актрис!
Была, пожалуй, лишь одна вещь, коей не коснулись грандиозные изменения минувшего года, - лондонская грязь. Грязь красовалась во всех закоулках многоликой столицы и была до того привычна взору, что горожане попросту не замечали ее. Отбросы в сточных канавах разлагались по многу дней; между булыжниками мостовых струились нечистоты; слуги с верхних этажей выплескивали помои прямо на улицу, и если ненароком попадали в кого-то из прохожих, то это лишь прибавляло смеха, веселья и брани к гомону и без того шумной толпы.
Другой принадлежностью Лондона был шум, принадлежностью столь же неотъемлемой, как и грязь. Толпа, казалось, упивалась производимым ею шумом - словно каждый спешил поскорее отыграться за вынужденное в годы пуританства молчание.
Манеры сделались изящнее, речи смелее, наряды обольстительнее. Женщины одевались теперь так, что у мужчин при виде их начинала волноваться кровь: презрев черные капоры и глухие воротники, они остались в глубочайших декольте, выставлявших наружу едва ли не все их женские прелести. Но и мужские наряды не уступали по изощренности женским. В своих замысловатых шляпах и отороченных кружевными рюшами бриджах кавалеры вышагивали по лондонским улицам словно пернатые хищники, желающие красотою оперения ввести в трепет намеченные жертвы.
Уже вовсю шла подготовка к коронации; строились арки, которые потом будут обтянуты парчой и украшены цветами; возводились трибуны для зрителей. Зеваки собирались кучками по нескольку человек и радостно толковали о переменах, происшедших в городе со времени возвращения короля. Все знали: скоро, когда король торжественно поедет к месту своей коронации, на месте этих кучек будет волноваться многотысячная толпа, и кричать: "Да здравствует Его величество!", и пить вино, текущее по трубам вместо воды.
Карл ехал в своей коляске по Гайд-парку. Он сам правил резво бегущей парой и одновременно раскланивался в ответ на приветствия подданных. Хотя улыбка не сходила при этом с его лица, предмет его размышлений навевал на него, как и всегда, глубокую грусть: король думал о деньгах.
Коронация стоила недешево; люди же, которые сейчас так по-детски радовались этим трибунам, а заодно и всем прочим добрым переменам, увы, не понимали, что платить за все это придется им самим.
Карл панически боялся увеличения налогов, ибо угадывал в нем вернейший путь к потере народной любви. "Я так люблю свое отечество, - думал он, - и так долго принужден был скитаться от него вдали, что предпочел бы никогда более не покидать его пределов. Право, было бы очень неприятно, если бы теперь мне опять предложили отправиться в дальние странствия".
Деньги, деньги... Где взять их?
На этот вопрос ответ у его министров был всегда один: надобно жениться с умом.
Король знал, что жениться ему, конечно, надо. Вот только на ком?
Испанцы выказывали живейшую заинтересованность в том, чтобы будущая супруга короля была хотя бы косвенно связана с их державой. Посол Испании достаточно прозрачно намекнул, что, если Карл остановит свой выбор на какой-нибудь из датских или голландских принцесс, Испания позаботится о том, чтобы за нею было дано хорошее приданое.
Карл поморщился. Он хорошо помнил "туманных" дам из тех столиц, в которых ему случалось - не по своей воле - живать подолгу. Министры требовали, чтобы его избранница была богата. "Это важно, - говорили они, - ввиду плачевного состояния наших финансов". - "Да, - возражал он, - но / если, помимо богатства, она не будет хотя бы более или менее приглядна, я сам могу оказаться в плачевном состоянии!"
Такой подход министры считали в высшей степени легкомысленным. Для приглядности есть любовницы; супруге вполне достаточно быть богатой.
Гайд, со свойственной ему прямотою, продолжал выказывать леди Кастлмейн открытое пренебрежение и даже запретил своей жене водить с нею знакомство. "Только человек поистине сильный может на такое решиться, - невесело думал Карл, - ибо подобных обид Барбара не прощала". Прослышав о том, что король в честь своей коронации намерен пожаловать канцлеру титул графа Кларендона, Барбара наверняка будет рвать и метать. "Почему я всегда уступаю ей?" - снова и снова спрашивал себя Карл. Почему?.. Да просто потому что она умела ублажить его лучше любой другой женщины; потому, что она давала ему ни с чем не сравнимое плотское наслаждение; потому что она сама умела отдаваться желанию безоглядно. Можно было сколько угодно упрекать Барбару в алчности, бессердечии или же вульгарности - но ее чувственная красота, ее бьющее через край сладострастие накрепко привязывали к ней мужчин; не только Карла: всех, кому довелось познать эту женщину.
