- Нет, конечно. Простите, Мартин. Но оберштурмфюрер Майер, которого мы оперируем, сейчас важнее. Вы подобрали протез? Благодарю. Вот смотрите, я сшиваю протез сначала с проксимальным, а затем с дистальным концом артерии. Дистальный конец не ушиваю полностью, оставляю отверстие, через которое будет извлечен внутренний протез. Все остальное блокирую кровоостанавливающим зажимом. Мартин, куда вы? Куда вы направились?
Он на мгновение остановился у двери, повернулся.
- Через полчаса начнется общее наступление, - произнес как-то сдавленно, грустно. - У нас уже не будет возможности сказать ему.
- Мартин, вернитесь в операционную.
- Вы все сделаете и без меня, фрау Ким.
- Но… Ханс, скажите доктору Виланду, чтобы он немедленно вернулся, - приказала она санитару. - Мне нужна его помощь.
Но санитар тоже явно не торопился исполнять ее поручение.
- Йохан, да, это я, - через мгновение она уже услышала голос доктора в соседней комнате. - Йохан, фрау Ким уезжает в Берлин. Я не знаю, почему. Я просто решил, что ты это должен знать.
- Ханс, пожалуйста, следите за каротидной циркуляцией крови, она должна восстановиться полностью, - Маренн отошла от стола. - Доктор Виланд сейчас придет.
Сдернув маску и перчатки, она вышла в соседнюю комнату.
- Дайте мне трубку, Мартин. И идите к больному. Как только циркуляция крови наладится, отключайте приборы и можете выводить его из наркоза. Подготовьте документы на отправку оберштурмфюрера в Берлин. В Шарите мы заменим этот первый внутренний протез на другой, который восполнит дефект артерии по всей длине. Сейчас он будет немного хрипеть, это не страшно, появится головная боль, особенно в левой части. Но это только после операции. В дальнейшем все наладится. Ступайте.
Она взяла трубку, подождала, пока за Виландом закроется дверь.
- Йохан, - произнесла негромко, и сама не услышала свой голос, на другой стороне ревели моторы, слышались звуки отдаленной канонады.
- Мартин сказал, ты уезжаешь в Берлин, Мари, - его голос терялся за все нарастающим гулом.
Он назвал ее настоящим именем, и у нее дрогнуло, сжалось сердце. Она вдруг поняла, ближе, дороже, роднее никого нет, между ними уже нет тайн, они - одно.
- Это правда?
- Да, я уезжаю, Йохан. В Берлин.
Он помолчал. Потом спросил неожиданно холодно:
- Когда?
В его голосе она вдруг почувствовала отчужденность, она точно порезалась случайно, так стало больно, и растерялась - отчего?
- Завтра самолет.
- Я не могу оставить полк, мы начинаем наступление, мы не увидимся.
Он только что говорил так, будто все тепло его чувства к ней, вся горячность его страсти, его молодости сконцентрировались в нескольких словах. А теперь - другой, чужой и будто незнакомый человек.
- Я понимаю, да.
Что она еще могла ответить ему?
- Я тоже не могу, много раненых.
- Конечно. Счастливо.
Связь оборвалась. Она положила трубку. Что он подумал? Она только сейчас догадалась, что, конечно, совсем не то, что она хотела бы. Ему было ничего не известно ни о ее договоренности с Мюллером, ни о перемещении узников концлагерей. Он подумал, что она бежит от него, она решила вернуться к Скорцени. Неужели так? Да, так. Именно так он и подумал. А она - не подумала ни о чем, кроме того, что ей надо уехать, и все. А если бы она уехала, и он вообще ничего не знал? Виланд прав - так нельзя, это даже как-то недостойно. Сбежать, пока он и его солдаты рискуют жизнью, чтобы добиться для Германии решающей победы, может быть, перелома в судьбе страны. В этот самый момент просто сбежать, тихо сесть в самолет - и как будто ничего и не было. Ну, погуляли, вот и все. А теперь - по домам. Так было, конечно, легче, но выходило - ужасно. Она не раз делала так, но по отношению к нему - не могла. Опустив голову, Маренн снова направилась в операционную.
- Мартин, это что, заговор? - строго спросила доктора с самого порога. - Как больной?
