Снег кончился, вместо него полил дождь. И приоткрыв глаза, очнувшись на мгновение от опьяняющего чувства абсолютного безвременья, радости и неги, она увидела, что все небольшое стекло напротив залито каплями воды. Ей снилось во сне, что пошел дождь, и теперь сон словно стал реальностью. Она прижалась к нему, словно растворившись в этом ощущении их близости и единения, потом дыхание перехватило, сердце бешено заколотилось, она на мгновение словно потеряла сознание, ощутив и боль и наслаждение одновременно, словно оторвавшись от земли, от жизни, от войны куда-то очень далеко, к неведомым мирам, к звездам.
- Теперь я понимаю, наверняка, отчего они сходят там по тебе с ума.
- Кто сходит с ума? - ее зеленоватые глаза были черными от чувства, заполнявшего все ее существо, и поблескивали, как два куска отполированного обсидиана. - Никто не сходит, точно.
- Все твои поклонники в Берлине. Даже рейхсфюрер. Ты - фантастическая женщина. Мужчины чувствуют таких. Даже если ты только режешь и зашиваешь и никак больше их не трогаешь.
- Ой, только не надо про рейхсфюрера, - она засмеялась, стараясь скрыть смущение. - Не смеши меня.
- Фрау Марта ему такого не сделает.
- А зачем? Ему и не надо. Ему главное - нордическая кровь, все остальное - мелочи. Я думаю, у них все строго, по-нордически. Нам, француженкам, далеко до героического стоицизма арийских женщин, их несгибаемости, которую воспевает рейхсфюрер, мы слишком гибкие. Зато мы преуспели в другом…
- Еще как преуспели. Когда мы были во Франции, во всей дивизии не осталось и одного солдата или офицера, который не страдал бы по какой-нибудь Жанетте или Мадлен. Женились на них. Это было какое-то помешательство. А потом чуть не помешался рейхсфюрер, когда до него дошли известия о таких случаях. Это никак не вписывалось в его теорию. Единственное, что можно было сделать, так это вывести "Лейбштандарт" из Франции. Но многие повезли своих Жанетт с собой, никто больше был не нужен. Правда, их потом пришлось оставить в Польше. В Россию эти дамы ехать отказались.
- И правильно, - она улыбнулась. - Наполеон Бонапарт французам не советовал там долго задерживаться, а француженкам тем более. Опасно для здоровья, и даже для жизни. А почему ты так на меня смотришь? - она вдруг испугалась. - Ты думаешь, что я вообще каждому… Да, я даже не помню, когда все это было в последний раз.
- Это ощущение с женщиной, которую любишь, - что-то невероятное. Проститутки делают, но это не то, им не хватает чувства, для них это работа, но даже у них нет столько изящества и столько страсти. Я тебя люблю, Мари. Я по тебе с ума схожу! Виланд сказал точно.
- Я тоже с ума схожу, - прошептала она. - Я даже не знаю, как дальше быть. Вот я и говорила Виланду. Как я теперь в Берлин поеду? Как я теперь туда поеду? Как я после этого поеду?
- И у нас бы не было этой ночи? Нет, я не согласен. Я тебя не отпущу…
- Но надо ехать, надо. Как мы расстанемся? Мне хочется, чтобы время остановилось. Чтобы оно не шло вперед. А все-таки, - она приподнялась на локте, - рейхсфюрер недопонимает, мне кажется, что нужно его воинам. Я давно это заметила, но так и не смогла сообразить: это он из-за фрау Марты или из-за того, что он сам такой.
- Какой? - он перевернул ее на спину. - Неужели ты не поставила ему диагноз? Я не верю.
- Поставила, - она согнула ногу и уперлась коленкой ему в плечо. - Но никому не скажу. Нельзя подрывать авторитет начальства.
