- Не хочешь поехать с Габрысей в Закопане? - спрашиваю я.
- А ты?
- Нет, - говорю, - мне не дадут отпуск.
- Ну что ты! - смотрит на меня, глазки в слезах. - Без тебя? Никогда.
О черт! Это уже нехорошо. Никогда???
- Никогда? - невинно переспрашиваю в надежде, что это ее новая шутка.
- Никогда, - серьезно отвечает она и обнимает меня.
Когда она так ко мне прижимается, я становлюсь среднестатистическим мужчиной через тридцать секунд, если говорить о сексе. Чудные у нее грудки, и вся она такая теплая. Я чувствую, как просыпается мой зверь, и он согласен со мной в том, что ее грудки, прижатые к моему торсу, - высший сорт. И эта идея с поездкой в Закопане полная чушь. Лучше прямо сейчас забраться в кровать и немножко подурачиться.
- Да ты что? - Она отстраняется от меня. Зверь разочарован, я тоже. Не понимаю женщин.
Сначала прижимаются, провоцируют, искушают, ясно давая понять, что хотят секса, а потом "да ты что?" или "с ума сошел?" Или "в это время?" Или "подожди, мне надо в ванную"… Или "не делай этого"…
Ясно ведь, что с мужчиной происходит, когда к нему прижимаются груди принадлежащей ему женщины. Но иногда бывает и по-другому. В четверг я пришел с работы уставший как собака. Голова шла кругом, даже пиво не помогло. Я думал только о том, чтобы лечь спать. Выговор начальника меня добил, шеф был вне себя, моя секретарша не пришла на работу, принтер не печатал, потому что закончился тонер, в факсе не было бумаги, о чем я не знал, и три часа нервничал из-за того, что не получу данных, и так далее, и так далее.
- Что случилось? - спрашивает она.
- Ничего, - отвечаю, поскольку у меня нет желания еще раз проживать этот дурацкий день.
- Но я же вижу, - говорит.
- У меня был неудачный день, и я не хочу об этом говорить.
- Может, ляжешь спать?
Что-то съедаю, времени - половина десятого, принимаю ванну и читаю "Политику", тоже мало веселого; заваливаюсь в кровать.
Она приходит в одиннадцать, ложится рядом и начинает меня ласкать. А когда меня долго ласкают, желание спать пропадает. Слово даю - она никогда меня так долго не ласкала. Поворачиваюсь, обнимаю ее. Приятно так полежать, хорошо, что этот дурацкий день так замечательно завершается… Почти заснув, слышу:
- Мы ведь не будем заниматься любовью, только пообнимаемся.
Ну и сна как не бывало.
Это значит, что она хочет заниматься любовью или, наоборот, не хочет? У меня нет сил, признаюсь честно, что ужасно устал.
- Хорошо, любимая, - говорю, - я устал.
- Очень? - И она дотрагивается до моего уха, а я чувствую, что не так уж я и устал.
- Давай спать, - говорю я примирительно.
Потому что если она не хочет заниматься любовью - хорошо, но если она еще немного меня так потеребит, то холодного душа перед сном словно и не было.
- Можно мне к тебе прижаться?
Конечно, мне нравится, когда она прижимается.
Отворачиваюсь, она придвигается к моей спине, кладет свое голое бедро на мое, обнимает меня снизу, ее ладонь где-то рядом с моим зверем. Но я лежу, хочу спать.
- Ты не поцеловал меня на ночь. Спокойной ночи, зайчик мой.
Снова поворачиваюсь и целую ее, губы влажные, пахнут мятой, рубашка тоненькая, груди чувствую, словно обнаженные; ох, вот уже и зверь загорелся, хочу перевернуться на живот, но она меня удерживает. Тогда я притягиваю ее к себе, а она говорит:
- Мы же хотели всего лишь пообниматься… И вообще у меня месячные.
Я мучаюсь, а она засыпает. Стараюсь успокоить зверя, чтобы тоже заснуть. Может, лет в семьдесят у меня это будет лучше получаться? Попытка утихомирить зверя завершается полным фиаско.
Ну, а у нас с Ханной… У нас все в порядке, но я чувствую себя так, словно меня, мягко говоря, слегка надули.