- Состояние стабильное, фрау, - ответил тот. - Просыпается.
- Отвезите в палату. Кто следующий?
- Фрау Ким, я не послушал вас, - Виланд подошел к ней, - простите меня. Я знаю, что так нельзя. Но я же вижу, вы чуть не плачете, - у нее в глазах действительно стояли слезы.
- Плачу я или не плачу, это не имеет значения, Мартин, - мягко ответила она. - Это никак не влияет на то, что мы с вами делаем. Что мы должны делать.
Санитары вывезли раненого. На несколько минут они с Виландом остались одни.
- Он подумал, что я уезжаю в Берлин к прежнему любовнику, - сказала она и вдруг, резко повернувшись, снова вышла в соседнюю комнату. Подойдя к окну, закурила сигарету.
- Он не знает, что вас вызвал группенфюрер Мюллер? - Виланд подошел к ней сзади. - Так скажите ему. А лучше поезжайте к нему сейчас. Езжайте, фрау Ким, - он осторожно прикоснулся рукой к ее плечу. - Несколько часов я справлюсь один. Вы будете жалеть, что не увиделись с ним. Хотите, я снова позвоню Кумму?
- Вы мой добрый ангел, Мартин, - она улыбнулась и взглянула на него блестящими от слез глазами, похожими на застывшие кусочки зеленой яшмы, стряхнула пепел с сигареты в пепельницу. - Но подумайте сами, куда я поеду? Начинается массированная танковая атака. Бегать между БТРами и "пантерами" смешно. Я даже не сообразила сказать про Мюллера и про то, что меня вызывают. Он подумал, что я все решила сама.
- Поезжайте, фрау Ким.
- Нет, я не девочка шестнадцати лет, чтоб позволять себе такие глупости, - она покачала головой. - Да и в шестнадцать лет не позволяла, будьте уверены. Кроме того, у нас с вами много работы. Я не позволила себе уйти из госпиталя даже когда узнала, что мой сын погиб.
- Но это другое дело, - доктор взял ее за плечи и повернул к себе. - Это совсем другое дело. Когда погиб ваш Штефан, это была трагедия, конец целого куска жизни, потом долгое затишье, безвременье, только теперь, возможно, начинается новая жизнь, в которой опять все будет хорошо. Она будет счастливой для вас и для Йохана, я уверен.
- Какое начало, Мартин? - Маренн пожала плечами. - Чего? Вы фантазируете, Мартин. Вы забыли, где большевики? Это почти конец.
- Какое дело мне до большевиков, если я точно знаю, что Йохан уже на окраине Будапешта, он сбросит их в канал, и путь будет открыт. Если мы возьмем Будапешт, то и Берлин тоже отстоим. Появится новая энергия, надежда. Да любая женщина на вашем месте, если бы такой мужчина полюбил ее, признался ей в любви… Так завоевывают только женщину, которую любят, и даже не просто любят, с ума по ней сходят. На какую-нибудь другую, на пару дней, для фронтового романа, чтобы развлечься, тратиться не станут, что-то этакое придумывать. Но вы, вы снова промолчите, вы принесете себя в жертву. Ладно, как-нибудь обойдется. Пусть будет, что будет. Вы будете молча страдать, и он будет страдать, может быть, забудет на некоторое время, но потом все равно будет страдать. Всего не забудешь, вас не забудешь, фрау Ким, это уж теперь до смерти. Вы принесете в жертву свою жизнь, его жизнь. Вы оба будете несчастны. Но зато другие, конечно, выздоровеют, поправятся и будут счастливы вполне. Вы всегда так делаете, я заметил. Вот оберштурмфюрер Майер из "Гогенштауфен", он же был труп, но благодаря вам он выживет. И другие выживут. А Йохан будет думать, что вы ему отказали и уехали в Берлин к прежнему любовнику налаживать с ним отношения после короткой размолвки. После того как развлеклись тут слегка, на Балатоне, в перерыве между боями. Это справедливо? Это соответствует истине?