Но сейчас ему следовало думать не о Барбаре, а о том, где взять денег.
Во дворце его уже дожидался лорд Винчелси, только что вернувшийся из Португалии. Винчелси желал сообщить королю некие сведения, неизвестные пока никому из соотечественников.
- Приветствую вас, милорд! - сказал король. - Поведайте, чем так прельстила вас Португалия, что глаза ваши до сих пор еще сияют?
- Осмелюсь предположить, - отвечал Винчелси, - что им открылся путь к разрешению денежных трудностей Вашего величества.
- Что, какая-нибудь португальская невеста? - хмурясь, спросил Карл.
- Да, сир. Португальская королева-регентша во время нашей с нею беседы предложила вниманию Вашего величества свою дочь.
- Что она собою представляет?
- О, королева весьма почтенная женщина, Ваше величество!
- На что мне королева, я не собираюсь на ней жениться! Я спрашиваю о дочери.
- Мне не довелось ее видеть.
- Как, они даже не осмелились ее показать? А если у нее заячья губа, или косоглазие, или одна нога короче другой? Нет, Винчелси, я не могу так жениться!
- Ваше величество, хоть я ее и не видел, но слыхал, что принцесса очень хороша собою.
- Все они хороши, пока им ищут мужа. Их хваленые прелести - непременная часть приданого.
- Ах да, сир! По поводу приданого. За этой принцессой - если, конечно, Ваше величество согласится взять ее в жены, - дают просто неслыханное приданое - полмиллиона золотом!
- Полмиллиона золотом?! - воскликнул король словно затем, чтобы ощутить на языке сладость этих слов. - Держу пари, что она косит на оба глаза, раз за нею дают полмиллиона!
- Да нет, с глазами у нее все в порядке. В приданое также входит марокканский порт Танжер и остров Бомбей - и это еще не все. Есть еще одно условие, к которому Ваше величество, я уверен, отнесется с должным вниманием: в случае вашего согласия королева-регентша обещает Англии беспошлинную торговлю с Ост-Индией и Бразилией. Только представьте, сир, что это будет означать для нашего купечества. Нашим мореплавателям откроются все сокровища мира...
Рука короля легла на его плечо.
- Сдается мне, вы хорошо потрудились в Португалии, Винчелси, - сказал король.
- Значит, Ваше величество, вы намерены предложить этот вопрос вниманию министров?
- Еще бы - полмиллиона золотом!.. Да в придачу все сокровища мира беспрепятственно потекут в Англию. Право, Винчелси, потомки еще долго будут благодарить меня за этот шаг. И его стоит сделать, даже если...
- Поверьте, сир, я слыхал о принцессе одно только хорошее. Говорят, что она в равной мере добродетельна и красива.
Король печально улыбнулся.
- Друг мой, в моей жизни уже было два чуда: первое - когда я избежал гибели после Вустера, и второе - когда при моем возвращении на престол не было пролито ни единой капли крови. Смею ли я надеяться на третье? Получить такое приданое, а с ним жену, добродетельную и... красивую!
- Боги благоволят к Вашему величеству. И возможно, в вашей жизни произойдет не три, а великое множество чудес.
- В вас говорит придворный, Винчелси. Впрочем, молитесь за меня! Молитесь, чтобы я обрел жену на благо Англии и на радость себе.
Несколько дней спустя королевские министры горячо обсуждали выгоды, проистекающие из брачного союза с Португалией.
Народ стекался на трибуны, чтобы получше рассмотреть небывалую процессию. Все смеялись, балагурили и радовались тому, что год назад им хватило разумения призвать короля обратно на престол.
Из окон свисали яркие гобелены, празднично переливалась парча с золотой и серебряной нитью. Триумфальные арки золотом горели на солнце; вовсю трезвонили колокола.
Сегодня, в день святого Джорджия, пышно разукрашенный баркас еще на рассвете перевез короля из Уайтхолла в Тауэр.
