– Ах, наверное, все дело в том, что на Сицилии "принуждать" значит не то же самое, что в Англии, – насмешливо сказала Марина. – Наверное, здесь это значит "вежливо уговаривать" или "любезно предлагать". Но в моем понимании "принуждать" – значит запереть женщину в машине и увезти ее непонятно куда. Я думала, что ты просто доставишь меня в отель.
– А я думал, что ты вполне можешь попытаться оттянуть наш разговор. В отелях есть двери и замки. Мне не хотелось бы, чтобы одна из них захлопнулась прямо у меня перед носом.
Он действительно слишком хорошо знал ее – или она сама чем-то выдала себя. Да, лишь тогда, когда они окажутся по разные стороны запертой двери, Марина почувствует себя в безопасности, лишь тогда его влияние, которому она не могла противиться, хоть сколько-нибудь ослабнет. Сейчас, в ограниченном пространстве машины, она особенно остро ощущала это воздействие. От Пьетро словно исходили какие-то волны, заставлявшие ее кровь вскипать от желания. Его профиль, четко выделяющийся на фоне окна, притягивал взгляд; он напоминал Марине лицо древнеримского императора на старой монете. К тому же двери были заперты, и это очень действовало ей на нервы.
– Есть смысл спрашивать, куда мы едем?
– Туда, где нам будет удобно и где мы сможем поговорить спокойно, ни на кого не отвлекаясь.
Дрожь пробежала по телу Марины, как если бы одна из дождевых капель, сползающих по стеклу, попала ей за шиворот.
– Это ни о чем мне не говорит.
– Скоро все узнаешь. А пока просто расслабься и наслаждайся путешествием.
– Не так уж это легко.
Пьетро снова рассмеялся, но на этот раз куда теплее, и сердце Марины дрогнуло, а глаза опять защипало.
– Помолчи немного, – попросил он. – Совсем скоро будем на месте.
– Иными словами – заткнись и делай что тебе скажут. Что ж, ладно. Ни слова не пророню, пока не пойму, куда мы едем.
Он лукаво улыбнулся, и Марина едва не нарушила только что данный зарок. К тому же она довольно быстро поняла, что они едут к побережью, и облилась холодным потом. Вполне возможно, что он вез ее в свой огромный замок XVII века, окруженный виноградниками и оливковыми рощами и служивший домом его семье уже много поколений.
В этот самый замок Пьетро привез свою молодую жену меньше чем три года назад.
Не может быть, сказала себе Марина. Он не может быть настолько жесток. Как ей вынести эту боль, если он привезет ее в дом, где она была так счастлива? Вернее, где она так успешно убедила себя, что счастлива… Суровая реальность почти мгновенно разрушила все иллюзии, раздавив ее мечты и разбив ее нежное, доверчивое сердце.
Уже довольно давно они выехали из города и теперь мчались по побережью вдоль сияющего моря. Марина задохнулась от боли, вспомнив, как не сдержала восхищенный возглас, когда море впервые открылось ее взгляду, сверкающее, как сапфир в обрамлении бриллиантов – пенных барашков на гребнях волн. Тогда море показалось ей символом ее счастья, прекрасного, светлого будущего, долгой жизни с любимым человеком.
Что ж, в какой-то степени это представление отвечало действительности. Холодная, равнодушная морская вода могла пленить взор, а в следующую секунду потемнеть и покрыться рябью, возмущенная вдруг налетевшим штормом. Так случилось и с жизнью Марины.
Вернувшись из поездки домой, она была полна желания как-то исправить ситуацию, подлатать пошатнувшиеся отношения. Она стремилась воссоединиться с мужем, рассказать ему, о чем думала, пока была в Англии, попытаться разжечь в нем пламя, как ей казалось, любви. Она вернулась во дворец ожившая, воодушевленная, – только чтобы найти на столике короткую записку, говорившую, что Пьетро уехал "по важным делам" и его не будет как минимум десять дней. Марину затошнило. Она бросилась вон из этого дома, прыгнула в машину и гнала всю дорогу до аэропорта, купила билет на первый же рейс до Лондона и пришла в себя, лишь когда много сотен километров отделили ее от холодного, черствого мужа.
