- Фрау Ким! - Пауль схватил их обоих и прижал к земле, закрывая собой. Самолет прошел над ними совсем низко. По придорожным камням со скрежетом пронеслись осколки. - Вы ранены? - спросил он, когда опасность миновала.
- Нет, - ответила она, выплюнув землю изо рта. - Надо найти мать этого малыша. - Не бойся, мама сейчас придет, - она погладила мальчика по голове.
- Вон она, кажется, - Пауль показал вперед. На пустой дороге растерянно стояла женщина, не обращая внимания на проносившиеся самолеты, на взрывы вокруг. Она перебирала руками края платка, оглядываясь вокруг. Лицо ее было залито слезами.
- Это твоя мама? - спросила Маренн мальчика.
Тот кивнул, из округлившихся от испуга глаз тоже покатились слезы.
- Пауль, приведите ее сюда, - попросила Маренн. - Скорее. Они заходят на второй круг.
Пауль бросился к женщине. Маренн приподнялась, чтобы проследить за ним взглядом. И в этот момент острая боль пронзила низ живота. Она сжала зубы, чтобы не застонать, в глазах потемнело. В какое-то мгновение она еще сомневалась, лелея призрачную надежду, но когда почувствовала, как пошла кровь, поняла окончательно - она теряет ребенка, о существовании которого догадывалась, но даже не смела поверить. Если бы все это происходило в Берлине, она бы немедленно, несмотря на бомбежку, направилась в Шарите, там еще можно было бы что-то сделать. Но впереди ее ожидала только бесконечная дорога, заполненная беженцами. И даже если после бомбардировки их придержат, чтобы пропустить военные машины, все равно время безнадежно будет потеряно. Спасая чужого ребенка, она теряла своего, которого уже не ждала, который был чудом, и теперь это чудо на ее глазах обращалось в зловонную лужу крови. Она лежала на земле, наверху с ревом проносились "митчелы", но она уже не слышала ни оглушительного рева моторов, ни воя бомб, ни разрывов. Перед мысленным взором снова встала сторожка Золтана, их обнаженные тела, сплетенные в страстном объятии. Она словно физически почувствовала его прикосновения к своему телу, его поцелуи, их страстное единение и то ощущение счастья, которое она испытывала. Он так хотел этого ребенка! Она уткнулась лицом в руку, прижавшись губами к его кольцу, слезы беззвучно катились по щекам. Хорошо, что она ничего не сказала ему, промолчала, решила сначала удостовериться сама, ведь ей уже не двадцать лет.
Гул самолетов стих.
- Улетели! - Пауль прыгнул в канаву, где она лежала, рядом с ней на корточках сидел мальчик. - Фрау Маргарет, вот ваш сын, - сказал женщине, которую привел с собой.
- Мама! Мама! - мальчик бросился к ней. Маренн не подняла головы, даже не пошевелилась. Она лежала точно мертвая. Красс осторожно прикоснулся к ее плечу.
- Фрау Ким, вы живы? - спросил испуганно. - Фрау Ким, что с вами? Вот, я привел эту женщину. Она хочет поблагодарить вас.
Маренн повернулась к нему, ее испачканное землей лицо было влажным от слез. Она попыталась встать, но получилось - только на колени.
- Спасибо, спасибо вам, - женщина со слезами бросилась к ней, целуя ее руку. - Вы спасли моего мальчика!
- Что вы, что вы, встаньте, не нужно, - она хотела улыбнуться, но судорога сковала лицо.
- Что с вами, фрау Ким? - озадаченно спрашивал Пауль. - Вы ранены?
Она наконец поднялась. Он поддержал ее под руку.
- Все в порядке? - подбежал унтерштурмфюрер Рашке. - Что случилось?
- Подождите, - Пауль увидел, как широкой густой лентой кровь стекает по ее ноге в сапог. - Фрау Ким, мне кажется… - он запнулся, растерявшись и не зная, как правильно выразиться.
- Вы правы, Пауль, - она ответила глухо, не глядя на него, - это так и есть. Пожалуйста, отпустите меня. Я…
Она попыталась сделать шаг, но голова кружилась, земля уплывала из-под ног. Ее качнуло, она схватилась за Пауля, но, не удержавшись, упала в грязь, лицом вниз, потеряв сознание. Красс подхватил ее на руки.
