- А кто ее трогает? - Пайпер встал, выйдя из-за стола, подошел к ней. - Фрейляйн пьет коньяк, мы рассуждаем об эмансипации женщин и вспоминаем былые сражения.
По тому, как он взял ее за руку, как он смотрел на нее, как она смотрела на него, Наталья сразу почувствовала их близость, какую-то поразительную нежность, сквозившую между ними. Смутившись, она опустила голову.
- Какая эмансипация, какие сражения? - не высвободив руки, Маренн подошла к Наталье.
Наталья встала, от волнения она сцепила пальцы перед собой, не зная, что сказать. Ее душили слезы. Она уже не надеялась на эту встречу. Боялась надеяться. Она смотрела на Ким, в ее красивое лицо и вспоминала фотографию в руке Штефана, как он сказал: "Моя мама, это моя мама. Я очень ее люблю".
- Их пятеро, все раненые, трое очень тяжело, - произнесла она срывающимся голосом. - Я их тащила несколько километров, я и еще одна девушка, которая осталась там. Но больше я не смогла тащить, некуда тащить. Ловушка захлопнулась. Я не могу бросить их, это все мои товарищи, мои друзья. Это самые обыкновенные русские люди, - она улыбнулась сквозь слезы. - Мой отец был генералом. Он всегда заботился о тех, кто служил вместе с ним. Он никогда никого не винил за то, что произошло. Я тоже не могу поступить иначе. Фрау Ким, помогите нам.
- Но погибать-то зачем? - Маренн отошла от Пайпера, подошла к Наталье, обняв ее, усадила на скамью. - С этим совсем не надо торопиться.
Йохан подошел сзади, положил ей руку на плечо, прислонил к себе, она точно оперлась на него. Он внимательно смотрел на нее, ничего не спрашивая.
- Ей надо что-нибудь поесть, - Маренн повернулась к нему. - Коньяк - очень хорошо, но этого мало. - Она провела рукой по спутанным волосам Натальи. - Не плачь. Я здесь, значит, все будет хорошо, мы что-нибудь придумаем.
- Крамер, принесите, что там у нас есть, - распорядился Пайпер.
- Только ветчина, штандартенфюрер.
- Несите.
- Я не хочу есть, фрау Ким, - Наталья отрицательно мотнула головой. - Я не могу есть.
- Надо поесть, - Маренн повторила настойчиво. - Нужны силы, нам еще столько всего предстоит сделать. Как ты оказалась на передовой?
Крамер принес ветчину, нож, несколько ломтиков хлеба. Маренн аккуратно разрезала ветчину на куски.
- Ты же обещала мне, когда мы виделись в Кенигсберге, что будешь находиться при штабе. Дождешься, пока кончится война, как бы она ни закончилась. Зачем лезть в самое пекло?
- Я не хочу изменять Штефану, - тихо сказала Наталья. - Я не могу изменить его памяти, я никак не могу заставить себя пережить все то, что случилось. Не могу забыть. И не хочу, чтобы меня заставил кто-нибудь другой. Мне рассчитывать не на кого, меня никто не защитит. Мои раненые - хорошие люди. Потому и не хочу их бросать, не могу бросить.
- Она чем-то похожа на тебя, - Пайпер с нежностью склонился к виску Маренн, погладив пальцем ее шею. - Такие же темные волосы и светлые глаза, только кажется, голубые.
- Мужчины часто выбирают женщин, которые чем-то похожи на их матерей, - ответила она. - И мой Штефан не стал исключением. Ешь, ешь, - она пододвинула Наталье тарелку, - и никого не слушай, - бросила взгляд на Шлетта. - Сейчас мы подумаем, что можно сделать. Где ты оставила раненых?
- Сейчас покажу, - Наталья достала из кармана карту Иванцова. - Вот, в этой сторожке.
- Это далеко? - Маренн взяла карту и протянула Йохану. Тот взглянул, потом подошел к противоположному краю стола, где лежали немецкие карты. - Это рядом, - сказал он. - Но это уже не наша зона наступления. Наш участок здесь. Там наступает "Гогенштауфен".
- И что? - Маренн встала и подошла к нему. - Они захватят эту сторожку?
- Должны захватить. Странно, что они еще не пришли.