Марина больше не возвращалась во дворец. Она не могла даже думать о нем: сердце немедленно скручивала сильнейшая боль.
И теперь мысль о том, что для разговора по душам Пьетро выбрал именно дворец, не вызывала у Марины ничего, кроме ужаса и знакомого чувства тошноты.
"Пьетро… Пожалуйста", – шептал внутренний голос, но Марина никак не могла повторить эти слова вслух. Вот уже показался поворот налево и дорога, ведущая к дворцу. Марина напряглась… Но Пьетро даже головы не повернул и спокойно проехал мимо поворота.
Марина не сдержала облегченного вздоха и откинулась на спинку сиденья, дрожа всем телом.
Значит, он везет ее не во дворец. Но тогда куда?
Она получила ответ чуть позже, когда Пьетро выехал на вершину скалы, обрывавшейся в море, чуть притормозил и показал вперед, а потом покатил дальше по дороге, зигзагами сбегающей со скалы.
Марина поняла, куда Пьетро везет ее, и этот вариант был намного, намного хуже, чем дворец.
Глава 6
Коттедж нисколько не изменился с тех пор, как Марина видела его в последний раз. Маленький, одноэтажный, он затерялся среди виноградников, диковинных кактусов, смоковниц и оливковых деревьев. С трех сторон его окружали террасы, объединенные общей крышей. С крыльца открывался чудесный вид на долину реки Сан-Катальдо и большой арочный мост, перекинутый через нее недалеко от истока. Сам дом был выкрашен в такой яркий розовый цвет, что Марина расхохоталась, впервые увидев его. Это было в их с Пьетро медовый месяц.
– Зачем мы приехали сюда?
Марину разрывали настолько противоположные чувства, что голос предательски дрогнул, заставив ее пожалеть, что она вообще открыла рот. Однако Пьетро даже не взглянул на нее, плавно останавливая машину в небольшом дворике.
Как он мог привезти ее сюда, в этот крошечный домик, где они провели семь волшебных дней? Как он может быть таким бессердечным?
Целую неделю, пролетевшую как один миг, Марина была безоблачно счастлива. Жизнь казалась ей прекрасной, идеальной, как мечта. Она все сильнее влюблялась в своего новоиспеченного мужа и верила, что его чувства к ней так же сильны; ей даже в голову не приходило, что может быть иначе. Лишь переехав во дворец Пьетро и узнав, какой образ жизни привычен для него, Марина поняла, какой глупой и наивной была.
– Я же сказал: я хочу поговорить с тобой в каком-нибудь тихом месте.
Что ж, здесь даже слишком тихо, подумала Марина. Почти три года назад ей только тишины и уединения в компании Пьетро и хотелось. Все ее желания свелись к тому, чтобы просто быть рядом с Пьетро, не отводить от него глаз, разговаривать с ним, заниматься с ним любовью. Теперь же тишина и компания Пьетро наводили на Марину ужас, внушая предчувствие беды.
– Ты идешь? – спросил Пьетро, поднимаясь по ступенькам крыльца.
Он был так спокоен, словно мучившие Марину воспоминания ничего не значили для него, словно он не делил с ней те прекрасные дни. Впрочем, скорее всего, так и было. Ведь ничто не разрушало, жестоко и грубо, его иллюзий и надежд, потому что никаких иллюзий он не строил и никаких надежд не питал. Ему не казалось, что все его мечты осуществились, и, честно говоря, Марина сомневалась, умеет ли он мечтать вообще.
Хотя… Пожалуй, Пьетро мечтал о ребенке, который так и не родился. Когда он привез Марину сюда в тот раз, их ребенок был еще жив.
