И вот теперь пришла очередь Баязида. Это как проба – подчинится или нет. Баязид мог бы примчаться в Стамбул, пасть к отцовским ногам, просить либо оставить в Конье, либо отправить в Манису, но только не в Амасью, которая стала символом ссылки, хотя ничем не хуже Карамана или той же Коньи. Мог, но не примчался и не припал. Баязид в Амасье, а в Конье теперь Селим? Нет, Баязид не согласился и ушел в горы. Чем Амасья хуже?
Баязид выбрал свой путь и свое будущее.
Султан вызвал к себе Рустема. Вообще-то, вызов почти среди ночи великому визирю ничего хорошего не сулил, но Сулеймана мало волновали чувства зятя, дела важней его переживаний.
Пока ожидал прихода великого визиря, продолжал размышлять. Для себя Сулейман давно решил: если Баязид не подчинится, то будет уничтожен. А если подчинится? Если одумается и поедет в Амасью? В глубине души султан понимал, что это уже неважно, что даже в Амасье Баязид не станет покорным.
А Селим покорный? Неизвестно, потому что этот шехзаде не просто не противится, но и уходит от любого ответа. Месяцами не появляется в Стамбуле, ходят слухи, что много пьет и развлекается. И это будущий султан?! Но почему же Сулейману спокойней с бездельником Селимом, чем с разумным Баязидом?
Ответ уже был в душе, но этот ответ не устраивал, потому султан предпочел бы найти ему противопоставление и самому себе доказать, что Селим предпочтительней Баязида на троне Османов. Додумать не успел, Рустем-паша быстр в своих движениях.
Зять, видно, спешил, вид встревоженный, хотя и постарался изобразить спокойствие и важную медлительность. Сулейман давным-давно научился слышать даже самые легкие движения за дверью, он услышал и приближение визиря, уловил, как тот перед входом тревожно поинтересовался у дильсиза:
– Повелитель?..
Тот, видно, только кивнул.
– Проходи, Рустем-паша, для тебя есть дело.
Дело в полночь? Но, если Повелитель говорит о деле, послушаешь и посреди ночи.
– Слушаю, Повелитель…
– Где живет Фатьма?
У Рустема на лице отразилось непонимание, какую именно Фатьму имеет в виду султан. Тот понял, хмыкнул:
– Я говорю о наложнице шехзаде Баязида.
– Я не знаю, Повелитель, но могу узнать.
Все-то ты знаешь, знаешь, что в Бурсе с дочерьми и с младшим сыном шехзаде, рожденным, правда, не ею, а другой наложницей. Как знаешь и то, что четверо старших сыновей принца с ним в Конье. Или уже не в Конье?
Но говорить этого Сулейман не стал, только поднял глаза на зятя, Рустем невольно затаился под тяжелым взглядом султана.
– Я скажу. Она в Бурсе. И ты завтра же сделаешь все, чтобы уехать не могла ни она, ни дети.
– Фатьма чем-то провинилась перед вами, мой султан?
– Не она, шехзаде Баязид. И не вздумай его предупредить ни о чем.
Рустем снова ощутил на себе всю тяжесть взгляда султана.
– Как прикажете, Повелитель. Будет мне позволено спросить, чем провинился шехзаде?
– Будет! – усмехнулся Сулейман. – Твой любимец воспротивился нашей воле, не поехал из Коньи в Амасью.
Рустему стоило труда сдержать свои мысли, лицо осталось спокойным, только в глазах на мгновение блеснул протест, но лишь на мгновенье, взгляд тут же стал просто внимательным.
– Он сообщил о своем отказе подчиниться вашей воле, Повелитель?
Сулейман смотрел все так же тяжело и неотрывно, словно желая проникнуть в мысли великого визиря.
– Нет, он просто не поехал, собрав вокруг себя других недовольных. Сообщили мне об этом другие.
– Повелитель, может, вы позволите мне съездить к шехзаде и убедить его не противиться вашей воле?
– Нет! Не стоит уговаривать принца.
Рустем пытался понять другое:
– Повелитель, почему шехзаде Баязид должен был переехать в Амасью?
