- Он уже читал один такой рапорт. И разговор был долгим и неприятным. Я уверена, Гиммлер скажет тебе так же, как он сказал Вальтеру Шелленбергу: живите так, для чего все эти формальности, не надо разрушать арийскую семью. Это при всей его пуританской нравственности, как ни странно. Пусть сохраняется фасад. А за фасадом… Конечно, нельзя. Но если очень хочется, то можно. Немножко. И это еще надо иметь в виду, что жена Шелленберга - полька, не арийка. Гиммлера как раз больше устроила бы австрийка, хотя бы по матери. Но он будет говорить, если не тебе, то мне совершенно точно, вот, посмотрите на Мюллера - он любит приводить его в пример. Он живет с фрейляйн Аккерман, та работает в ведомстве Геббельса. Никаких рапортов, все довольны, люди занимаются делом, ну и иногда любовью. А жена в Баварии с детишками. Он ее чуть не десять лет в глаза не видел, только деньги посылает, но неважно. Так он скажет и тебе, - она подняла голову, взглянула в лицо, он прочел печаль в ее взгляде. - Погуляйте, скажет рейхсфюрер, если охота. А потом вернетесь к Зигурд, штандартенфюрер, и все пройдет.
- Он не удовлетворил рапорт Шелленберга?
- Удовлетворил. Вальтер настоял на этом. Так что теперь, если рейхсфюрер получит второй рапорт, ему будет что мне сказать, это бесспорно.
- Шелленберг развелся? Почему ты не вышла за него замуж? - вопрос прозвучал напряженно.
- Потому что я не хотела, чтобы все дошло до этого, - она постаралась смягчить его ревность. - И все еще не могла окончательно порвать с Отто. Я знала, что не смогу с ним порвать, так зачем все начинать с обмана? Я решила еще подождать. И, оказалось, была права.
- Ты и сейчас любишь Отто? - смягчить явно не удавалось, она только вздохнула. Она почувствовала, как его рука, обнимающая ее талию, дрогнула, пальцы сжали кожу форменного ремня.
- Это трудно мне сказать, - она снова опустила голову. - Эта любовь давно уже превратилась в страдание. Но ты должен знать, что я чувствую, прежде чем примешь такое решение. Возможно, не нужно торопиться с браком, - она взглянула на него. - Меня и так все устраивает.
- Но меня не устраивает, - он прижал ее к себе и поцеловал в висок. - Я хочу, чтобы ты была моей женой. Я хочу, чтобы между нами все было открыто и законно. Чтобы ни от кого не надо было скрываться, ни здесь, ни тем более в Берлине. Никого не надо было обманывать. И если будет ребенок, чтобы он не был побочным, незаконным, из Лебенсборна или еще откуда-то из весьма сомнительных мест, как это нравится рейхсфюреру. Он будет моим, будет носить мою фамилию и жить в моем доме, в нашем доме. Чтобы никто ничего не посмел сказать тебе.
- Но это еще надо осилить. Я не такая молодая…
- Но одного-то ты осилишь? Как-нибудь?
- Одного, наверное, осилю. Даже ради любопытства, чтобы посмотреть, какая будет реакция в Берлине. И чтобы рейхсфюреру с Мартой не было скучно. Это любопытно. Они с ума сойдут. Но я не боюсь того, кто что скажет.
- Однако это неприятно. Я не хочу, чтобы в наших отношениях оставалось хоть что-то, что неприятно. Так что мне ответит Эсмеральда? - он с нежностью приподнял ее лицо и взглянул в глаза. - Она мне отказывает?
- Ни в коем случае. Эсмеральда согласна, - Маренн поцеловала его в нос. - Я только хочу сказать, что боевой командир - это совсем не то, что наши разведчики и контрразведчики в тылу. Ты умеешь вести наступление. Ничего не остается, как только сдаться, - упершись руками ему на плечи, она спрыгнула с сундука на пол.
Он рассмеялся.