Торжественное шествие, в котором участвовали вся английская знать и церковные сановники, началось. Посередине кавалькады ехал сам король с непокрытой головой. Смуглый, темноволосый и величественно невозмутимый, он возвышался над всем своим окружением, а его жезл и меч торжественно несли перед ним до самого Вестминстерского аббатства.
То был день всеобщего ликования. Весь город толпился по пути следования процессии. Зрители расположились на речных суденышках и по обоим берегам реки; зрители заполонили весь Чипсайдский рынок и Павлову аллею; зрители ждали у ограды Вестминстер-холла: всем хотелось видеть, как после коронации король въедет в ворота, увенчанные разлагающимися головами убийц Карла Первого.
"Слава королю! Да здравствует король!" - кричали зрители.
Когда Карл уже ступил под своды огромного Банкетного зала, бывшего свидетелем трагедии его отца, и занял свое место во главе стола, в зал въехал конный рыцарь и швырнул на пол перчатку: он вызывал на бой всякого, кто осмелится утверждать, что Карл Стюарт Второй не есть законный король Англии.
Пока король, окруженный фаворитами и фаворитками, ужинал, под дворцовыми сводами звучала веселая музыка. После ужина Карл на своем золоченом баркасе отправился обратно в Уайтхолл.
Веселье на улицах, однако, на этом не кончилось. Фонтаны били вином; горящие по всему городу костры отбрасывали причудливые блики на лица горожан.
Мужчины и женщины, охмелевшие от вина и возбуждения, валились наземь прямо на улицах и, с трудом ворочая непослушными языками, бормотали про золотые дни; те, кто еще был способен передвигаться, наклонялись к живительной струе и пили, пили за здоровье короля Карла.
Сияние тысячи костров вспыхивало над городом, и из тысячи глоток несся к небу ликующий вопль: "За здравие Его величества!.."
Несколько недель спустя после торжественной коронации Карл собрал в палате общин свой новый парламент. Речь, с которой он к нему обратился, произвела благоприятное впечатление даже на тех, кто не относился к ярым сторонникам монархии.
- Почти всех вас я знаю по именам и в лицо, - начал он, - и не желал бы видеть на вашем месте никого другого.
Король уже принял решение. Стране нужны были деньги. Доходов решительно не хватало; чтобы погасить государственные счета, нужно было где-то раздобыть еще как минимум четыреста тысяч фунтов. Особенно удручало, что приходилось задерживать выплату жалованья морякам - а ведь их благополучие Карл считал залогом благополучия и безопасности нации. Для того чтобы хоть как-то вести дела, он вынужден был изворачиваться, занимая деньги у лондонских банкиров; банкиры же нещадно завышали проценты.
Словом, денежные вопросы - когда денег не было, а были одни только вопросы - наводили на короля тоску.
И потому он принял решение.
- Друзья часто напоминают мне о том, что пора связать себя узами брака, - продолжал он свою тронную речь перед парламентом. - Я и сам со времени моего возвращения в Англию думаю о том же. Однако я ни за что не согласился бы на союз, могущий вызвать неудовольствие моих подданных или другие осложнения; скорее бы умер старым холостяком - чего никто из вас, я уверен, мне не желает. Но сегодня я не только могу вам объявить, что женюсь, но и сказать, на ком я женюсь, если будет на то воля Господня... Моя избранница - дочь Португалии.
Министры уже знали о том, какие дары привезет с собою дочь Португалии, посему при этих словах короля весь зал поднялся на ноги и громогласно приветствовал решение монарха.
Новость встревожила Барбару. Король женится! Кто знает, какой женой окажется эта португалка!.. А что, если нравом она будет еще круче Барбары? Если захочет изгнать королевскую любовницу с насиженного места?
Нет, Барбаре решительно не нравился этот брак.
У нее немедленно нашлось немало сочувствующих. Ее влияние на людей было так велико, что стоило ей только намекнуть - тут же находились охотники подхватить любую, даже самую нелепую, сплетню.
- Португалия!.. - повторяли они вслед за Барбарой. - Что такое эта Португалия? Беднейшая страна. Окна у них не застеклены даже во дворцах. Король и тот с придурью, право, смех один, а не король... Мало того: испанцы - извечные враги португальцев! Что ж, и нам теперь из-за этой женитьбы воевать с Испанией?
- Как вы могли не подумать об этом? - донимала короля Барбара, оставшись с ним наедине.
- Я обдумал и взвесил все, что имеет отношение к моей женитьбе.