После ленча захожу в свой любимый фотомагазин "Адольф Гассер". Магазин ничуть не изменился - изобилие техники, дорогие фотоаппараты, запертые в стеклянных витринах, книги и принтеры. Единственная разница - фотография Эммы в окне. Объявления по-прежнему расклеены на телефонных столбах и витринах по всему городу, но, кажется, прохожие больше не обращают на объявления внимания: для них это всего лишь фотография девочки, которая пропала пару месяцев назад, - грустно, но тем не менее такова жизнь.
Марли стоит за высоким деревянным прилавком - точно так же, как за день до исчезновения Эммы; под тридцать, очень рослая, сплошь покрытая татуировками. Она учится в Калифорнийской академии искусств. За шесть лет, в течение которых я наведывалась в "Гассер", за прилавком сменилась целая череда студентов.
Беру пленку, батарейки, фотобумагу, кладу на прилавок и протягиваю Марли кредитку.
- А мы по тебе скучали. Соболезную.
- Спасибо.
В моих руках бумажный пакет с покупками кажется бутафорским атрибутом какой-то пьесы, что давно снята с репертуара.
Возвращаясь к машине, миную длинную вереницу телеэкранов на витрине магазина. Все настроены на один канал. На экранах мелькает лицо Эммы: черные волосы, лучезарная улыбка, челка - бесчисленное количество раз. Затем появляется шериф. Он стоит за кафедрой у большого микрофона, в окружении прессы и толпы зевак. У меня перехватывает горло, а в голове мелькают самые жуткие картины: Эмму нашли, она мертва.
На остановке со скрежетом останавливается автобус, мимо катится толпа. Кто-то пребольно толкает меня в спину. У витрины останавливаются женщина с девочкой. Девочке лет четырнадцать, на ней узкие джинсы и коротенькая блузка.
- Есть новости об Эмме? - спрашивает она.
- Не знаю.
- Просто позор, - отзывается мать. - Каждый день на Среднем Востоке умирают сотни детей, а здесь твердят об одной этой девочке, и все потому, что малышка хорошенькая и вдобавок американка.
Качает головой и берет дочь под руку. Обе идут прочь, помахивая сумками.
Захожу в магазин и включаю звук одного из телевизоров. Шериф находится в Морро-Бэй, в четырех часах езды к югу отсюда. За ним стоит живая цепь полицейских, которые стараются держаться за рамками кадра. Какой-то краснолицый мужчина с редкими прядями волос, зачесанными поперек лысины, делает шаг вперед, якобы поправить микрофон, но даже дураку ясно, что он просто хочет подойти ближе к камере.
- Поступила новая информация по делу об исчезновении Эммы Болфаур, - объявляет шериф. Меня охватывает ужас, потом паника - сердце колотится, под черепом нарастает тяжесть, - затем появляется робкая надежда, и все это за одно мгновение, пока я стою и жду продолжения.
- Сегодня в полдень в полицейский участок пришла женщина, назвавшая себя Лизбет Болфаур, мать пропавшей девочки. У нас есть доказательства того, что она действительно та, за кого себя выдает. Послушайте обращение Лизбет, а затем я отвечу на вопросы.
Уходит несколько секунд на то, чтобы это переварить. Сначала накатывает радость, а потом сомнение. Почему сейчас? Почему по истечении столького времени Лизбет выбрала этот момент для эффектного появления?
Шериф откашливается и отступает. Люди в форме сдают в сторону, и к микрофону выходит женщина. Нет, не так я представляла себе мать Эммы. Она мало похожа на свою фотографию, сделанную почти семь лет назад. Опираясь на рассказы Джейка, я ожидала увидеть наркоманку с запавшими глазами, невнятной речью, спутанными волосами и следами бурной ночи на лице. Ничего подобного. Она среднего роста, полноватая, одета в стильное синее платье, темные волосы со вкусом уложены.
- Меня зовут Лизбет Далтон, - произнесено отчетливо, с паузой и явно отрепетированной улыбкой.