Ну да, я любил женщин, особенно Ханну, но все изменилось. Как можно жить с кем-то, кто совершенно безрассуден? Кто усложняет все настолько, что попытка получения шестилетним ребенком из нулевки Нобелевской премии по физике даже после реформы школьного образования кажется сущей безделицей.
Идем к ее подруге на день рождения. Я от этого не в восторге, но, ради Бога, время от времени могу пойти на компромисс. Ханна закрылась с подружками на кухне, мужчин не пускают, кроме одного - бородатого жениха хозяйки.
Вижу, этот жених обнимает Ханну, тащит ее в комнату, шепчет ей что-то на ухо. Подхожу и вежливо спрашиваю:
- Ханночка, дорогая, тебе хорошо?
- Хорошо, - говорит он.
- Я не вас спрашиваю, - учтиво говорю я. - Если бы я хотел с кем-нибудь поговорить, то обязательно бы это сделал.
Ханна, покраснев, делает мне знаки, думает, что я не знаю, о чем речь. Бородатый, рассмеявшись и не убирая руки с плеча Ханны, интересуется:
- Что это жених такой ревнивый?
- Уберите руку. Ханна, можно тебя на минутку? - прошу я, не обращая внимания на то, что она залита румянцем. Надеюсь, она довольна, поскольку сбрасывает его руку, берет мою и заталкивает меня в ванную комнату.
- Какой стыд, как ты себя ведешь! Как ты можешь делать такую гадость Бартеку! Знаешь же, что мы друзья. Я не твоя собственность, у тебя нет ко мне уважения. Что это ты напридумывал? Зачем меня компрометируешь перед друзьями, за кого ты меня держишь? - И так далее, и тому подобное.
Одни крики и вопросы.
Не знаю, на какой вопрос отвечать, и вообще нужно ли что-то говорить? Молчу в недоумении и делаю вывод: РЕВНОСТЬ НЕ ДЕМОНСТРИРОВАТЬ.
Два дня прошли спокойно, без скандалов. Я решил сменить кран над раковиной. Ханна хотела со змейкой, потому что ей не так льется, высоко или низко, - хорошо, купил, снял старый, поменяю. Чего не сделаешь ради покоя любимой. Дальше по порядку.
В субботу собирался за это взяться, но мы пошли в кино. Воскресенье тоже не слишком удачный день для смены крана, в понедельник прихожу - Ханна уже дома, обед на столе, а она не разговаривает.
- Что-то случилось? - чутко спрашиваю я.
- Нет, с чего бы? - отвечает.
Ну, если все в порядке, а она просто не хочет разговаривать, ее дело. Человеку и помолчать иногда хочется.
- Вкусно, - расхваливаю я пироги. Пироги она отлично печет.
Не отходит.
- Какие у тебя планы на сегодня? - спрашивает. А голос у нее спокойный, как шепот океана после катастрофы танкера и разлития десяти миллионов тонн нефти.
- Мне надо с бумагами поработать, - говорю я. - Завтра заседание правления.
- Угу, - бурчит она, встает, убирает тарелки.
Ох, что-то не в порядке. Может, предменструальный синдром? Но если я спрошу, будет скандал. Не спрашиваю. Решаю выяснить и решить вопрос, может, у нее были какие-то планы.
- Ханночка, а что ты хотела? - спрашиваю я примирительно, ведь во время обеда разговор не клеился.
- Я? - поднимает на меня свои прелестные глазки и ледяным тоном продолжает: - Я от тебя могла чего-то хотеть?
Все в порядке, ничего не хочу, поработаю с бумагами. Слышу, в ванной что-то разбилось. Не могу сосредоточиться. Вхожу в ванную комнату, смотрю - там посуда, а Ханна так орудует, что ванна вот-вот треснет.
- Ханночка, я же вижу: что-то не так!
- Откуда? - спрашивает она. - Откуда такое предположение? Все так. Если у тебя завтра заседание правления, иди работай, пожалуйста, а я помою посуду! Ты мне мешаешь.
Ухожу, сажусь с бумагами. Да, ничего не скажешь, хороший вечер светит. Через два часа нахожу эту чертову ошибку, вздыхаю с облегчением - хотя бы с бумагами разобрался. Запятая не на месте была, ничего удивительного, что десяти тысяч не досчитались. Ханна смотрит телевизор. Завариваю себе чай, кричу из кухни:
- Будешь чай?