- Значит, ты моя невеста, - он наклонился, с нежностью поцеловал в губы. - Что же касается Скорцени, - он отошел и, взглянув в окно, закурил сигарету, - и твоего начальника, бригадефюрера, и, кстати, адъютанта, которого ты почему-то забыла упомянуть, и любого унтершарфюрера, который стрелялся или не стрелялся, все равно, - он повернулся к ней, посмотрел прямо в глаза. - Я тебя ни с кем делить не буду. Какие бы у них ни были чины, звания, заслуги. Так что реши все это сама. В нашей жизни для них есть место только как для твоих друзей, не более того. Я не буду просить тебя, чтобы они исчезли совсем. Я понимаю, это невозможно, раз вы все вместе служите на Беркаерштрассе в Шестом управлении и просить, чтобы ты ушла со службы - тоже. Это было бы несправедливо по отношению ко многим моим товарищам, которым потребуется твоя помощь. Но я не смогу жить с женщиной, которой не доверяю. Ты согласна?
- Об этом не нужно предупреждать, - она слегка пожала плечами. - Я и сама не хочу от них ничего, кроме дружбы. Мне достаточно твоей любви, если она моя. Это все, о чем я бы могла мечтать.
- Она твоя, - он подошел, прижал ее голову к своему плечу, поцеловал в висок. - Только твоя, вся моя жизнь - твоя.
Потом взглянул на часы.
- Все, идем, - взял ее за руку. - Я слышу, что Шлетт разговаривает с командиром дивизии, нам пора выступать.
- А мне надо возвращаться в госпиталь. У Виланда много раненых. И наверняка еще привезли из госпиталя "Гогенштауфен".
- Только никого там не поднимай, - он направился к двери, ведя ее за собой, отбросил щеколду. - Помни о своем легком. Поручи Виланду, пусть он поднимает, ему полезна атлетическая гимнастика. Что он все стоит рядом?
- Слава богу, мне никого в нашем госпитале поднимать не нужно. Достаточно санитаров, которые тоже отнюдь не носят раненых на себе. Их подвозят на специальной каталке, чтобы не было лишнего беспокойства для раны. А я только подхожу, смотрю и назначаю лечение. Как умно все организовано. По-немецки. Иди, иди, командуй, - она проводила его до порога, - я чуть позже.
- Что? - он повернулся. - Что-то не так?
- Я совершенно счастлива, - она поцеловала его в губы.
- Тогда что? Боишься уронить честь командира? Они и так все понимают. Но такая женщин, как ты, только скорее добавит чести, чем ее унизит.
- И все-таки я подожду.
- А ты застенчивая. Несмотря на все достоинства и совершенства.
- Просто я знаю, что в нынешних обстоятельствах не стоит вертеться на переднем плане с какими-то чувствами, привлекая всеобщее внимание, а лучше спокойно, незаметно уехать и заниматься своим делом.
- Хорошо. Я прикажу, чтобы подогнали БТР Кумма. Подожди.
Он вышел. Она подошла к окну. На улице и во дворе суетились солдаты, БТРы и танки, разворачиваясь, готовились к выступлению. Ей вспомнился декабрь сорок первого года, сожженная русская деревня, снопы искр, летящие вверх, к розовеющему зарей небу. Дикие, истошные крики сгорающих заживо людей, ее отчаяние, ужас, ощущение бессилия. Это воспоминание на мгновение заслонило даже удивительные ощущения от любовной близости, которую она только что пережила.
Дверь скрипнула. Она знала, что это снова вошел он.
- Твой БТР готов.
- Их было двое, двое раненых русских солдат, - сказала она, глядя перед собой, - их нашли случайно в какой-то маленькой деревне, и, защищаясь, один из них убил нашего солдата. Я просила Отто пощадить их, позволить мне оказать им помощь. Но вместо этого он поставил их к стенке и приказал расстрелять у меня на глазах. А чтобы я больше никогда и ни о чем подобном не просила, а просто знала свое место, он согнал в сарай всех жителей деревни и приказал их сжечь, живьем. А меня заставил смотреть на это. Мне удалось спасти только одного маленького мальчика, внука хозяйки, у которой мы стояли, я отнесла его в разрушенную церковь на пригорке и отдала священнику, который там жил. Я хотела больше никогда не возвращаться в Берлин. Я хотела умереть, замерзнуть заживо, чтобы не попасть к большевикам. Стоны, плач, крики этих людей, этот запах паленого человеческого мяса - все это до сих пор часто всплывает в моей памяти, и мне опять становится страшно. А только за несколько часов до этого он любил меня. Все это сделал мужчина, который только что меня любил. А для чего? Чтобы проучить меня, показать, кто хозяин. Это понимали все офицеры и солдаты. Никому особенно не хотелось этим заниматься, ведь задание было выполнено, все возвращались в тыл, завтра - в Берлин. Но они вынуждены были выполнять его приказ. И они выполнили. Мне некуда было деться, и я вернулась. И некоторое время я даже искала оправдания для него. Но сегодня я поняла окончательно, что все, что я сделала тогда, вернувшись в Берлин, я сделала правильно.