Красная губная помада, жемчужные серьги, нитка бус, которая не сочетается ни с платьем, ни с сережками. Это типичная домохозяйка из пригорода, смуглая, по-своему привлекательная, маленькая, с прямым носом. Пытаюсь вообразить Джейка рядом с ней, но тщетно. Что он в ней нашел? Что у них могло быть общего?
- Я мать Эммы. Узнала об этой ужасной трагедии только вчера, когда мне сказали, что мой муж… прошу прощения, бывший муж… участвовал в ток-шоу "Сегодня".
Знаю, она лжет. Исключено. Невозможно все это время жить в Морро-Бэй и ничего не слышать об Эмме. Все телеканалы только это и передавали.
Лизбет щупает сережку. Вдруг вспоминаю, что у меня есть точно такие же - Джейк преподнес, когда минуло полгода со дня нашего знакомства. Очень милый подарок, но я редко их носила; подобного рода украшения - символ женственности - всегда предпочитала моя мать. А если Джейк подарил такие серьги и Лизбет? Чувствую себя дурой. Интересно, какие еще подарки он продублировал?
Ишь ты, улыбается; на щеках появляются ямочки. Сходство между ней и Эммой потрясающее - та же форма носа и губ.
- И тогда я решила прийти сюда и попросить похитителя, кто бы он ни был, вернуть Эмму. Пожалуйста. Эмма, если ты меня слышишь, знай, мама любит тебя, золотце, и молится. Мы все хотим, чтобы ты вернулась.
Это говорит женщина, которая некогда уехала на курорт, одна, оставив пятимесячную дочь. Женщина, три года назад бросившая мужа и ребенка и с тех пор не удосужившаяся хотя бы позвонить.
- После развода вы общались со своей дочерью? - спрашивает репортер.
- Да, - лжет Лизбет.
- Если бы могли поговорить с Эбигейл Мейсон, невестой Джейка, что бы вы сказали?
Она снова щупает сережку и смотрит прямо в камеру.
- Случившееся разбило мне сердце. Но пусть эта женщина знает, что я ее прощаю.
- Учитывая обстоятельства - хотели бы, чтобы Эмма находилась на вашем попечении?
- Конечно, но разве можно такое предугадать?.. Что случилось, то случилось. Теперь остается принять все как есть и просто найти моего ребенка.
В поведении Лизбет перед камерами не видно ни отчаяния, ни безысходности. Каждое слово, каждый жест обдуманы заранее.
- Если Эмму найдут, потребуете прав опеки? - спрашивает другой репортер.
- Не исключено. В конце концов, я ее мать. У нас с Джейком в прошлом были разногласия, но теперь мы должны обо всем этом забыть и найти нашу девочку.
"Нашу девочку"? Накатывает волна гнева. И не подозревала, что у меня столь сильно развито чувство собственности.
Звоню Джейку на мобильник, но он не отвечает. Сквозь толпу продираюсь на Юнион-сквер, такая сердитая, что с трудом удается сосредоточиться на самых простых вещах.
Снова пытаюсь связаться с Болфауром и звоню в штаб. Отвечает Брайан. На заднем фоне работает телевизор, раздаются звонки, слышны голоса.
- Ты видел пресс-конференцию? - спрашиваю, когда Джейк берет трубку.
- Да. Я в шоке.
- Как думаешь, чего она хочет?
- Трудно сказать… Вечером Шербурн с ней побеседует. Лизбет согласилась пройти обследование на детекторе лжи. Все еще не теряю надежды…
- Знаю.
Все это время он питал слабую надежду на то, что Эмма может находиться у матери, и, пожалуй, правильно было не сбрасывать миссис Далтон со счетов. В этом случае для девочки оставались все шансы на жизнь и относительную безопасность. Но окажись Лизбет причастна к похищению, она, разумеется, не стала бы выступать перед камерами.
Это открытие - очередное поражение. Еще один тупик. Еще одна несбывшаяся надежда. Окружность поиска снова расширяется.
- Сейчас приду, подождешь?