- "Гогенштауфен", это что? - Наталья насторожилась. - Тоже дивизия?
- Да, - Пайпер кивнул, - такая же, как наша. Нет, намного хуже, - он исправился, улыбнувшись.
- И может быть, они уже там? - она резко поднялась, поспешно застегнула полушубок.
- Подожди, куда ты, - Маренн остановила ее. - Йохан, они там? - она посмотрела на Пайпера, напряженно ожидая ответа.
- Судя по всему нет, иначе мы бы слышали их. Они сообщили бы по рации. Мы их тут как раз и дожидаемся, чтобы ликвидировать выступ и не угодить в ловушку. Где-то опять плавают. Хотя им следует торопиться, чтобы реабилитироваться за свой обман.
- Но они захватят их, когда придут?
- Захватят. Это они умеют - захватить парочку больных вместо того, чтобы захватить Будапешт.
- Тогда надо немедленно отправляться за ранеными, - Маренн отбросила волосы, закрутив их на затылке, - ты меня проведешь к ним, - сказала, повернувшись к Наталье. - Я взяла с собой инструменты и все, что необходимо для перевязки, так что я окажу помощь всем.
- Мне можно узнать, что вы собираетесь делать? - Йохан подошел сзади и положил руки ей на плечи, повернув к себе, посмотрел в лицо. - Куда ты собралась? Ты к ним вот так пойдешь? - он показал взглядом на ее обмундирование. - Оберштурмбаннфюрер СС? При полном параде? Даже если все там раненые и в основном без сознания кто-то ведь может ненароком очнуться и открыть стрельбу. Кроме того, там эта вторая девушка, о которой говорила Натали, она вообще, как я понял, совершенно здорова. И с автоматом наверняка.
- Да, Прохорова, - вспомнила Наталья. - Она снайпер. Она тогда стреляла в вас…
- Вот видишь, тем более снайпер. Пусть даже и плохой. Выстрелить-то надо один раз, больше может и не потребоваться.
- Но если мы опоздаем, как я буду объяснять, что это моя вторая дочка в форме лейтенанта Красной армии?
- Да, это будет трудно, - согласился Пайпер. - Тебе придется везти ее с собой в Берлин. Но это еще как-то решится, я уверен. А вот с остальными…
- Я взяла с собой снотворное, - держа его за руку, Маренн снова села на скамью за стол. - Мне надо найти какую-то одежду, что ли. Наталья приведет меня в сторожку как доктора, - она прижала пальцы ко лбу, размышляя. - У меня есть комплект американских инструментов, с которыми я работала еще в Чикаго, на них нет символики СС, так что я могу работать ими. Я говорю по-венгерски, не так бегло теперь, как раньше, но кое-что помню, с хозяевами объясниться смогу.
- Ты говоришь по-венгерски? - Пайпер удивился.
- Да, пришлось выучить в свое время. Наталья представит меня как доктора из этой деревни или какой-то соседней. Я окажу помощь раненым, введу им снотворное, мы подождем, пока они заснут, а потом… - она взглянула на Пайпера. - Может быть, их можно будет вывезти на БТРе в безопасное место, туда, где их заберут русские? А ты, - она обернулась к Наталье, - поедешь со мной в Берлин.
- Крамер, - Пайпер позвал помощника. - Где хозяйка дома? Спросите, какая одежда у нее есть. Нужно для фрау. Сейчас мы узнаем, где эта "Гогенштауфен" и сколько у нас времени, - он вышел из комнаты. Было слышно, как он разговаривает с радистами.
- Это Ваш муж, фрау? - спросила Наталья у Маренн.
- Что? Нет, - напряженно размышляя, та даже не сразу сообразила, о чем ее спрашивают. - Йохан? Нет, это очень близкий друг. Он нам поможет, я верю, - она сжала руку Натальи. - Иначе нам придется все делать самим, а это очень трудно. Но даже если он откажется, все может быть, он давно на фронте, мало ли что. Мы справимся. Я тебя не оставлю, не волнуйся.
- "Гогенштауфен" буксует на дороге, - Пайпер вернулся. - Они ввязались в бой с какой-то русской группой, застрявшей в лесах, те их тянут за собой.
"Это Косенко и разведчики, - мелькнула у Натальи мысль. - Мишка и сам не знает, как помогает сейчас Раисе".