- Я поклялась на Библии, что что бы ни происходило в моей жизни, я буду всегда свято выполнять мой долг, - Маренн потушила сигарету в пепельнице. - Я сделала это однажды, в ранней юности, и никогда не изменила клятве. У нас с вами, Мартин, не та профессия, чтобы менять свои принципы как перчатки, чтобы пренебрегать жизнью людей, даже если собственная жизнь летит к черту. Тем более теперь, когда идет крупное наступление. Когда решается судьба Германии. За ваши слова я очень признательна вам, Мартин, - она ласково притронулась к руке доктора. - Мне сейчас крайне необходима поддержка друга. Вы настоящий, чуткий друг. Но давайте вернемся к нашей службе. Скажите Хансу, пусть следующего раненого везут в операционную.
- Если вы не можете сделать хоть что-то для себя сами, я сделаю это, - доктор решительно снял трубку.
- Что вы позволяете себе, Мартин?! - она протянула руку, чтобы остановить его, но он отвернулся от нее.
- Йохан, - у нее перехватило дыхание. - Да, это я, я мешаю? Послушай меня. У меня здесь тоже есть, чем заняться. Я хочу сказать, пока она была у тебя, ей звонили десять раз из Берлина. Нет, при чем здесь Скорцени? Группенфюрер Мюллер, он вызывает ее в Берлин, срочно. Я не знаю, для чего. Боже, что это за рев? "Королевские тигры"? Они возглавят атаку? Понятно. Да, я заканчиваю, заканчиваю…
- Дайте, - Маренн вдруг шагнула вперед, взяла у него трубку, сказала резко, без обращений, без вступлений, лишь бы не выдать дрожь в голосе, не показать, что еле сдерживает слезы. - Ночью я буду ждать тебя в сторожке у того венгра, - все как-то вышло неожиданно, откуда все это пришло ей в голову, еще секунду назад она не думала о Золтане и ждать не собиралась.
- Я не приеду, Ким, я не могу, мы атакуем, - она едва различала его голос.
- Если ты не приедешь, я напишу все, что думала о тебе, пока ждала, и оставлю Золтану свое письмо. Если не завтра, то когда ты войдешь в Будапешт, когда наступит передышка, ты приедешь к нему, а меня здесь уже не будет, ты возьмешь это письмо, и, прочитав, ты услышишь мой голос. Ты все узнаешь обо мне, о том, что было в моем сердце этой ночью. Оставайся в живых.
- Не жди, не надо. Я не приеду. И когда войду в Будапешт, если войду, тоже.
- Я буду ждать.
- Не жди.
Она поперхнулась, комок встал в горле. Закашлялась, выронила трубку, задыхаясь от отчаяния. Виланд подхватил трубку на лету, взял Маренн под руку.
- Успокойтесь, фрау Ким. Йохан! Все, отключилось.
Маренн отошла к окну, приложила салфетку к глазам. Ей не хотелось, чтобы Мартин видел ее слезы. Но он и так все понял.
- Я думаю, он приедет, - сказал мягко, положив руку поверх ее руки, которой она опиралась на стол. - Если все пойдет как надо, они до ночи доделают их, и он сможет отлучиться. Я очень надеюсь на это.
- Благодарю вас, Мартин, - она покачала головой. - Но не надо было звонить второй раз. Это все только вызывает раздражение. Давайте, кто у нас следующий, - она повернулась. - Ханс, - позвала санитара, - что вы там стоите в дверях? Я же сказала, везите раненого на осмотр. Кстати, Мартин, - спросила, направляясь в операционную, - вам что-нибудь известно о таком радикальном средстве лечения как мазь из дегтя с касторкой? - лишь бы только сменить тему, лишь бы не было так тяжело.
- Что-что, простите? - Виланд взглянул на нее с недоумением. - Это от чего? От запоров?
- Это чудодейственная мазь, по мнению русских врачей. Намажешь - и она сама все делает. Хирург уже не нужен.
- А что она делает? - Виланд даже остановился.
- Но как что? То, что вы и думаете, Мартин. Загрязнение, нагноение, гангрена, токсический шок, смерть. Все очень быстро. Нет человека - нет болезни, и ранения тоже нет, считай, поправился. На том свете - все здоровые, сами понимаете.
- Это ужас какой-то, - доктор пожал плечами. - Откуда вы взяли это, фрау Ким?
- Да, вот пришлось столкнуться.
- Где?
- На примере одного раненого русского солдата. Представьте, у них так принято всех лечить. И все. И никакого наркоза вообще.