18
За окном засерел рассвет. Поднявшись, Маренн взяла с пола сброшенное лоскутное покрывало, и, набросив его на обнаженное тело, подошла к окну. Было сыро, холодно, она чувствовала это, но как-то отстраненно, словно холод, сырость, вся неуютная, мрачная обстановка чулана существовали отдельно, не имея к ее ощущениям никакого отношения. Протянув руку, вытащила из пачки, лежавшей на бочке рядом с лампой, длинную черную сигарету с золотистым фильтром. Щелкнув зажигалкой, закурила. Дождь кончился. Но все стекло было залито водой. Крупные капли неторопливо скатывались вниз, оставляя узкие, извилистые дорожки. Стоя босиком на глиняном полу, она прислонилась лбом к стеклу, наблюдая за тем, как капли чертят свои узоры. Ей казалось, они похожи на ее собственные слезы, которые комом стояли в горле, и как она ни старалась их прогнать, не получалось. Повернув голову, она взглянула на Йохана - он спал, раскинувшись, заняв собой всю скромную лежанку Золтана, и на уставшем, осунувшемся после многих бессонных ночей лице, едва заметная в уголках губ, играла счастливая улыбка, как у мальчишки, который долго мечтал о чем-то, и вот мечта эта сбылась. Он заснул всего лишь полчаса назад, продержав ее всю ночь во власти своей обезоруживающей горячей страсти и блаженства. Казалось, можно расслабиться, отдаться счастью, которого она давно уже не ждала. Ее любили так, как она не могла и мечтать, и сама она испытывала чувство, глубокое и сильное, какого не знала с далекой юности. И в отличие от того, другого, которое принесло ей больше страдания, оставаясь фактически неразделенным едва ли не до последнего вздоха предмета ее любви, это было взаимным. Даже сама мысль о нем заставляла сердце стучать сильнее. Все было так, если бы не надо было уезжать, возвращаться к тому, к чему уже не хотелось возвращаться. А время таяло. Она снова услышит скрип гусениц по мокрому снегу, приедет БТР, который отвезет ее в госпиталь к Виланду. А там она узнает, что самолет из Берлина уже вылетел, а может статься, уже и ждет на аэродроме. Она положила ладонь на стекло, тонкие прожилки воды текли между ее тонких пальцев. За окном метнулась птица - усевшись с другой стороны, клюнула Маренн в ладонь, но наткнувшись на стекло, испугалась и улетела. Лежанка скрипнула. Не отрываясь от стекла, Маренн повернула голову - длинные каштановые волосы спускались вдоль ее тела, закрывая плечи и спину. Йохан смотрел на нее. В его глазах не осталось ни тени сна, взгляд был совершенно ясным и чистым. Красивые густые брови чуть сошлись над переносицей. Но в уголках губ угадывалась все та же слабая улыбка.
- Босиком на полу стоять нельзя, как доктор, ты должна знать это, - он встал и подошел к ней.
- Я знаю, - она повернулась, он поднял ее на руки.
- Еще не хватает, чтобы ты вернулась в Берлин с насморком, - сказал, поцеловав в губы. - И твой начальник, этот вежливый профессор де Кринис, больше не отпустит тебя в "Лейб-штандарт", так как будет убежден, что мы не проявили должного внимания и простудили доктора. Наверное, держали ее постоянно в снегу.
- Он ничего не подумает, - она улыбнулась, прислонившись головой к его плечу.
- У него думать не принято?