- Час-полтора у нас еще есть, - Йохан посмотрел на часы. - Одежду нашли, Ханс?
- Да, хозяйка положила в соседней комнате, чтобы фрау выбрала.
- Я сейчас посмотрю, - Маренн встала и направилась к немолодой венгерке с рябым от следов оспы лицом, та ждала ее на пороге небольшого чулана с окном, громко именуемым комнатой. Йохан взял со стола лампу и пошел за ней.
- Прошу сюда, - женщина поклонилась, открывая дверь.
- Благодарю, - Маренн ответила ей по-венгерски.
Она вошла. Йохан вошел за ней и закрыл дверь. Бледный свет лампы осветил небольшое сырое помещение, где раньше хранили запасы продуктов на зиму. Маленькая комнатка. Под самым потолком - окошко, в него льется голубоватый свет луны. В середине - небольшой стол, вдоль стен - сундуки. На одном из них приготовленные для нее вещи. Маренн подошла, протянула руку, чтобы посмотреть, что это. Йохан обнял ее за плечи и резко повернул к себе. Лампа стояла на противоположном сундуке, он молча прижал Маренн к себе, стал страстно целовать ее шею, плечи. Она обхватила его шею и отвечала на поцелуи с горячей, страстной негой. Потом, отстранившись, вздохнула.
- Нам надо торопиться. "Гогенштауфен" захватит их. Всего полтора часа. А они все раненые, мне еще надо всем оказать помощь.
- Да, - он согласился. Но не отпустил, держал за талию и целовал ее шею, пока она перебирала одежду.
- Нет, надеть я тут ничего не могу, - она пожала плечами. - Я во всем этом утону. Сразу будет видно, что с чужого плеча. Пожалуй, я обойдусь вот этим, - она встряхнула темно-малиновый салоп, отороченный поношенным черным мехом. - Салоп он и есть салоп, должен сидеть свободно. Китель я сниму, а пойду в нем. Думаю, что не замерзну. Вот только сапоги. Из обуви этой женщины мне точно ничего не подойдет. Но будем надеяться, никто не заметит.
- Угу, - он кивнул головой и продолжал целовать ее.
Она улыбнулась. Расстегнула пуговицу на воротнике мундира.
- Я сам, я сам, - он остановил ее руку, положив свою руку сверху. - Раздевать тебя - это удовольствие.
Повернув к себе, расстегивал пуговицы, целуя ее плечи, ложбинку между грудями.
- Я соскучился, мы как будто не виделись очень давно.
- Я тоже соскучилась. Но подожди, - она с сожалением отстранила его. - Мы сейчас вообще останемся здесь, и когда выйдем - неизвестно. А люди погибнут.
- Я помню, помню о людях, - он наконец-то расстегнул все пуговицы. - Я всегда помню о людях.
- А я помню, что то, что мужчины говорят и что у них на самом деле в голове, - большая разница.
Он сдернул с нее мундир и принялся за рубашку.
- Этого довольно, довольно, - она отвернулась от него. - Все-таки мне хоть в чем-то надо к ним пойти.
Он поднял голову.
- Да, это верно. Но остановиться трудно.
- Отойди хоть чуть-чуть.
Она встряхнула салоп.
- Фу, какая пыль! Мне жалко, что тебе придется надеть это. На твое тело…
Он еще несколько раз поцеловал ее плечо и шею, потом отошел и сел на сундук, закурив сигарету.
Она с улыбкой взглянула на него, надела салоп, начала завязывать шнуры, просовывая их в петли.
Он наблюдал за каждым ее движением, она чувствовала его взгляд. Она одевалась, он же в воображении раздевал ее.
- А что, эта русская девушка, - спросил вдруг. - Ты уверена, что она имеет отношение к Штефану? Все это более чем странно. Переводчица при русском генерале. Где она познакомилась со Штефаном?
- Где-то под Сталинградом, - ответила Маренн. - Она там жила у родственников, когда началась война. Сама она из Петербурга, дочь русского князя, расстрелянного большевиками. Штефан служил в дивизии "Мертвая голова". Наступая на Сталинград, они пришли в деревню, где она жила, и вот так же встали в их доме.
- Всего лишь встали на несколько дней? - он покачал головой. - Если они наступали, вряд ли он задержался там надолго. Любовь с первого взгляда?