Он подошел, взял ее за плечи, повернул к себе.
- Он заставил тебя смотреть на это?
- Да, чтобы я раз и навсегда отвыкла ему указывать. Потом он сам понял, что был неправ. Но он не ожидал, что я смогу что-то противопоставить этому, что я смогу бороться, что я уйду. Я никогда не примирюсь с этим.
- Ты боялась, что с этими ранеными в сторожке я поступлю так же? - он внимательно смотрел ей в лицо.
- Я надеялась, что нет. Надеялась всем сердцем. Едва смела надеяться. И я рада, что я не ошиблась.
- Сам того не зная, я прошел экзамен?
- Что ты, какой экзамен? - она с нежностью прикоснулась пальцами к его щеке, он взял ее пальцы, целуя. - Но ты должен знать, как это было для меня важно.
- Рейхсфюрер призывает командиров СС быть жесткими, но не жестокими. К раненым, к больным. А уж тем более к женщине, которую ты любишь, которая тебя любит.
- Я говорила ему то же самое, я просила, умоляла. Я никогда никого не просила так, даже своего отца, который значил для меня гораздо больше. Но ничего не подействовало. На него. Зато на меня - очень.
Она сдернула шинель с сундука. Опустив голову, молча прислонилась лбом к его плечу, он поцеловал ее волнистые темные волосы.
- Все это прошло, - сказал негромко, с нежностью. - Навсегда. Не думай.
Она кивнула, повернув голову, поцеловала его пальцы, лежавшие на ее плече. Он поднял ее на руки, поцеловал в губы. Донес до самой двери, потом, осторожно поставив на пол, взял за руку.
- Пойдем.
* * *
Когда она вернулась в госпиталь, доктор Виланд встретил ее неожиданным сообщением.
- Вам несколько раз звонили из Берлина, - сказал он, едва она сняла шинель и надела халат.
- Из Берлина? - Маренн повернулась, сердце дрогнуло. - Кто? Фрейляйн Джилл?
- Ваша дочь, фрейляйн Джилл тоже звонила, - Виланд по привычке протер очки. - Как она сказала, по поручению бригадефюрера Шелленберга. Потом от него же звонил адъютант бригадефюрера штурмбаннфюрер фон Фелькерзам. Потом еще звонил адъютант группенфюрера Мюллера. А полчаса назад позвонил сам группенфюрер Мюллер.
- Что он сказал? - Маренн внимательно посмотрела на Виланда, она уже понимала, что это значит.
- Ничего. Спросил, где вы.
- Что вы ответили?
- Как всегда, сказал, что вы в войсках. Он сказал, что сейчас идет на совещание к рейхсфюреру, но потом перезвонит еще раз. Просил разыскать вас и попросил быть на месте. Обязательно.
- Понятно, - Маренн вздохнула. - Значит, будем на месте. Что у нас срочно, Мартин? - она подошла к столу, просматривая карточки.
- Привезли самых тяжелых из "Гогенштауфен", - Виланд встал рядом, - их карточки вот здесь, - он пододвинул ей папку. - Бригадефюрер Стадлер сам позвонил мне и сказал, чтобы вы распорядились.
- Да, это так, - она кивнула.
- Один - крайний случай, - Виланд подал ей карточку. - Оберштурмфюрер Майер. Слепое осколочное ранение шеи с повреждением сонной артерии.
- Как давно доставили? - она взяла карточку.
- Час назад.
- Как быстро остановили кровь?
- Здесь написано в течение двух минут после ранения, придавливанием сонной артерии.
- Это хорошо.