- Спасибо, - отвечает сухо.
Что делать! Видно, у нее такой день, ей не до меня. Вынимаю посуду из ванны, наполняю ее водой. Входит ощетинившаяся:
- Тебе кастрюли не мешают?
- Нет, - спокойно говорю я.
Я их на стиральную машину поставил. Ханна же не слепая.
- Видимо, нам с тобой уже и поговорить не о чем. - И она выходит.
Вот черт, ничего хорошего. Никакого удовольствия от ванны. Ну, в чем дело? В сексе? Снова секс? Может, кто-то звонил? Может, ей что-то сказали? Что? Веду себя как ягненок. Никаких женщин, никакого вранья, ничего, что могло бы скомпрометировать мою чистую совесть.
Выхожу из ванной комнаты, никакого удовольствия. Ханна сидит перед телевизором, на меня даже не смотрит.
- Спокойной ночи, - говорю.
Не отвечает. Подхожу и вижу: глаза на мокром месте, кто-то ее, бедняжку, обидел. Так почему не сказала?! Наверное, шеф отчитал, такое и со мной бывает. Или с Габрысей поссорилась. Или еще что-нибудь.
Стою как лапоть. Но надо же женщину успокоить, ну и сажусь рядом, обнимаю, а Ханна словно кий бильярдный проглотила.
- Ханночка, что случилось? - спрашиваю как можно более нежно.
- Ты меня больше не любишь…
Ну, это мы проходили.
Но видимо, надо повторить.
- Я-то тебя люблю. А ты что, с Габрысей поссорилась?
Крутит головой, нет, мол, и слезы глотает. Ладно, буду действовать, как мачо. Приподнимаю ее подбородок:
- А сейчас ты должна сказать, что случилось!
- Ты должен был кран в кухне заменить… - говорит она еле слышно.
О боги! Ну да, должен был, но забыл! Это что, грех?
- Почему же ты мне не напомнила, детка?
- Ты же видел, что я мою посуду в ванной.
Вот чего я действительно не выношу - домысливать что-то все время. Зачем мне это? Неужели нельзя было сразу сказать?
Вышел, и через десять минут кран был установлен. А Ханна расцвела:
- Почему сразу не сделал?
Если бы мог, сделал бы. Трудно разве? Но о кране я как раз забыл, поскольку думал о десяти тысячах, пропущенных в бухгалтерском отчете. Да что говорить! Вот попробуй этих женщин пойми, во всяком случае, Ханну.
В июне мы хотели взять отпуск и поехать в горы. На работе нужно составить графики отпусков. Спрашивают меня, когда я уезжаю, а я не знаю, потому что не согласовал с Ханной. Прихожу домой.
- Ханночка, когда мы едем?
- Когда? Что за идиотский вопрос? - Ханна примеряет брюки. - Когда у меня будет отпуск, тогда и поедем.
- А когда ты планируешь взять отпуск? - спрашиваю я спокойно, поедая чипсы со вкусом паприки.
- Когда с шефом поговорю, - объявляет она коротко и слегка раздраженно.
- А когда ты с ним поговоришь? - Я должен точно знать, ведь нужно составить этот чертов график отпусков.
- Когда он вернется из отпуска, - беззаботно отвечает она, застегивая брюки в поясе, и добавляет: - Надо похудеть…
Я думаю, не нужно, но мне необходимо выяснить вопрос об отпуске, тему менять не стану: неизвестно, чем это может закончиться.
- А когда он вернется?
Ханна смотрит на меня, как на идиота.
- Откуда мне знать, когда мой шеф вернется из отпуска? Я что, слежу за ним? Я на него работаю или он на меня? Разве я его шеф? Я его начальник? Или начальница? - Опускает руки и на мгновение задумывается. - Эй, послушай, если бы шеф был моим подчиненным, то я была бы его начальником или начальницей? - Она вдруг заинтересовалась этим нелегким вопросом.
- О чем речь? - спрашиваю я, перестав ощущать вкус чипсов.
- Если бы я была его шефом, то… - продолжает Ханна.
Прерываю ее:
- А какое отношение это имеет к отпуску?
- Гипотетический вопрос: начальником я была бы или начальницей?