Взгляд султана стал ледяным.
– Потому что мы так решили! Сделайте то, что мы приказали, не мешкая.
– Как прикажете, Повелитель. – Рустем больше не задавал вопросов, таким тоном султан давно с ним не разговаривал.
Едва покинув султанские покои, вызвал к себе нужного человека, распорядился насчет Фатьмы и детей. К себе возвращаться не стал, позвал секретаря, заставив снова подробно рассказать обо всем, что происходило в Топкапы и в Стамбуле в его отсутствие.
Великого визиря не было в столице больше месяца, за время столь долгого отсутствия что-то случилось, хотя днем султан был спокоен и приветлив. Видно, весть о неподчинении шехзаде принесли вечером. Но Рустем не понимал самого решения вдруг отправить Баязида из Коньи в Амасью. Зачем? Что подвигло султана на такое странное перемещение? Подсказал кто-то недобрый?
– Искандер, рассказывай подробней, кто и когда встречался с Повелителем, от кого приходили письма.
Этот секретарь больше занимался разведкой, чем собственно секретарскими делами, знал все и обо всех. Но так ли это?
– Да, Рустем-паша.
Последовал долгий подробный перечень встреч и занятий султана в последний месяц.
– Подожди… еще раз: о чем шла речь на встрече с венецианским послом?
– Это была просто встреча, не прием. Говорили о многом…
Секретарь, заглядывая в свои записи, перечислял темы разговора. Одна заставила Рустема остановить Искандера.
– Повтори.
– О том, что если кто-то долго правит в одном месте, то либо становится ненавистен тем, кем правит, либо приобретает много сторонников.
– Все, дальше можешь не рассказывать. Когда Повелитель отправил распоряжение шехзаде сменить место правления?
Искандер почти растерянно протянул:
– На следующий день…
– Но шехзаде Селим не воспротивился замене Манисы на Конью?
– Нет, он вообще ничему не противится.
– Отправишь к шехзаде Баязиду человека с письмом. Тайно.
"Только бы послушал совет", – вздохнул Рустем, когда посланник уехал. Он советовал не противиться воле султана, чтобы не навлекать на себя его гнев. Даже если послание перехватят (так и случилось, разведка Ахмед-бея тоже работала хорошо), то бояться нечего, визирь просил всего лишь о послушании.
Но Баязид не послушал совет не только потому, что тот не дошел, он увидел в своем назначении в Амасью желание унизить, кроме того, в Конье и впрямь было немало сторонников и друзей, если они вообще были у Баязида.
А Сулейман размышлял о сыновьях. Баязид строптив, как всегда. Селим послушен, тоже как всегда. Раньше Селиму было все равно, что бы ни происходило, он твердо уверовал, что все бесполезно, а потому не стоит стараться, учиться, чего-то достигать.
Это началось давно, еще в детстве.
Когда Селиму не было и пяти, ему было сделано обрезание. Рановато, но Хуррем схитрила, праздник был в честь сразу трех шехзаде – уже почти взрослого Мустафы, старшего сына Хуррем любимца отца Мехмеда, которому шел восьмой, и Селима. Конечно, обрезание Селиму и следующему сыну Хуррем Баязиду можно бы устроить через пару лет, но роксоланка оказалась ловкой, в результате на празднике она оказалась выше Махидевран, ведь обрезание проходили два ее сына против одного Махидевран.
Праздник тогда получился роскошным, не только площадь Ипподрома, но и весь Стамбул неделю пил-ел, гулял и соревновался, празднуя взросление сыновей любимого султана.
Но Сулейману запомнилось не это, а ответ Селима после обрезания. Мустафа совсем взрослый, ему четырнадцать, Мехмеду почти восемь, все понимали, что трудней всего вытерпеть боль и не испугаться малышу Селиму. Мехмед подбадривал братишку, напоминал о том, что настоящие мужчины не подают вида, что больно…
Селим в ответ фыркнул:
– Вон Мустафе скажи, у него коленки трясутся!