- Некогда. Я еду на радио. Встретимся у меня.
Связь обрывается. В последнее время почти все наши беседы таковы. Просто не успеваем поговорить.
Приезжаю к Джейку в семь часов и поначалу не обращаю внимания на красную машину, стоящую на подъездной дорожке. Дергаю входную дверь, она оказывается заперта, и какое-то предчувствие мешает мне воспользоваться своим ключом. Поэтому стучу. Тишина. Звоню. Джейк открывает, и я понимаю - что-то не так. Он не целует меня в губы, как обычно. Что бы ни случилось - легкий поцелуй при встрече оставался его неизменной привычкой, на которую всегда можно было рассчитывать.
- Ты не один?
Кивает и отходит в сторону, давая пройти.
- Здесь Лизбет.
Не успеваю приготовиться и скрыть изумление. Звезда телеэкрана сидит на кушетке в гостиной и держит на коленях чашку кофе.
- Привет. - Она улыбается.
- Я Эбби.
- О, - оглядывает меня с головы до ног, - невеста.
Очень хочется спросить, как у нее хватило смелости прийти сюда и рассесться на кушетке, словно все в порядке вещей и не было этих трех лет. Но вместо этого говорю:
- Видела тебя по телевизору.
- Правда? Я жутко нервничала. Всегда теряюсь перед камерой.
Джейк указывает на кресло у окна:
- Садись.
Как будто Эбби Мейсон - забежавшая на минуту соседка.
- Кофе?
- Да.
- Я заварю свежий. - Он скрывается на кухне.
На Лизбет то же темно-синее платье, что было во время пресс-конференции, но сейчас две верхние пуговицы расстегнуты.
- Что ты здесь делаешь? - спрашиваю.
Мне кажется, это самый уместный вопрос, который можно задать постороннему из ниоткуда.
Она прихлебывает кофе.
- Прошу прощения?
- Что тебе от него нужно?
- Не понимаю…
- Ты его бросила. Что еще хуже, бросила Эмму и не прислала ни единой весточки с тех пор, как смылась. А потом появляешься перед камерами и разыгрываешь безутешную мать.
Незваная гостья ставит чашку на стол и забрасывает ногу на ногу. Платье обнажает колени, на одной - большая овальная родинка.
- Думаешь, я ничего не чувствую? Думаешь, не люблю девочку?
У нее красивые темно-зеленые глаза, как у Эммы. Лизбет подается вперед, закатывает рукава и вытягивает руки ладонями кверху. Увядшая кожа покрыта точками и пятнами от уколов. Инстинктивно отвожу глаза.
- Ни одной матери, которая подсела на иглу, не следует находиться вблизи своего ребенка, - говорит она, опуская рукава. - Если ты когда-нибудь пробовала наркотики, меня поймешь. Растить детей в таком состоянии нельзя.
Хочется поверить Лизбет, но это всего лишь секундный порыв. Почему у меня нет к этой женщине того же сочувствия, какое испытываю к бездомным попрошайкам в Тендерлойне? Почему ощущаю только гнев, глядя на нее? Я стараюсь говорить спокойно.
- Ты ни разу не позвонила узнать, как у нее дела. Ни разу не поздравила с днем рождения.
- Я хреново жила, - отзывается Лизбет. - Сначала надо было разобраться со своими проблемами.
- Но ведь наверняка знала, что она исчезла. Не могла не знать!
- Если бы смотрела телевизор - знала. Не слежу за новостями. О том, что Болфаур участвовал в ток-шоу, мне рассказали знакомые.
- Ну разумеется.
Джейк возвращается в комнату и протягивает мне чашку кофе. В прежнее время, когда мы изображали этакую пасторальную парочку, я обычно подпускала шпильку о том, какой он скверный хозяин, после чего начинался шутливый спор. Но сейчас ничего смешного нет.
- Джейк рассказывал мне о результатах следствия, - спокойно говорит Лизбет, как будто никакого неприятного обмена репликами не было.