- Нет, почему же ты так думаешь о нем, - она слегка ущипнула его за палец. - Просто Макс обычно думает о другом. Он же психиатр. И, кстати, очень хороший психиатр, может быть, один из лучших, какие работают в настоящее время не только у нас в Европе, но и в Америке. Что же касается военных дел, - она улыбнулась, - тут для него, конечно, много неизвестного и совершенно неподходящая обстановка. Сам он только один раз выезжал со мной на фронт, и надо же было такому случиться, что именно в этот раз мы едва не угодили в окружение. Пришлось отбиваться от наступавших большевиков. Профессору пулей сбило фуражку с головы, он совершенно растерялся, а Штефан помогал ему выбираться из обвалившегося окопа. Макс сильно запачкал свой мундир, - она рассмеялась, - его ослепительно белые манжеты с изумрудными запонками стали черными, одна запонка потерялась. Это вообще была трагедия, потому что это был подарок его ненаглядной Федерики на юбилей свадьбы. Запонку так и не нашли. Ее потом пришлось заказывать ювелиру, чтобы Федерика ничего не заметила, иначе она просто не пережила бы утраты. В общем, в Берлин мы доставили профессора в совершеннейшем расстройстве, и с тех пор Вальтер Шелленберг строго запретил ему совать свой нос во все, что касается полевой хирургии, а заниматься только психическими расстройствами. Несмотря на то, что я и вся эта хирургия вместе со мной числимся по его отделению в клинике. Только общее руководство и не более. Так что я сама определяю, куда мне ехать, в какую дивизию, сколько там находиться, что делать. Я же отправляю и своих подчиненных, даю им задания и принимаю отчеты. Я - главный военный хирург, а Макс только подписывает мои распоряжения по этой части. Посмотрит на меня внимательно, глотнет своего любимого венского кофе с пенкой, затянется сигарой и спросит: "Вы так считаете, фрау Ким?". Я говорю: "Да, я так считаю, Макс". Он сделает вид, что подумает, я сделаю вид, что жду его ответа, но в конце концов возразить-то он мне не может, да и зачем? Ведь не делать же самому. Подписывает. "Делайте, фрау Ким, как считаете нужным". И я делаю. И пока все обходилось благополучно.
- Да, твоего профессора на войне представить трудно, - Йохан уложил ее на постель, сдернув покрывало, наклонился, целуя ее плечи. - Он весь такой, в общем, как воздушный шарик. Лучше не трогать, а то, не дай бог, лопнет.
Она откинула голову и зажмурила глаза, каждой клеточкой тела, каждым фибром своей души откликаясь и отдаваясь его ласке. Но, услышав про шарик, вдруг отстранилась и засмеялась, закрыв ладонями лицо.
- Надо же, я бы никогда так не подумала. Хотя Штефан тоже так говорил про него, "твой профессор". Вон, твой профессор тебе из окопа платочком машет.
- Он, правда, махал платком? - приподняв голову, Йохан насмешливо взглянул на нее.
- Ну, да, - она снова прислонила его голову к своей груди. - Ослепительно-белым на фоне всей грязи и разрухи. А что ему еще оставалось делать? Он же не мог вылезти из окопа. Он даже не мог себе представить, как это делается, ведь надо же как-то на коленках, локтями поработать, а потом все это будет грязное. И что дальше? Лететь грязным в Берлин? А что скажет Федерика - она же ужаснется. Вот он и махал платком, чтобы его забрали.
- И его забрали? - он сел рядом, взяв ее сигарету, затянулся. - На чем? На вертолете? Чтобы сразу по лесенке, как Мюнхаузен, и уж точно не испачкаешься, если только не упадешь или большевики не подобьют снизу. Но можно, например, потерять фуражку, если она не приклеилась к голове от страха, конечно. Хотя у него густая шевелюра, причесанная волосок к волоску.
Она с трудом сдерживалась, чтобы не смеяться громко - наверняка дети Золтана еще спят.
- Нет, Штефан приехал за ним на танке. Танки мой профессор тоже в основном видел на параде, и когда такая махина надвинулась на него, он испугался. Штефану и его товарищам пришлось под руки выводить его из окопа. В общем, впечатлений хватило. Он же как? Как Зигмунд Фрейд. Пациент ложится на кушетку, врач присаживается в изголовье, начинает задавать вопросики про детство, маму, папу, какие-то впечатления, потом сделает вывод по части комплексов и пропишет лечение. А дальше - к Фредерике на обед. А тут что, прыгай по окопам, да еще по тебе палят со всех сторон, того гляди ранят, не говоря уже о худшем. Для де Криниса слишком много переживаний.
Она собрала волосы на затылке, потом снова распустила их. Явно забыв о де Кринисе и его приключениях, Йохан смотрел на ее грудь, напрягшуюся от движений. Затем, затушив и бросив сигарету, резко притянул к себе, целуя ложбинку между грудями и небольшие упругие соски в темном ореоле. От возбуждения ее охватила дрожь. Откинув голову, она уперлась руками ему в плечи.
- Сейчас придет машина, - сказала сдавленно вполголоса.