Старший шехзаде разозлился:
– Ничего у меня не трясется! Лучше на себя посмотри, слизняк.
Селим принялся дразниться:
– Трясутся, я видел… И писал ты три раза, пока мы здесь ждем.
Будь Селим постарше, получил бы оплеуху, но не драться же четырнадцатилетнему с малышом? Мустафа, фыркнув, отошел подальше. Он не боялся, просто наставник посоветовал не допускать желания помочиться хоть чуть, чтобы этого не произошло во время церемонии.
Мехмед урезонивал младшего братца, при этом тихонько посмеиваясь. Мустафа всегда ненавидел детей Хуррем, считая их незаконнорожденными. Почему? И сам бы не мог объяснить, нутром чуял, что соперники.
Но тогда султану рассказали, что после обрезания у Селима спросили, очень ли было больно. Малыш пожал плечами:
– Какая разница?
И вдруг поинтересовался:
– Когда родился Мехмед Фатих, случилось много всяких чудес. А когда я родился, чудеса были?
Наставник смущенно развел руками:
– Не припомню…
Селим махнул рукой:
– Значит, я не буду великим, мне ни к чему стараться!
Вокруг с облегчением рассмеялись, а надо бы насторожиться. Но кто тогда мог знать, что именно Селиму предстоит принять меч Османов после Сулеймана?
О чем спрашивал Селим?
В тот год, когда родился будущий, седьмой султан Османов Мехмед Фатих (Завоеватель), во всех землях Османов произошли дивные события, которые сочли за счастливые предзнаменования (правда, эти предзнаменования никто не связал с рождением у султана Мурада очередного сына, шехзаде и без Мехмеда хватало): много кобыл принесли по два жеребенка сразу, также овцы, козы, верблюдицы, созрели четыре урожая за год, плодов было столько, что у деревьев ломались ветки, а виноград лежал на земле…
Только позже такие предзнаменования связали с рождением Фатиха, который сумел захватить твердыню христианского мира – Константинополь, то есть совершить то, чего не могли сделать до него очень сильные султаны.
Нет, когда родился Селим, такого не было, Константинополь, давно ставший Стамбулом, с трудом оправлялся от бунта янычар, в предыдущий год перевернувших свои котелки и разграбивших половину города.
Сулейман вместе со всеми посмеялся над пересказанным ему ответом малыша Селима:
– Хорошая шутка.
Но это не была шутка, устами младенца говорила истина, он не болтал, а сделал для себя вывод: третий сын, старше его два достойнейших, сильных, здоровых шехзаде, надеяться не на что. Но по закону того же Фатиха пришедший к власти брат просто уничтожит остальных шехзаде и их сыновей. Конечно, всякое в жизни бывает, у султана зараза уже унесла двух самых старших сыновей, но надеяться на то, что братья умрут, глупо. Селим не надеялся, он решил жить в свое удовольствие столько, сколько получится.
Это позволяло учиться вполсилы, тренироваться так же, интересоваться чем угодно, только не устройством государства или делами отца. Пусть старшие интересуются, им полезно.
Детская шутка обернулась неготовностью к правлению.
Почему же Сулейману временами казалось, что это лишь маска, личина, под которой скрывается настоящий Селим, которого не знает никто?
Когда шехзаде уезжал в Манису вместо умершего шехзаде Мехмеда, нашел для него умнейшего визиря – Мехмеда-пашу Соколлу. Этот едва ли не толковей Ибрагима-паши, который когда-то наставлял самого Сулеймана. Мехмед-паша умен, предусмотрителен, способен предвидеть любые неприятности и из любых неприятностей шехзаде вытащить.
Почему Селим и почему именно к нему приставлен Соколлу? А разве Баязид принял бы такого наставника? Визирь выполнял не только роль наставника, он зорко следил, чтобы Селим не изменил своего отношения к жизни и престолу, это было в интересах султана, такой наследник вовсе не мешал его собственному правлению.