Он садится на кушетку рядом с ней. Эти двое выглядят как настоящая парочка; словно вижу семейный портрет, который мне прежде никогда не показывали. В доме не было фотографий Лизбет, не осталось их совместных снимков с Эммой. Джейк редко говорил о своей бывшей. Все время, что мы знакомы, существовали только отец и дочь - вполне счастливая, но в чем-то ущербная семья. Рядом с ними я видела пустое место, которое очень хотела занять, и всегда чувствовала, будто им чего-то недостает, но кто бы мог подумать, что это некто из прошлого? Доставляла наслаждение сама мысль войти в эту маленькую семью и сделать картину полной. Наблюдая за Джейком и Лизбет, почувствовала нечто непринужденное и осмысленное между ними. Пусть даже с последней встречи и прошло несколько лет, эти люди ведут себя очень естественно. То, как он откидывается на спинку кушетки рядом с Лизбет, то, как она расправляет платье.
Болфаур закрывает глаза. Понятно - устал, измучен. Мне хочется подойти и обнять, погладить по голове, как обычно это делала, когда у него выдавался трудный день на работе. Очень хочется заявить о своих правах, но Лизбет первая тянется к нему и берет за руку. Уму непостижимо: в ответ "телезвезда" получает такое же рукопожатие.
Потом, когда Лизбет уходит, не могу удержаться и задаю самый очевидный вопрос:
- Почему Лизбет вдруг вспомнила об Эмме?
Опять чувствую собственнический порыв. Эмма не моя дочь, но любовь, что я к ней испытываю, просто не вписывается в рамки наших взаимоотношений. В этой любви нет ничего от мачехи и падчерицы, ничего, что можно было сдвинуть на второй план в ту минуту, когда на сцене появилась родная мать. Когда мы с Джейком решили пожениться, он первым заговорил об удочерении. "Не прямо сейчас, но мы обязательно подумаем об этом в будущем". Сначала я испугалась, потом воодушевилась и постаралась запечатлеть эту минуту в памяти. А теперь не знаю, как сочетать все с присутствием Лизбет.
- Она в самом деле очень беспокоится, - говорит Джейк. - Тут нет притворства.
- Да брось. Только подумай. Если мамаша жила в Морро-Бэй, то наверняка с самого начала знала об исчезновении Эммы. Так почему же прождала целых два месяца, прежде чем появиться? По-моему, ответ очевиден. Появилась, потому что не осталось выбора. Фото показали по телевизору, узнают со дня на день… Лизбет появилась не ради Эммы, а ради самой себя. Ты сам говорил, что твоя бывшая эгоистка.
- Я не всепрощенец, Эбби, и никогда не делал вид, будто мне понятны ее мотивы. Если честно, вообще привык считать, что это существо с другой планеты. Она… - Джейк обрывает фразу и смотрит в сторону.
- Что?
- У нее хватило наглости попросить второй шанс…
- Какой шанс?! О чем ты?
- Если… когда Эмму найдут. Спросила, нельзя ли нам сделать еще одну попытку. Создать семью.
Чувствую, как земля уходит из-под ног, и стараюсь не поддаваться этому ощущению. Иллюзия абсолютно физическая, точь-в-точь как при землетрясении. Понимаю, что становлюсь игрушкой неподвластных мне сил.
- Настоящее безумие.
Он прикусывает нижнюю губу, и на память приходит день, когда мы познакомились.
- Да.
И все же какая-то крошечная часть сознания Джейка упорно сомневается в том, такая ли уж это безумная идея. Ничего не поделать - его крест: Джейк всегда готов простить. Даже меня старается простить. Знаю, что старается.
Глава 28
На следующий день, по пути на съемку, начинаю сомневаться в своих силах. Особенно сейчас, когда в сознании запечатлен образ Лизбет и ежесекундно проигрываются слова: "В конце концов, я ее мать".