Как ни пыталась Марина сдержаться, она всхлипнула. Она просто не могла войти в этот дом, только не вслед за Пьетро, только не сейчас, когда вся боль, что она вынесла по его вине, проснулась в ней и вонзила когти в ее бедное сердце. Однако разве ей предоставили выбор? Марина замерла на пороге, глядя на машину, на ключ в замке зажигания. Она могла бы запрыгнуть в машину и уехать отсюда, мгновенно оказаться за много километров от этого дома и его хозяина, а потом…
В отчаянии Марина покачала головой. Что потом? Куда ей идти? Что делать? От одной мысли об улицах Палермо, кишащих людьми и автомобилями, она чувствовала дурноту. Даже если ей удастся целой и невредимой добраться до отеля, она угодит прямо в лапы к папарацци – из огня да в полымя. Марина не знала, чего боится больше: Пьетро и грядущего разговора или воплей репортеров, вспышек камер и микрофонов, бесцеремонно тычущихся ей в лицо.
Марина сделала глубокий вдох, резко выдохнула и вступила под своды дома, борясь с болью, душащей ее, и все новыми воспоминаниями, с каждым шагом обрушивавшимися на ее плечи.
Домик действительно был очень мал: большая гостиная, кухонька, спальня и ванная. Обстановка ничуть не изменилась за три года: деревянные двери, расписная мебель, красная бархатная обивка… Память ожила так резко, что Марина пошатнулась.
– Ты в порядке? – спросил Пьетро, заметив это и резко повернувшись к ней.
– В полном.
Наверняка улыбка, которую Марина смогла выдавить из себя, была слишком широкой, слишком радостной, слишком фальшивой, поэтому она торопливо добавила:
– На улице очень яркое солнце, а тут темно; глаза еще не привыкли.
Даже если бы Пьетро не посмотрел скептически в окно, за которым солнце с трудом пробивалось сквозь толстую завесу туч, Марина поняла бы, что он ей не поверил.
Дверь в спальню была приоткрыта, и в щелку виднелся край огромной кровати – удивительно огромной для такого маленького домика. Сделав над собой усилие, Марина отогнала воспоминания о том, что происходило на этой кровати.
– Почему ты привез меня сюда? – спросила Марина.
Пьетро раздраженно выдохнул сквозь стиснутые зубы:
– Ты знаешь почему. Из-за папарацци.
– Я не о том.
– А о чем?
Теперь его внимание сосредоточилось на ней, но никакой радости от этого Марина не испытала; наоборот, она почувствовала себя еще неуютнее. Гостиная словно стала намного меньше, широкие плечи Пьетро словно заслонили дневной свет, а его светлые глаза прожигали в Марине дыры пристальным, пронизывающим взглядом.
– Почему ты привез меня сюда три года назад, в наш медовый месяц? Почему решил провести его здесь, в этом маленьком домике, когда в нескольких километрах отсюда стоит огромный дворец, идеально подходящий для подобного времяпрепровождения?
Действительно, почему? – спросил себя Пьетро. Уже в который раз с тех пор, как Марина вошла в кабинет юриста, он задавал себе вопрос, начинающийся с "почему". Почему он женился на Марине? Почему решил развестись с ней именно сейчас? Почему привез свою молодую жену именно сюда, а не в роскошный дворец?
– Я подумал, что тебе будет интересно, что собой представляет настоящая Сицилия. Хотел показать тебе место, где зреют лимоны, а неподвижность природы нарушается только пастухами и их стадами, утром поднимающимися в горы и возвращающимися домой на закате.
Это была только часть правды, но Пьетро не смог заставить себя сказать Марине все. Даже тогда, в первые дни их совместной жизни как мужа и жены, его мучили сомнения. Жизнь, полная тяжелых испытаний, научила его осторожности, научила всегда всех подозревать. По горькому опыту он знал, как часто женщин интересуют только его деньги, его громкое имя, а не он сам. Они с Мариной поженились внезапно; Пьетро понимал, что страсть затуманила его разум. И он привез Марину сюда, потому что хотел испытать ее, хотел увидеть ее реакцию на простую, ничем не примечательную жизнь с ним, а не на несметные богатства его семьи. Одно неосторожное слово, одна недовольная гримаса – и ему все стало бы ясно.
– Я думал, тебе было хорошо здесь.
Если бы Марине не понравилось в коттедже, это многое сказало бы Пьетро. Однако она не стеснялась в проявлениях бурного восторга, и он успокоился.