- Вы меня пугаете, фрау Ким.
- Я и сама испугалась, как только представила, что это может быть. Так, - она подошла к столу, взяла карточку раненого. - Обершарфюрер Ханс Фолль дивизия СС "Гогенштауфен". Осколочное ранение спины. Я смотрю, что-то уже было сделано, Мартин?
- Так точно, фрау. Еще в их госпитале. Они обнаружили в левой плевральной полости около трех литров крови, - доложил доктор.
- Кровь откачали?
- Да, и сделали реинфузию. Однако источник кровотечения не обнаружили. Вскрыли перикард, повреждений сердца не наблюдается. Излазили все средостение. Кровь идет и идет, набегает очень быстро. Едва успеваем перегонять ее обратно.
- Ясно. Что ж, Мартин, будем смотреть, где источник кровотечения, - она наклонилась над раненым. - Его надо блокировать как можно скорее. Дайте свет, Ханс. Я думаю, необходимо сделать более широкий разрез. Как полагаете?
- Я согласен, фрау Ким.
- Тогда давайте наркоз. Мартин, мне кажется, это третье межреберье вблизи позвоночника, смотрите сюда, видите? Задета артерия. Согласны?
- Позвольте взглянуть… Совершенно точно.
- Замечательно. Источник кровотечения блокировать, все вычистить, зашить наглухо. Дальше.
- Наш "Лейбштандарт". Второй панцергренадерский батальон. Оберштурмфюрер Вольфганг Шеффер. Ранение подчелюстной области. Пульс девяносто, давление сто пятьдесят на девяносто. Кожные покровы розоватые, влажные. Мы развели края раны - целый фонтан крови, едва остановили.
- Вероятно, повреждение яремной вены?
- Да, и затылочной артерии. Сделали наркоз, пытались вставить трубку - сразу начались спазмы бронхов.
- Спазмы? Сильные?
- Сильные, фрау Ким.
- Бронхиальное дерево санировали? Это опасно, может развиться аспирационная пневмония, это реальная угроза дальнейшей жизнеспособности всего организма. Скорее всего, аэробное заражение, через раневый канал микробы проникли внутрь. Какая частота дыхания?
- Более двадцати в минуту.
- Так, немедленно искусственная вентиляция. Рентген легких и бронхоскопию. Если имеет место абсцесс, будем оперировать. Пока антибактериальная терапия, сульфаниламид пятьсот граммов каждые четыре часа.
- Так вы поедете к этому венгру, фрау Ким? - Виланд вдруг поднял голову и внимательно посмотрел на нее. - Я уверен, Йохан приедет, как только сможет. И если он приедет, а вас нет…
- Мартин, - она хотела рассердиться, но не получилось, поэтому только вздохнула и покачала головой. - Я поеду, поеду. Не сомневайтесь. Как я могу не поехать, если даже вы настаиваете? Но только сейчас, пожалуйста, Мартин, не отвлекайтесь, записывайте то, что я вам говорю. И немедленно приступайте к лечению.
- Я готов, фрау Ким.
- Ну, наконец-то. Я думала, сегодня уже этого не случится.
17
Она сидела в узкой, жарко натопленной комнате Золтана за дощатым столом, на котором еще недавно перевязывала тяжелораненую русскую девушку-санинструктора. В маленьком окошке за отдернутой занавеской медленно падал крупными хлопьями снег - падал на землю, на ветки деревьев, склонившиеся к окну, и сразу таял. Уже стояла почти середина марта, но в Венгрии, на юге Европы, совсем не чувствовалась весна. Перед ней на синей с красными полосами, украшенной национальной вышивкой скатерти, - жена Золтана специально постелила ее, достав из сундука, - лежал чистый лист бумаги. Она взяла его с собой из госпиталя, карандаш, шариковая ручка. Но лист был пуст, а небольшое блюдце с краю было полно - окурками сигарет с ментолом. И еще одна, очередная тонкая черная сигарета с золотистым фильтром чуть заметно вздрагивала между тонкими пальцами с коротко остриженными ногтями, распространяя сладковатый запах, немного отдающий ароматом увядших по осени листьев. Золтан молча подошел к ней. Она пододвинула ему зеленую пачку с сигаретами, которую открыла, придя сюда, и уже выкурила почти наполовину, и блестящую зажигалку с немецким орлом. Повернула голову - длинные тени от ресниц дрогнули на бледных, опавших щеках.