- Сделана тампонадная повязка, артерия перекрыта на двадцать процентов. Наблюдается правосторонняя гемилегия, афазия, геморрагический шок. Случай сложный. Мне звонил их главный хирург, они сшить не могут, фрау Ким, надо ставить протез, но у них нет такого опыта. Я им сказал, что не возьмусь. Только если вы сделаете. Если нет - парень конченый.
- Я поняла, - Маренн внимательно прочитала все, что было написано в карточке. - Это действительно срочно. Пойдемте, посмотрим, Мартин. Ханс, - она подозвала санитара. - Обработать руки, маску, перчатки.
- Одну минуту, фрау.
- Оберштурмфюрера Майера - в операционную.
- Слушаюсь, фрау.
- Наркоз общий, ингаляционный с инсуфляцией закрытого контура. Искусственная вентиляция легких, - через минуту она уже подошла к раненому. - Света дайте больше, Ханс. Необходимо сделать гемотранфузию, Мартин, чтобы восстановить потерю крови. Вы согласны?
- Да, фрау Ким.
- Тогда начинайте. Группа крови, в карточке все отмечено. Кровь доставили?
- Да.
- Хорошо.
- Так, что тут? - она взяла инструмент и сделала надрез. - Я вижу яремную вену, перевязанную вместе с сонной артерией. В средней части сонной артерии пять толстых лигатур.
- Фрау Ким, группенфюрер Мюллер из Берлина, - доложил санитар. - Вас к телефону.
Она выпрямилась.
- Мартин, немедленно произведите артериографию, введите десять миллилитров контрастного вещества, концентрация тридцать пять процентов. Все лигатуры развязать. Я сейчас подойду.
Она отошла от стола, сдернула перчатки, маску. Выйдя из операционной, подошла к телефону.
- Я слушаю, Генрих.
- Ну, наконец-то здравствуйте, незаменимый доктор, - она услышала насмешливый голос Мюллера так близко и четко, как будто он сидел напротив. - Вот мы вас и нашли, не прошло и суток. Где ты застряла, Ким? То неделя, и она уже в Берлине, а тут ждем не дождемся, а тебя все нет. Эльза говорит, что ты влюбилась, наверное.
Маренн вздрогнула. Эльза как в воду смотрит, сама того не зная.
- Она придумывает, - заметила сдержанно.
- Конечно, придумывает, а что ей еще делать? - Мюллер рассмеялся. - У нее работа такая, сиди и придумывай доктору Геббельсу патриотические статьи. Все твои любимые мужчины здесь, и красавчик шеф, и Отто вчера прибыл. Они все здесь, а тебя нет, это даже странно.
"Действительно, странно, - подумала Маренн, слушая его. - Они там, а я совсем в другом месте. И вовсе не хочу возвращаться. Но главные странности для них еще впереди".
- Ладно, времени мало, - голос Мюллера стал серьезным. - У тебя наверняка какой-нибудь арийский Аполлон в обнаженном виде на операционном столе отдыхает, а ты на него любуешься. Под наркозом, на всякий случай, чтоб он ни-ни, а то шеф заругается. Я тоже ушел от Гиммлера, пока там не мои вопросы разбирают, а то можно и до вечера сидеть, всех их слушать. Вот что, Ким, по тому делу, которое мы обсуждали с тобой перед твоим отъездом. Понимаешь?
- Понимаю, - она кивнула. Речь шла об освобождении заключенных из концлагерей и передаче их под опеку эмиссаров Красного Креста.
- Дядюшка решил, - это Мюллер имел в виду Гиммлера, - что можно попробовать. Очень кулуарно, очень секретно, ну, ты знаешь, как все у него, как бы чего не вышло. Вдруг папа узнает, - речь шла о фюрере. - А папа ничего не знает, как ты догадываешься. А если узнает, всех поставит к стенке. Одна очередь, и - привет, на том свете. Кроме того, дядюшкин страшный сон, - так Мюллер обычно отзывался о Кальтенбруннере, - сильно проявляет активность, все время бегает к папе, они решили всех этих несчастных удушить как можно скорее, так что он рассылает приказы совсем иного содержания, чем дядюшка того хочет. И они уже начали что-то там творить. Так что каждый день на счету. Твой патрон связался с иностранными гостями, это он умеет - с иностранцами дело иметь, - Мюллер намекал на эмиссаров Красного Креста. - Все согласовано, приедут послезавтра. Но сама понимаешь, если до папы все это дойдет, то, поскольку все вопреки его воле, исполнителя - под трибунал и казнить. Так что, - Мюллер сделал значительную паузу, - послать мне некого. Приказать не могу, на такое дело только добровольно, но никто не хочет, все боятся. Дядя говорит, твой патрон все затеял, пусть сам и едет. Но я думаю, ты не допустишь, чтобы это осуществилось?