– О, мне было безумно хорошо здесь. Но я все равно не поняла, почему ты поступил именно так.
– Я решил, что лучше заранее перестраховаться, чем потом жалеть.
Теперь можно рассказать ей всю правду. Незачем что-то скрывать.
– У меня был неприятный опыт. Как это вы говорите… Обжегшись молоком…
– Обжегшись на молоке, дуют на воду, – автоматически поправила Марина.
Ее голос звучал странно, лицо тоже приняло непонятное выражение.
– Кроме того, я думал, что неправильно будет заставлять тебя проводить медовый месяц в одном доме со свекровью.
– Особенно со свекровью, которая не скрывала своего желания обзавестись чистокровной сицилийский невесткой. Она так и не простила мне ни моей национальности, ни выкидыша.
Марина медленно бродила по комнате, прикасаясь к мебели, проводя пальцами по спинкам стульев. Пьетро вспомнил, как точно так же она бродила здесь три года назад, только тогда на ее лице цвела нежная полуулыбка. Тогда она была счастлива; она казалась такой юной, невинной, заслуживающей только обожания и поклонения… Пьетро почти поверил в то, что и для него начинается новая эра – эра доверительных, теплых отношений, душевного мира и счастья. Он даже позволил себе вообразить, что они с Мариной проживут вместе всю жизнь. Печальный пример его родителей рано разрушил его веру в долгие крепкие отношения. Родители Пьетро происходили из знатных, богатых семей, и их союз был инспирирован не любовью, а необходимостью. Он продлился ровно столько, сколько потребовалось, чтобы произвести на свет наследника – Пьетро, после чего они сразу разбежались и больше никогда не встречались.
Но, глядя на Марину, Пьетро не верил, что то же самое может случиться с ними. С Мариной все было по-другому. Разразившаяся внезапно катастрофа застигла Пьетро врасплох и вдвое больнее ударила по нему.
Вспомнив, как осторожно он действовал в начале их отношений, Пьетро вновь отчетливо увидел, как Марина швыряет бумаги ему в лицо и заявляет, что ей ничего от него не нужно. Он в полной мере осознал свою ошибку: странно, что он вообще заподозрил ее в алчности, в том, что она вышла замуж за его деньги. Но в таком случае чего же она хочет?
– Ты, правда, не прочитала договор?
Марина повернулась к нему, и Пьетро вздрогнул: ее спокойное, как неживое, лицо напомнило ему о последних днях их брака.
– Правда. Зачем мне было читать его?
– Я собирался отдать тебе этот дом.
Неподвижная маска мгновенно слетела с ее лица, обнажая ее настоящую. Наконец-то Пьетро достучался до нее! Наконец-то ему удалось вынудить ее выдать себя! Его слова словно сорвали с нее пыльный чехол, соскоблили паутину времени и страданий, и перед Пьетро снова стояла женщина, на которой он женился. Ей было всего двадцать два; до этой минуты Пьетро ни разу не задумывался о том, насколько юной она была. Она вся сияла, лучилась светом, любовью ко всему миру, порхала, как бабочка с цветка на цветок. Как могло это воздушное существо превратиться в угрюмую, закрытую женщину, какой она стала в конце их семейной жизни?
– Почему? – спросила Марина все еще чуть дрожащим голосом; она пыталась совладать с этой дрожью, но Пьетро, особенно чувствительный сейчас, уловил ее. – Зачем тебе это?
Почему? Зачем?
У Пьетро был только один ответ, правдивый, которым он руководствовался при составлении бракоразводного договора, хотя Маттео всячески старался отговорить его от этого.
– Потому что ты любила этот дом.
– Потому что я…
Марине показалось, что она на минуту провалилась куда-то во тьму, а когда вынырнула на свет, оказалось, что мир вокруг нее полностью изменился. В этом новом мире все было совершенно безумно, непонятно, нелогично.
"Потому что ты любила этот дом".