К своему огромному сожалению, вижу: не удастся выяснить, когда поедем. Решаю обратить разговор в шутку.
- Начальницей чего? - весело спрашиваю я, а Ханна смотрит на меня осуждающе.
- Только я соберусь с тобой поговорить серьезно, ты шутить начинаешь.
- Начальником, - вздохнул я, - хотя феминистки сказали бы "начальницей". - Я смеюсь.
- А ты имеешь что-то против прав женщин? - ощетинилась моя сладенькая.
Переходить к разговору о преимуществе пасхальных праздников перед рождественскими у меня не было желания.
- Разве я что-то сказал? - сделал я попытку замять разговор так вежливо, как только мог.
- Все смеешься, когда мы о важном говорим? Если бы шеф был женщиной, я бы знала, куда он поехал, с кем и когда вернется.
Прошу прощения, хочу лишь прояснить вопрос.
- Я тебя спросил, когда ты собираешься взять отпуск.
- Вот именно! - обрадовалась она. - Ты же меня совершенно не слушаешь! Я тебе говорю: не знаю, когда он вернется. Мужчина! Он мужчина. Никому не докладывает. Может, он вообще не вернется, - размечталась она, подарив мне улыбку. - В конце концов, история не знает случая, чтобы женщина пошла за сигаретами и не вернулась, оставив отчаявшегося мужа одного с двумя маленькими детьми на руках, без средств к существованию. А он плачет от одиночества, не может снова жениться, поскольку неизвестно, что с ней стало. Так поступают только мужчины!
- Твой шеф пошел за сигаретами? - осторожно интересуюсь я. Может, она знает что-то, чего не знаю я.
- Почему ты все время придираешься?
Ну вот, дождался. Человек спокойно спрашивает об отпуске: "когда?", не "где?", не "почему?", не "зачем?", а его воспринимают как врага. Не знаю, что и сказать. Если начну сначала, то есть постараюсь объяснить, что просто хочу знать, когда мы поедем в отпуск, то никогда этот разговор не закончится. Теперь остается интеллигентно выпутаться из этой кошмарной ситуации и никогда больше к ней не возвращаться.
- Новости начались, - сказал я и включил телевизор.
Я никогда не возражал, чтобы она встречалась с этой своей Габрысей.
Они вместе работают, дружат, ради Бога. Но я постоянно слышал:
- Я знаю, что ты Габрысю не любишь.
Не я же с ней дружу, зачем мне ее любить? Однако когда собираются вместе, они глупеют. Устроили себе бабский вечер. Что мне было делать? Попытался договориться с Рафалом пойти выпить немного пива, но Рафал - подкаблучник, ничего не вышло. Посидели немного с Анджеем в баре, прихожу домой: Ханна и Габрыся устроились перед компьютером и хохочут. Ничего удивительного, что не мог дозвониться, сидят, черт побери, в Интернете. Подумать только, я сам Ханну этому научил.
Увидев меня, они, конечно, замолкают, переглядываются и снова начинают глупо смеяться. Рассерженный, я иду на кухню. Я знаю, что они обо мне говорят, иначе не замолчали бы по-идиотски. Женщины всегда так делают: входишь, они обрывают себя на полуслове и делают вид, будто вовсе не говорили о тебе, а о ком-то другом.
Ханна через мгновение приходит, улыбка до ушей - интересно, почему она со мной такой не бывает? - и говорит:
- Иди к нам.
А что я буду с бабами делать?
Пошел.
Габрыся сидит перед экраном, машет мне рукой:
- Иди, иди сюда, посмотри, как здорово! - И читает: - "Курсы для мужчин, первый курс, зимний семестр". Послушайте: "Борьба с глупостью", "Ты тоже можешь справиться с работой по дому", "Стирка - лучшие способы", "Не хотим дурацкого нижнего белья в цветочек"…
Мне становится не по себе. Я над женщинами так не потешаюсь.
- Не относи это на свой счет, это же шутка, - смеется Ханна. - Я ведь никогда не покупаю тебе дурацкое белье!
Когда женщины одни, они глупеют. Ничего удивительного. Вижу, что в бутылке с джином осталась какая-то капля. Ну да, бутылка была неполная, но могли бы что-нибудь и мне оставить.