Удивительно, но Мехмед-паша успевал все: командовать флотом, принять участие в походе на Тахмаспа, когда был казнен Мустафа, заседать в Диване в качестве третьего визиря и зорко приглядывать за шехзаде Селимом. Вот и теперь явно под его твердой рукой Селим не воспротивился отцовской воле, а послушно согласился последовать из Манисы в Конью.
Письмо Рустема-паши не дошло до шехзаде Баязида, а если бы и дошло, мятежный принц не послушал бы совет визиря, он усмотрел в приказе падишаха желание унизить его относительно старшего брата. Если бы Повелитель просто перевел его в Амасью, пожалуй, стерпел бы, но заменить в Конье Селимом… это слишком. Чтобы немного погодя Селим сказал, что исправил все ошибки младшего брата? Чтобы воспользовался всем, что Баязид успел сделать в этой провинции? Почему, ну почему снова такая несправедливость?
А слева и справа подзуживали, нашептывали, что это брат виноват в предпочтении отца, что нельзя покоряться, нужно ответить, пусть Повелитель увидит твердость духа своего младшего сына…
Увидел, но не оценил, вернее, отнесся к этой твердости иначе, решив, что за неподчинение нужно наказать, наказать строго. Селим получил в помощь войско, прекрасно обученное и застоявшееся. Пусть янычары не могли грабить население, потому что противостояние случилось на территории своей страны, но они получили хорошую оплату от султана и выполнили поставленную задачу. Селим тоже оказался на высоте, Баязид был разбит и бежал в Персию к Тахмаспу.
Персидский шах был рад принять у себя мятежного шехзаде, чтобы таким образом отомстить османскому султану за такой же прием, когда-то оказанный мятежному брату персидского шаха. Но довольно быстро выяснилось, что воевать с Персией ради возвращения Баязида Сулейман не намерен, а у самого мятежного царевича средств, чтобы щедро отблагодарить приютившего шаха, не имеется.
Рустем-паша попробовал намекнуть Повелителю, что Баязида, помня его заслуги по поимке лже-Мустафы в горах Румелии, можно бы наказать, вообще лишив провинции и посадив под арест в Стамбуле, но в конце концов простить, но встретил такое непонимание Сулеймана, что долго не мог прийти в себя.
Тогда великий визирь, рискуя заработать недовольство султана, посоветовал Баязиду написать отцу покаянное письмо. Тот ответил, что уже писал, объясняя султану, что никогда не восставал против него и его власти, только против брата. Баязид прислал подробное покаянное письмо на имя Рустема-паши, заверяя, что готов принять любое наказание от Повелителя, не противясь его благородной воле.
– Михримах, кто настраивает Повелителя против младшего из шехзаде? Нужно убедить султана, что Баязид не столь опасен и никогда не выступал против отца, только против брата. Разве вина шехзаде столь велика, чтобы отказываться от него?
Михримах в ответ только вздыхала:
– Я пыталась уговорить отца простить Баязида, но он и слушать не желает. Ты прав, кто-то очень серьезно настраивает Повелителя против шехзаде Баязида, и этот кто-то вовсе не желает добра нашему государству.
– Повелитель начал переговоры с Сефевидами о выкупе шехзаде Баязида и его сыновей.
Михримах ахнула:
– Не может быть!
– Так и есть. Но он не желает беседовать со мной об этом, поручил дело Мехмеду-паше. Соколлу набирает вес, он ловок и умен, ничего не скажешь, толков, все обо всем знает, словно у него глаза всюду. Второй визирь знает больше меня.
Рустем-паша не говорил жене главного – он обнаружил факты, которые могли перевернуть все.
Восемь лет назад шехзаде Мустафа был казнен Повелителем за то, что поспешил объявить себя султаном, не дождавшись смерти отца. Его печать гласила: "Султан Мустафа". И эта печать стояла на письмах, которые Мустафа отправлял персидскому шаху Тахмаспу.
Писем было несколько, конечно, они написаны не рукой самого шехзаде, для этого есть надежные секретари. Тогда обнаружение таких писем, а главное, печати было равносильно взрыву порохового склада, султан расправился с сыном безо всякой жалости. Сами письма остались у Рустема-паши, ведь он был великим визирем.