- Я поеду, Генрих, - она не раздумывала ни секунды. - Оформляй приказ.
- Вот умница, я на тебя рассчитывал, если честно. Значит, ты представляешь, там, возможно, из-за этого австрийца, - то есть понимай, Кальтенбруннера, - пострелять, возможно, придется. С тобой поедет опытный унтерштурмфюрер и солдаты, даю аж тридцать человек. Мало ли что. Бери их под свою команду. Это ты умеешь, я знаю. Документы мы с твоим патроном все сделаем. Насчет гостей я тебе сообщил, они будут послезавтра. Так что у тебя сутки, все заканчивай там, и сюда. За тобой пришлют самолет. Солдаты и мой адъютант с документами будут ждать на аэродроме. Прямо оттуда берешь гостей и по первому адресу. Я на тебя надеюсь, Ким. Ясно?
- Так точно, группенфюрер.
- Молодец, жду. Насчет папы, - он усмехнулся, - ты, конечно, в уме держи, но ничего, прикроем, все ведь через меня пойдет, и к австрийцу тоже, проконтролируем.
- Я поняла, Генрих.
- До встречи. После того как все благополучно закончится. Хайль Гитлер!
Связь прервалась. Маренн положила трубку. Поправив шапочку на волосах, вернулась в операционную.
- Ханс, - приказала санитару, - маску и перчатки. Как дела, Мартин?
- Яремная вена интактна, - сообщил Виланд, - а на передненаружной поверхности артерии обнаружено повреждение длиной около пятнадцати сантиметров. Средний слой артерии в этом месте полностью размозжен. Вы уезжаете, фрау Ким? - он посмотрел на нее поверх очков. - По приказу у вас еще шесть дней.
- Это государственная необходимость, Мартин. Мне надо срочно вернуться в Берлин, - ответила она.
- Когда?
- Завтра. Не отвлекайтесь, Мартин.
- Йохан ничего не знает?
- Мартин, смотрите на больного, - она сердито сдвинула брови. - Будем производить резекцию поврежденного участка. Приготовьте зажимы.
- Но вы не можете уехать просто так, не сказав Йохану.
- Мартин, если я ему скажу, - Маренн вздохнула, - боюсь, я не смогу уехать вообще. А дело действительно важное. От моей миссии зависят жизни многих и многих людей.
- Какие могут быть дела государственной важности…
- Мартин, следите за дыханием раненого, вы слишком взволнованы не по делу.
- Да, конечно, но ваше дело - лечить раненых солдат и офицеров. Я всегда считал, что наше германское общество, это общество мужчин-рыцарей, которое дает женщине право быть женщиной, быть любимой, чтобы ей восхищались, носили на руках, больше ничего. Ну, если она хочет поработать, заняться наукой - то пожалуйста, но вовсе не обязательно. Какие дела государственной важности? - он пожал плечами. - Вы как хотите, фрау Ким, - он вдруг заявил решительно, - я сам скажу Йохану. Он мой друг, я не смогу смотреть ему в глаза. Я знал, что вы уезжаете, и не сказал.
- Мартин, вы прямо сейчас хотите это сделать? - она подняла голову и пристально посмотрела на доктора. - Во-первых, я вам запрещаю отлучаться во время операции. Во-вторых, подберите, пожалуйста, трубку чуть меньшего диаметра, чем артерия, я сейчас буду ее вшивать, и прошу не отвлекать меня совершенно никчемными на данную минуту разговорами. У нас нет времени. Нам надо как можно скорее восстановить кровообращение, чтобы это не привело к необратимым изменениям в коре головного мозга. Вы же говорите мне о всякой ерунде.
- Йохан - это ерунда? - доктор чуть не уронил очки.
Она осеклась.