И это курьезное замечание, что я будто бы принимаю шутки на свой счет!
- Читай, читай! - Ханна встает за Габрысей. - У Янека есть чувство юмора!
Конечно, у меня есть чувство юмора. Но над чем тут смеяться?
А Габрыся продолжает:
- Так вот, первый семестр: "Убедительные объяснения возвращения домой в четыре утра", "Наслаждайся жизнью", "Помой посуду после еды"…
Смотрит на меня и едва не лопается от смеха у компьютера. Делаю гримасу, если их это обрадует - пожалуйста.
- Читаю дальше. - Габрыся даже икает от радости, а Ханна так веселится, словно меня рядом нет. - "Понимание своей некомпетентности", "Сто поводов подарить цветы", "Почувствовал желание - прими душ"…
Ну что в этом смешного? Слегка теплый душ - самое лучшее средство. Женщинам этого не понять.
- Смотри, смотри, Ханна: "Как не заснуть после секса…"
Ухожу в спальню. Мне еще поработать надо, почитать, да и вообще. Но и читать не могу, потому что из соседней комнаты доносятся радостные восклицания:
- "Как попросить совета?", "Как сделать вид, что ты слушаешь?.."
Больше я ничего не слышу, потому что они, вероятно, идут на кухню или переходят на шепот. Им бы только кости мужчинам перемывать. Я точно знаю: они обо мне говорят. Только не знаю, что именно. Ведь женщины говорят только о сексе и о мужчинах. Это как раз те темы, которые я больше всего не люблю. Какие, например, у парня ягодицы. Я никогда особого внимания на свои ягодицы не обращал, но они у меня ничего, нормальные. Подобная чушь меня совершенно не трогает. Но есть что-то унизительное в том, что человек в собственном доме является объектом обсуждения.
Двери приоткрываются, входит Ханна:
- Ну что ты, зайчик мой, не в настроении? Не веди себя как дикарь…
- Мне хочется почитать, я устал. Желаю хорошо повеселиться.
- Ой, мы можем встречаться у Габрыси, если ты против.
Я против? С чего бы это? Пожалуйста, обсуждайте меня, сколько вам влезет.
Но я, конечно, пошел к ним слегка разрядить обстановку, хотя они, возможно, немножко огорчились, что я не дал им побыть вдвоем.
А вечером я изучил в зеркале свои ягодицы, они и вправду оказались безукоризненными. Информацию о курсах для мужчин я распечатал. Подброшу завтра Рафалу, пусть он тоже помучается.
В тот момент, когда я наконец привык к мысли, что в доме есть женщина, произошла катастрофа. Когда я вложил столько сил, чтобы понять, что во всем нужно поступать так же, как с ревностью - ДЕМОНСТРИРОВАТЬ, НЕ ПОКАЗЫВАЯ, наш союз пошел ко дну.
Но по порядку.
Ханна лежит на диване, укутавшись одеялом, я читаю Маркеса, потому что он мне нравится, и объяснять этого я никому не собираюсь, и одновременно переключаю каналы, потому что вот-вот по телевизору будут прогноз погоды передавать. Вдруг Ханна кладет календарь на живот и говорит:
- Доминик… Тебе правится имя Доминик?
И как раз в это время на экране картинка с дождем, я делаю громче и слышу:
- В связи с приближающимся циклоном…
- Эй! - Ханна перекрикивает диктора. - Ты меня слышишь?
- Конечно, слышу, - говорю, - подожди секунду - погода.
- Ветер умеренный…
- Доминик - хорошее имя, - продолжает она сообщение о ветре. И я не слышу, сколько прогнозируют градусов на завтра.
- Не знаю, сколько градусов.
- Сейчас покажут. Тебе не нравится?
- Что? - сбит с толку.
- Ну, имя Доминик?
А в Сувалках тридцать два градуса.
- Хорошо, что мы не живем в Сувалках, посмотри, какая там жара, - отвечаю я. - Сейчас конец лета, не припомню такой жары. Жаль, конечно, что у нас будет дождливо и холодно - всего шестнадцать градусов.
- Я не об этом говорю, а о Доминике. Говорю о Доминике!
- О каком Доминике? - спрашиваю я, потому что никого с таким именем не припомню.
- О каком, о каком? Ну, например, о нашем сыне!