- Не знаю, - она опустила голову. - Если бы он был жив, я могла бы спросить его. Но спросить мне некого. А за тот год, который прошел с лета сорок второго, когда они встретились, до лета сорок третьего, когда его не стало, мы виделись с ним всего лишь несколько раз, и он ни словом не обмолвился мне. Впрочем, он был уже взрослым, и я сразу, как только он вступил в СС, да даже раньше, перестала спрашивать его о личных делах. Они ведь на то и личные, чтобы в них не совал носа никто, даже мать. Я не хотела, чтобы он испытывал передо мной неловкость. Не хотела быть ему подружкой, как многие стремятся, чтобы контролировать каждый шаг своих детей. Я его отпустила от себя, как мне ни было тяжело, полностью на него рассчитывая. На то, что я его воспитала должным образом и он не спасует перед трудностями. Он и не спасовал. Мы виделись с ним в тот день, когда его убили. Я была в госпитале, он приехал ко мне в перерыве между боями. Он очень любил пастилу, хоть она страшно сладкая, и сама ее есть не могу, но он любил, привык с детства. В Чикаго мы жили напротив лавки, где продавались восточные сладости. Они с Джилл целыми днями там крутились. Хозяйка знала их и подкармливала частенько пастилой, просто так, даже не за деньги. Так они и обожают ее до сих пор, - Маренн осеклась, потом, отвернувшись к окну, исправилась: - Обожал Штефан. А Джилл и сейчас любит.
Йохан встал с сундука, подошел к ней и обнял за плечи, прижал к себе, целуя в висок.
- В тот день 12 июля он набрал этой пастилы три пакета, я привезла из Берлина. Он всех приучил к этой пастиле, даже командира экипажа. Они запивали ее пивом, шнапсом, в общем, чем только ни запивали. Сказал, что приедет вечером. И все. Больше я никогда его не видела, - голос ее дрогнул, она прижала ладонь к губам. - Я теперь ненавижу эту пастилу. Но Джилл не говорю, чтобы она ничего не замечала. И всегда покупаю, чтобы ее порадовать.
Он прислонил ее голову к своему плечу. Она повернулась, уткнувшись ему в грудь лицом.
- Все, что я знаю об их романе, знаю только от нее, - сказала, чуть помолчав, повернув голову. - Мы встретились под Кенигсбергом осенью, когда мы с Ральфом оказались в тылу у русских после их прорыва. Случайно столкнулись в лесу. Я ничего не знала о ней, она меня узнала по фотографии, которую ей показывал Штефан. Она отдала мне обрывок этой фотографии, на нем она нарисовала план, где похоронила Штефана и оплавившийся медальон, тот самый, который я сама надела ему на шейку, когда он был еще маленьким. Он менял цепочки, но медальон носил всегда, никогда не снимал. Я ни с чем другим бы его не спутала. Значит, она была там, у меня нет оснований ей не верить. От Штефана, как она говорит, ничего почти не осталось. Обугленный труп, - ее плечи задрожали.
Йохан поднял ее голову, целуя ее лоб, полные слез, потемневшие глаза.
- И если так, если все не было серьезно, - продолжила она, кусая губы. - Если он с ней переспал, как со многими прочими и забыл на следующий день, станет ли человек лезть в горящий немецкий танк, стараться спасти другого человека, который ничего не значит. Так, случайный любовник, вытаскивать его, хоронить, разрывая землю голыми руками, а потом еще тащить другого немца из этого танка, едва живого командира экипажа почти до самых немецких позиций. И это под прицелом тысячи глаз с русской стороны, когда любой может заметить и донести, по головке за такое не погладят. Когда отца расстреляли, мать отравили, сестру обвинили в предательстве и ее чудом спас только кто-то из высокопоставленных чекистов в Москве, кто дружил с ее отцом. Когда жизнь и так висит на волоске и НКВД расправится еще скорее, чем немцы. Если не всерьез, ничего такого делать не будешь. А она все сделала. И если мой сын лежит в земле и над его прахом не надругались, не наплевали на него, то я должна благодарить только ее.
- Она еще спасла командира экипажа?