- Берите, не стесняйтесь, - предложила она. - У меня есть еще.
- Благодарю, фрау, - Золтан взял сигарету, она щелкнула зажигалкой, давая ему прикурить. - Присаживайтесь, - показала на стул напротив.
- Благодарю, фрау, - венгр сел, затянулся сигаретой, поцокал языком, качая головой. - Хороший вкус. Я при императоре всегда предпочитал турецкий табак. Но после того, как императоров не стало, не стало и табака, и я сам готовлю себе курево из разных трав. Получается не так вкусно, как ваши сигареты, но все-таки лучше, чем та безвкусная смесь, которую можно купить в городе. Но фрау только курит, - он с озабоченностью посмотрел на нее. - Может быть, фрау поест? Моя Агнешка сготовила гуляш с паприкой и клецками. Очень вкусно. Хотите?
- Нет, благодарю, - она отрицательно качнула головой и снова взглянула в окно, почти без всякой надежды.
- Но вы же устали, очень устали, - Золтан заботливо коснулся ее руки. - Вчера всю ночь вы заботились о русских, сегодня, наверняка, лечили немецких солдат. Вам надо подкрепиться. Иначе когда приедет тот, кого вы ждете, у вас совсем не останется сил. Может быть, хотя бы чаю с малиной, с сушеной малиной, мы собираем ее здесь, в лесу, потом завариваем и пьем всю зиму. Он хорошо поддерживает, вам очень нужна поддержка.
- Хорошо, чаю давайте, Золтан, - Маренн едва заметно улыбнулась. - Я согласна.
- Сейчас я принесу.
Венгр встал и вышел из комнаты. Маренн снова повернулась к окну. Там шел снег, и никого не было. Фронт отодвинулся далеко, бои шли уже где-то на окраинах Будапешта, так что здесь, в лесу, вокруг затерянной среди деревьев сторожки лесника Золтана, царила полная тишина. Такая, что казалось слышно, как хлопья снега падают на крышу. И никакого звука больше. Ни единого. Ни отдаленного урчания мотора, ни скрипа гусениц по земле - тех звуков, которые она ждала. Их не было. Видимо, она так и не дождется их. Йохан не приехал, как он сказал. И не приедет. Ей хотелось заплакать, но она сдерживала себя. Еще успеет, наплачется в Берлине, когда вернется наконец домой, после исполнения всех приказов Мюллера. Если вернется, если ее не арестуют на обратном пути и не поставят сразу к стенке по личному распоряжению Адольфа Гитлера. Но с Йоханом она больше не увидится. Потому что идет наступление, потому что русские сумасшедше цепляются за канал, потому что время тает, и скоро самолет - самолет из Берлина, за ней. Кого она могла винить? Только себя. В том, что никогда не умела объяснять свои поступки. Никогда не желала их объяснять. Всегда была слишком горда, как будто думала, что другие, даже те, кто понимал ее с полуслова, должны читать ее мысли и сами обо всем догадываться. Но они не догадывались. Скорцени не догадывался, так и не нашел ключа, как догадаться. И Йохан тоже не догадался. И то - разве нет у него дел поважнее, чем догадываться о том, что и для чего она делает? Но почему надо сразу решить, что она убегает, что она решила изменить, решила вернуться к тому, кого любила прежде, - почему? Почему нельзя просто довериться ее слову. Ведь она приняла его предложение, она сказала - да, я люблю, я буду с тобой. И сразу же побежит в объятия к прежнему любовнику, передумала? Они судят о ней по другим женщинам, по тем, у которых обычный женский переменчивый ум и такой же переменчивый женский характер. А у нее и ум мужской, и характер - тоже, и гордыня - как ни странно, великовата для женщины. Возможно, потому, что она правнучка императора, и ей многое досталось по наследству того, чего у других женщин и в помине нет. Особенно имперской гордыни. И если Йохана еще простить можно - он не знает, что она правнучка императора, но Отто - он знал это с самого начала, но никогда не хотел считаться с ее характером. Она должна была измениться, он - нет.