Зачем он сказал ей об этом сейчас? Зачем рассказал, что включил коттедж в договор? Что это – очередная проверка, попытка заставить ее передумать? Марина знала только одно: это известие потрясло ее так сильно, что на несколько мгновений она утратила жизненно необходимую ей сейчас невозмутимость, выдала себя, показала Пьетро, какой хаос бушует у нее в душе.
– Как ты можешь так говорить?
Слова давались ей с огромным трудом, они падали с губ, словно железные колючки, оканчивающиеся крючками; они рвали ее губы, и ей казалось, что она чувствует вкус крови.
– Как ты можешь быть таким жестоким?
– Жестоким?
Даже если бы она ударила его, дала бы ему пощечину, и тогда эффект был бы слабее. Пьетро отшатнулся от нее.
– Что ты говоришь?
Если Марина начнет объяснять ему, она умрет. В ее мозгу разрасталась темнота, готовая поглотить ее, – и все-таки ей удалось заметить, как бледнеет лицо Пьетро и распахиваются его глаза.
– Жестоким… – повторил он совершенно другим тоном. – Господи боже. Прости меня, Марина.
Она решила, что ослышалась.
– Что?
– Я не подумал… Проклятье, я должен был понять! Нельзя было привозить тебя сюда, нельзя! Ведь здесь все пронизано воспоминаниями о малыше!
О малыше…
Уже кое-что, но все равно слишком мало. Марине стало еще больнее оттого, что он видел в ее состоянии только одну причину, не понимал, что все было намного, намного сложнее.
– С чего это ты вдруг озаботился этим?
Это было нечестно, это ранит его, но сейчас Марина не могла думать о ком-то, кроме себя, о чем-то, кроме своей борьбы с воспоминаниями и дикой, раздирающей грудь болью. Если Марина даст ей вырваться наружу, она станет в разы сильнее, и тогда Марина просто не выдержит.
– Что?… Мне было не легче, чем тебе…
Голос Пьетро долетал до ее ушей, как сквозь толстый слой ваты.
– О да, конечно! Ты был так разочарован!
– Разумеется, разочарован! Я хотел этого ребенка так же сильно, как ты…
– Нет! – выкрикнула Марина рыдающим голосом.
Она замотала головой так неистово, что волосы хлестнули ее по лицу.
– Не смей так говорить! Это неправда!
Как он мог хотеть этого ребенка так же сильно, как она, когда она любила малыша в первую очередь потому, что его отцом был Пьетро, человек, которого Марина боготворила? Когда она потеряла ребенка, она лишилась и его отца.
Слезы жгли ее глаза, как кислота. Она ничего не видела. Где Пьетро? Рядом или на другом конце комнаты? Она не знала, не могла понять, пока что-то теплое не коснулось ее руки, разрушая последние плотины на пути ревущего потока, сметая остатки выдержки.
– Марина…
– Нет!
Она рванулась и побежала, вслепую пытаясь найти выход. Прочь, прочь из этого дома, от воспоминаний, от этой жуткой, невыносимой боли! Ей казалось, что она бежит со всех ног, но Пьетро легко догнал ее, обхватил за плечи и крепко прижал к себе, не обращая внимания на ее отчаянное сопротивление.
– Нет, – сказал он, и его спокойный, мягкий голос острым клинком распорол липкий туман, в котором плыла Марина. – Нет, на этот раз ты не сбежишь и не спрячешься от меня за запертой дверью. Однажды ты ушла и больше не вернулась. Я не позволю тебе поступить так со мной еще раз.
– Ты не посмеешь остановить меня! Ты не имеешь права, я не дам тебе…
– У меня есть все права, – жестко отрезал Пьетро, и его слова больно ударили ее прямо в сердце. – Ты сама дала их мне в день нашей свадьбы, и они все еще принадлежат мне. Я все еще твой муж.
– Только на бумаге!
– И отец твоего ребенка.
На этот раз он выбрал неверную тактику, зашел слишком далеко.
– Замолчи! Не смей! Мой ребенок умер! Твой драгоценный наследник умер!
– И поэтому я не могу любить его или ее? – мрачно, вызывающе спросил Пьетро.
Этот удар Марина не смогла отразить.
– Я знаю точно только одно: ты никогда не любил меня!