- Да, оберштурмфюрер Фриц Зеллер. Он и сейчас воюет в дивизии "Мертвая голова". Он лечился у меня в Шарите, сильно обгорел, но теперь снова вернулся в строй. Он помнит ее. И говорил мне, что Штефан действительно был в нее влюблен. С первого взгляда, если хотите. Да, так. Они все понимали это и удивлялись. Но даже если бы он не был в нее влюблен, просто развлекся, а только она сама относилась бы к нему так и все это сделала, я бы все равно считала своим долгом ей помочь. Пожалуйста, помоги мне, Йохан, сделать это, - она подняла голову и посмотрела ему в глаза. - Если для тебя в этом есть что-то такое, что противоречит твоим убеждениям, я не обижусь. Я понимаю, что война - жестокая штука, здесь надо все принимать, как есть. Тогда я пойду одна и буду действовать в одиночку. Только прошу мне не мешать.
- Помочь одинокой женщине, которой не на кого опереться в жизни, - что может быть в этом такого, что противоречит моим убеждениям? - он с нежностью провел пальцем по ее шелковистым бровям и поцеловал глаза, осушая слезы. - Пусть даже она и в Красной армии. Тем более, что она не большевичка, а дочка князя, как ты говоришь, невеста твоего сына.
- Вдова, - Маренн снова прислонилась головой к его плечу. - Если есть женщина, которую я могу назвать его вдовой, то это только она.
- Вот-вот. Значит, ты никуда не пойдешь одна. Это исключено. Мы все сделаем вместе.
- Спасибо, Йохан, - она прижалась губами к его щеке. Он чуть повернул ее голову, целуя в губы.
- Мы успеем, не волнуйся, - сказал он с нежностью. - Я тебя знаю, уже успел узнать. Ты бы действительно пошла одна, даже если "Гогенштауфен" уже была бы там. Одна против "Гогенштауфен", против кого угодно. Ты такая.
- Да, в память о Штефане я бы пошла, - она кивнула. - Кто, как не я, должен сделать это? Ведь только она, эта девушка, Джилл и я на всем белом свете помним о Штефане. Только в наших сердцах он живой. Только потому мой мальчик еще живой, что мы его помним и каждое утро, далеко друг от друга, желаем ему доброго дня, а каждый вечер - спокойной ночи.
Не выдержав, она всхлипнула.
- Успокойся, успокойся, - он гладил ее по волосам и целовал, осушая слезы. - Я понимаю, как ты страдаешь. Конечно, мы все сделаем. Я все сделаю, что нужно.
Потом, помолчав, добавил:
- Если у нас будет сын, он будет таким же смелым, красивым, как Штефан. Твоя боль уляжется наконец. Ты будешь его помнить, но страдать не будешь.
- И конечно, весь в отца. Мне особенно везет с этим, - она слабо улыбнулась. - Но мне уже не двадцать лет…
- Возражения не принимаются, - он отстранил ее и внимательно посмотрел в глаза. - Понятно, фрау? Никаких возражений.
Потом рассмеялся.
- Ты готова? Все, пошли. Времени нет. Там люди. Кто-то беспокоился, что я забуду о людях.
Они вернулись в большую комнату.
- Франц, нам надо опередить "Гогенштауфен", - Йохан подошел к Шлетту, - и занять эту сторожку, - он показал на карту. - Хотя бы взять ее под охрану на время.
- Опередить "Гогенштауфен"? - Шлетт затушил сигарету в пепельнице. - Это нам не впервой. Они, правда, что-то разбежались, - он посмотрел на карту, туда же смотрел и Йохан. - Особенно, когда почти обошлись без них. Но они будут протестовать, что мы вклинились в их полосу наступления.
- Когда они сидят в грязи, - Пайпер усмехнулся, - мы можем наступать по их полосе, это разрешается. А заодно выполнять за них их боевые задачи. А если мы случайно сбились с курса, то это уже не разрешается. Ничего, потерпят. Следующий раз не будут опаздывать. Ты пойдешь со мной за этими большевиками? - он пристально посмотрел на Шлетта. - Приказать я тебе не могу. При том, что, как ты понимаешь, они явно не согласны, чтобы мы их забирали и куда-то возили. Могут открыть огонь.
- И что? - Шлетт пожал плечами. - Если они не согласны, как мы будем их забирать?
- Ким сделает укол снотворного раненым, там большинство раненых, притом тяжело.