Во избежание бунта Рустема с этой должности пришлось на время снять, но немного погодя султан вернул его на место. Сами письма забылись, и вот теперь, разбирая старые бумаги, Рустем-паша наткнулся на эти тексты.
Сто раз читаные-перечитаные, мог бы наизусть пересказать каждое слово, но почему-то замер с письмом в руке.
Снова накатило то ощущение, что все беды от непонимания, что чего-то недоглядели, не увидели. Рассматривал написанное, поднеся ближе к светильнику. Он привык доверять ощущениям, если кажется, что вот в этом листке что-то есть, – надо понять, что именно. Пока не поймет, не успокоится.
Арабская вязь, если написана каллиграфически, ничего не скажет о писце, все буковки и точки лежат ровно. Но если выполнил простой писец, а не каллиграф, то почерк заметен. Здесь заметен, одна буква всегда чуть больше соседних… и точка стоит не совсем над своей буквой…
Почему по-арабски, а не на фарси или турецком?
И он где-то видел этот же почерк. Не раньше, когда-то, а совсем недавно. Где он мог видеть арабскую вязь в Стамбуле? И вдруг словно огнем обожгло – вспомнил. Метнулся в кабинет, достал нужный сверток, трясущимися руками развернул, поднес ближе к свету…
Так и есть – одна буква чуть больше соседних, точка поставлена косо…
На днях они случайно перехватили переписку венецианского посла с… так и осталось невыясненным, кому именно писал посол, вернее, кто это отвечал ему по-арабски. Но этот ответ и был как две капли воды похож на письмо с печатью "Султан Мустафа"!
У Рустема даже лоб покрылся испариной.
Печать Мустафы настоящая, такую они видели не только на письмах. За одну печать шехзаде можно было казнить, к тому же Повелитель узнал, что старший сын причастен к смерти его любимца шехзаде Мехмеда. Но вот письма… По крайней мере одно поддельное, следовательно, были те, кто подделал. Кто?!
Этого автора нужно найти немедленно, потому что он продолжает свою деятельность в пользу Венеции.
Рустем пытался понять, выгодна ли казнь Мустафы венецианцам. Получалось, что да.
Михримах заметила, что с мужем что-то не так. Мрачен, на вопросы отвечал коротко…
Рустем не стал рассказывать жене о своих подозрениях, а также о том, что встречался с бывшим венецианским послом Бернардо Навагерро, который всегда хорошо относился к нему. Навагерро посоветовал прекратить розыски автора письма и вообще прекратить какое-то расследование:
– Поверьте, паша, для государства это уже не опасно, а для вас может стать опасным смертельно. Не стоит искушать судьбу.
– Я хочу знать, кто писал. Вы знаете?
– Нет, но если бы и знал, то не сказал. Венеция уже не та, но силы в Стамбуле пока имеет. Не стоит искушать судьбу, – повторил бывший посол.
В тот же день Навагерро отбыл из Стамбула, хотя намеревался пробыть по делам еще месяц. Рустем почти не сомневался, что до дома не доберется.
То, что с ним не шутили, понял, когда почувствовал себя плохо. Иосиф Хамон с изумлением констатировал:
– Водянка. Паша, я никогда не наблюдал у вас склонности к такой болезни. Вы подвижны и не тучны…
Улучив минуту, когда Михримах не слышит, Рустем усмехнулся:
– Меня отравили. Это не водянка. Ищите яд.
Не нашли. Никакие противоядия и лекарства не помогли. О чем-то догадалась Михримах, потребовала:
– Рустем, я понимаю, что ты отравлен. За что?
Тот покачал головой:
– Нет, даже если бы знал, кем и за что, не сказал бы.
– Я сама доберусь.
Он сжал ее руку:
– Нет, не смей! Держись от власти подальше, и все.
– Как я могу держаться подальше, сидя в Топкапы?
– Больше ни во что не вмешивайся. Ты еще должна увидеть внуков. Я почти все завещал вам с Хюмашах, вам хватит. И кое-что Фонду. Проследи за этим всем.