- Придет. Но мы успеем, - обхватив ее спину, он поднял ее и усадил на себя. Она обняла его за шею и отдалась полностью захватившей ее в миг страсти, стиснув зубы и едва удерживая себя, чтобы не закричать или не выдать себя стоном.
19
Золтан вышел проводить их на крыльцо. Агнешка вынесла букет белых роз, за ней показался заспанный Антал. Увидев Маренн, сразу схватил ее за руку, почти повис на ней. Маренн наклонилась, подняла мальчика на руки.
- Что ты встал так рано? - спросила по-венгерски. - Расти большим, здоровым. Радуй маму и дедушку с бабушкой. Забудь все несчастья, как страшный сон.
- Солдаты! - мальчик показал ручонкой на БТР.
Маренн обернулась. Йохан говорил по рации. Повернувшись, сказал ей:
- Ким, поторопись, нам надо возвращаться.
Маренн отдала мальчика Золтану.
- Солдаты спешат на войну, - сказала она. - Когда ты вырастешь, войны уже не будет. Ее никогда больше не будет. И солдаты будут только маршировать на парадах, и ты вволю насмотришься на них, а может быть, тоже станешь одним из них, как твой дедушка.
- Когда он вырастет, те елки, которые я посадил вокруг дома, станут совсем большими, - голос Золтана дрогнул, в глазах блеснули слезы. - Я сделаю скамейку под ними и, сидя рядом, расскажу ему и его брату об императрице Зизи, как она приезжала ко мне на свадьбу с сыном, и о ее правнучке, о вас, фрау, о том, как вы помогали выжить людям, даже не думая о том, что они ваши враги. Я обязательно расскажу им об этом и попрошу, чтоб они, когда сами состарятся, рассказали своим детям. А еще я заставлю их выучить немецкий язык, чтоб они могли понимать речь, на которой изъяснялся наш император. Вы же, фрау, знайте всегда, что дом Золтана открыт для вас. Всегда. Это тоже будет моим завещанием. Чтобы эти двери всегда были открыты для вас и для ваших детей. У вас есть дети?
- Есть, дочь. Она уже взрослая. А сын погиб на войне, почти два года назад.
- Вы молодая, вы еще будете счастливы. А мы вас будем помнить, - венгр поклонился.
- Ким!
- Спасибо вам, - Маренн обняла старика на прощание, поцеловала в морщинистую щеку. Погладив по голове мальчика, спустилась с крыльца и подошла к БТРу. Протянула руку, Йохан помог ей подняться на борт. Мотор заработал громче, машина тронулась.
- Спасибо, - Йохан поднял руку, приветствуя старого солдата. Маренн помахала ему и его маленькой, согбенной супруге большим букетом роз, потом прижала букет к груди, вдыхая сладковатый, пьянящий запах. БТР выехал на дорогу - сторожка скрылась за деревьями. По рации все время передавались приказы и сообщения, встречный ветер трепал длинные распущенные волосы Маренн, которые она забыла сколоть, выходя от Золтана. Йохан повернулся к ней.
- Самолет прилетел?
- Я не знаю, - она пожала плечами, - это должны были сообщить в госпиталь, Виланду.
- Доктора Виланда мне, - он приказал связисту. - Мартин, - произнес через мгновение, отвернувшись от ветра. - Да, я. Она скоро будет, - он взглянул на Маренн. - Я сам везу ее к тебе. И еще собираюсь тебе сказать, что отпускать ее одну, куда бы то ни было без сопровождения в нынешних обстоятельствах - это абсурд. Я уже знаю о том, что она тебя не слушает. Но для тебя это не оправдание. Как там самолет из Берлина? Прилетел? Еще только вылетает? - он снова посмотрел на Маренн. - Хорошо. Значит, у нас есть время.
- Мне надо подготовить тяжелораненых к эвакуации, я их заберу с собой в Берлин, - сказала она.
- Ты знаешь, кого из раненых фрау Ким собирается взять с собой в Берлин? - спросил Йохан Виланда. - И "Гогенштауфен"? - он снова повернулся к Маренн.
- Да, и "Гогенштауфен", конечно.
- Да, и "Гогенштауфен". Вот тогда готовь их, Мартин. Мы едем.