В ресторане к моему приезду уже полно гостей. За работой всегда поражалась тому, сколько в Сан-Франциско молодых, красивых, богатых, беззаботных, безукоризненно причесанных и со вкусом одетых людей. Когда я переехала сюда, в начале девяностых, город был грязным и довольно бедным - словом, настоящий западный форпост Америки, где художники и писатели снимают убогие квартирки, спят по двое в комнате и пьют в дешевых кабаках. Если честно, он мне нравился таким - до того как в барах появились карты вин, а юнцы поголовно принялись играть на бирже.
Пробираясь через толпу, вспоминаю свои грандиозные планы. Собиралась запечатлевать на пленке жизнь без прикрас - фотографировать нелегальных иммигрантов и городских бедняков, немолодых проституток и матерей-одиночек, перебивающихся жалкими грошами. Окончив отделение документальной фотографии в Университете Теннесси, приехала в Сан-Франциско и сняла квартиру с отваливающейся штукатуркой и неисправной канализацией. Я превратила ванную в фотолабораторию, устроилась официанткой в бар, а свободное время проводила, бродя по улицам с фотоаппаратом. Думала, снимки что-то изменят, помогут людям увидеть друг друга. Если бы кто-нибудь в те дни сказал мне, что в итоге буду снимать званые ужины и рождественские вечеринки, ей-богу, рассмеялась бы. Впрочем, не так уж много времени ушло, чтобы понять: жанр, в котором я хотела работать, нерентабелен.
Первые несколько снимков делаю с трудом, а потом наконец вхожу в ритм. Действую как машина: выбираю подходящие сцены, нахожу нужное место с правильным освещением, нажимаю на кнопку. Возвращаясь домой, сквозь пелену тумана задумываюсь, простит ли Эмма меня за то, что занимаюсь приземленными вещами и фотографирую гостей на вечеринке, в то время как она по-прежнему где-то там и ждет…
Глава 29
День семидесятый. Яркое солнце и высокие мощные волны. Шоссе временно перекрыто. Все четыре полосы присыпаны песком, светофоры горят красным светом. Джейк однажды рассказал, что во времена его детства это шоссе было всего лишь участком прибрежной дороги, где подростки любили устраивать гонки. Теперь же, когда полотно изошло трещинами, а разметку не видно из-за песка, шоссе кажется покинутым. Вечер пятницы, крупнейший американский город - и на его западной окраине, словно старая змеиная кожа, лежит заброшенная дорога, ничейная земля.
Оставляю машину неподалеку от Сутро-парка и выбираюсь на смотровую площадку - все, что осталось от величественного Сутро-Хауса. Отсюда открывается великолепный вид на Ошен-Бич. Ничего похожего на тот день, когда исчезла Эмма. Тогда висел белый туман, густой и непроницаемый. А сегодня пляж виден во всю длину - целых три километра тянется он по направлению к Дэли-Сити. В то время как вся страна готовится к наступлению осени, Сан-Франциско изнемогает от жары. Это и есть наше лето - с сентября по октябрь. В воде скользят по волнам черные точки - серфингисты в гидрокостюмах. Вскоре после переезда в Сан-Франциско у меня завязался роман с серфингистом. Иногда я увязывалась вместе с ним в Пасифико или Болинас, где волны не такие высокие, так что даже новичок может попытать счастья; или же мы покупали сандвичи, отправлялись на Ошен-Бич, сидели на покрывале и наблюдали за тем, как бесстрашные серфингисты сражаются с прибоем в бухте Келли.
- С ума сойти! - Мой друг не скрывал восторга, наблюдая, как опытный спортсмен ловит гигантскую волну. - Я бы все отдал, чтобы так кататься.
Каждый раз, когда в Ред-Вик проходили соревнования по серфингу, он разживался билетами; у него дома грудами лежали кассеты с записями, "зажеванные" от частых просмотров. Примерно через год после того, как мы познакомились, ему пришлось уехать на Восточное побережье, но до того я успела заразиться любовью к серфингу. Самой никогда не хватало смелости попробовать - боюсь акул, скорости и холодной воды. Мне всегда казалось, что океан красив, но опасен.