Связь отключилась. Он взял ее за руку. Она опустила голову.
- Не переживай, - он убрал ее волосы, прилипшие к щеке. - Мы скоро увидимся. Если здесь все завязнет, нас перебросят на Берлинское направление. Не будем же мы здесь вести позиционную войну, ожидая, пока Советы что-нибудь предпримут. А там я найду возможность увидеться с рейхсфюрером, чтобы окончательно все решить. Только, пожалуйста, с этими поручениями Мюллера, - он внимательно посмотрел на нее. - Будь осторожна. Если произойдет что-то неожиданное, лучше доверься офицеру, которого Мюллер посылает с тобой. Я так понимаю, у него есть боевой опыт.
- Да, Генрих так и сказал, - она кивнула. - Конечно, если дело дойдет до стрельбы и СС начнет стрелять в СС, чего бы совсем не хотелось, мне ничего не останется, как полагаться на унтерштурмфюрера. Но я надеюсь, что все-таки все решится переговорами, разум в конце концов должен восторжествовать.
БТР въехал на территорию госпиталя и остановился. Рация опять включилась.
- Йохан, - Крамер протянул командиру наушник.
Маренн спрыгнула с БТРа и, не оборачиваясь, не сказав ни слова, пошла к дверям госпиталя. Она боялась обернуться. Она вдруг почувствовала, что ничего не может сделать, только так вот уйти молча, чтобы не разрыдаться, не броситься ему на шею на глазах Крамера и других членов экипажа. Она считала это недопустимым. Прижимая к груди розы, сохраненные Золтаном, уже не надеялась, не смела надеяться. Просто шла вперед и все.
- Так и уйдешь? - он взял ее сзади за плечи и повернул к себе. - Пока я разговариваю с Дитрихом? Как ты все это делаешь? Только отвернешься - тебя уже нет.
Она смотрела вниз, потом подняла глаза, по щеке скатилась слеза, глаза блестели.
- Пойдем, я провожу тебя, еще пять минут есть.
Он взял ее за руку. Они поднялись по лестнице.
- Фрау Ким, - навстречу вышел доктор Виланд, но, увидев Йохана, заметно смутился. - Я сейчас принесу карточки на тех, кого вы собирались забрать в Шарите, - добавил поспешно, - вы сами посмотрите еще раз.
- Хорошо, Мартин, - она кивнула, прекрасно понимая, что это только повод, чтобы оставить их вдвоем. Она давно уже отметила, кого она собирается забрать в Шарите, и Мартин наверняка подготовил на них все документы. Виланд вышел, плотно закрыв дверь. Она положила розы на стол. Стояла, чувствуя подавляющую слабость, растерянность, даже не зная, куда деть руки, куда самой деться.
- Если вас не переведут на Берлинское направление, я приеду, как только смогу, - сказала негромко, стараясь сдержать дрожь в голосе.
- Конечно, - обняв, он прислонил ее к себе, целуя мягкие, спутанные волосы. - Но мне бы хотелось самому скорее оказаться в Берлине, чтобы встретиться с рейхсфюрером, познакомиться с твоей дочкой Джилл, и чтобы все, чего мы оба так желаем, наконец-то стало нашей общей жизнью. Чтобы ты не сомневалась, не мучила себя зря. Чтобы твой сон, который ты мне рассказывала ночью, стал явью. С зоопарком, с Джилл, с нашим малышом. Ты этого хочешь?
- Да, очень, - она слабо улыбнулась, прижавшись лбом к его плечу.
- Мне надо идти, - он посмотрел на часы. - Все, Мари, все, - наклонился, горячо целуя ее губы, лицо, волосы.
Она отвечала ему, не в силах сдержать слезы. Потом он сильно прижал ее к себе. И отпустив, направился к двери. Тоже не оборачиваясь. Потому что обернуться - это значит так никуда и не уйти. И она молча смотрела ему в след, схватившись руками за край стола, потому что вскрикнуть, остановить - это значит не отпустить. Так никуда и не отпустить. А не отпустить нельзя. И не уйти нельзя. Все приказы получены, их надо исполнять. И время кончилось.
- Вот карточки, фрау Ким.