- В машину, в машину срочно! Неси ее сюда! - Рашке побежал к БТРу, чтобы открыть дверь. - Что-нибудь еще можно сделать? - спросил у Пауля, также осознавая причину. - Как-то можно спасти?
- Здесь - вряд ли, - ответил тот мрачно. - Я полагаю, кончено.
- Вы правильно полагаете, Пауль, - она с трудом открыла глаза, лицо ее посерело. - Я все сама про себя знаю.
- Если вы позволите, фрау Ким, - Пауль поднес ее к БТРу, - я бы мог…
- Не позволю, - она ответила жестко. - Я все сделаю сама. Я только попрошу вас, - добавила, смягчившись, через мгновение и даже выдавив из себя улыбку. - Принесите в машину мой саквояж. И если можно, пусть минут десять меня никто не беспокоит.
- Да, хорошо, фрау. Но…
- Никаких но, Пауль. Делайте, что я вам говорю.
- Может быть, я могу помочь, - женщина со спасенным ею ребенком подошли к машине. - Я вижу, случилось горе. У меня есть бутылка с чистой водой, я взяла из дома. Возьмите, - она протянула ей.
- Нет, нет, - Маренн покачала головой. - У меня все есть, благодарю. А мальчику что-то надо пить. Чистую воду сейчас не так легко найти. Уходите скорее, - она посмотрела на женщину черными от горя глазами, губы ее кривились от едва сдерживаемых рыданий. - Лучше уходите скорее, - повторила она. - Самолеты могу вернуться. Того, что случилось, уже не исправишь. Но это война.
Когда она вышла из машины, она знала точно: ребенка больше нет. Он был, но его не стало. Она старалась держаться спокойно, но губы дрожали, и голос хрипел.
- Как вы, фрау Ким? - Пауль подошел к ней.
- Нормально, - ответила она сдержанно. - Все по местам, - скомандовала унтерштурмфюреру. - Уезжаем, пока самолеты не вернулись.
Потом, обернувшись, увидела женщину и мальчика Они стояли на дороге и смотрели на нее. Беженцы уже ушли вперед, а они все стояли, ветер рвал платок женщины, ее спутанные волосы. А они все стояли и смотрели. Маренн подошла к ним.
- Садитесь ко мне в машину, - предложила она. - Мы вас довезем. Сейчас откроют дорогу. Тебя как зовут? - спросила мальчика, наклонившись к нему.
- Иоахим, - ответил тот, и Маренн вздрогнула от неожиданности.
- Ну, садись со мной, - она даже не смогла заставить себя произнести это имя. - Сейчас ты прокатишься с солдатами. Хочешь?
- Да! - тот радостно улыбнулся в ответ.
- Вот и замечательно. Рашке, поехали!
К Берлину подъехали, когда стемнело. Женщину с ребенком высадили в Потсдаме, где, как выяснилось, проживала ее сестра.
- Я сейчас не поеду в Шарите, - сказала Маренн Паулю, - так как должна быть с докладом у группенфюрера Мюллера на Принц-Альбрехтштрассе. Но вы направляйтесь прямо туда. Я позвоню доктору Грабнеру, он вас встретит. И сразу же приступайте к работе.
- Вам действительно не нужна помощь? - он смотрел на нее с сочувствием.
- Нет, пока нет, - она с трудом удержала всхлип. - Увидимся позже. Пока во всем полагайтесь на Грабнера.
Когда она вошла домой, лицо ее было не серым - черным. Но первым делом она взялась за телефонную трубку. Набрала номер Шарите.
- Ким Сэтерлэнд. Доктора Грабнера, пожалуйста.
- Мама, мамочка! - Джилл сбежала по лестнице со второго этажа. - Мне сказал бригадефюрер, что ты приедешь сегодня, и я решила дождаться тебя дома. Он меня отпустил. Я так рада! - но, увидев ее, осеклась. - Что случилось, мама? - спросила встревоженно.
- Алекс? - Маренн жестом попросила дочь подождать. - Да, это я. Сейчас к вам в Шарите приедет гауптштурмфюрер Красс. Он военный врач, хирург. Я намереваюсь взять его к нам на работу. Пожалуйста, примите его, пока меня нет, и введите в курс дела. Нет, с Максом знакомить не надо, я это сделаю сама. Если вы сочтете это возможным, пусть сразу начинает помогать вам. Да, хорошо. Спасибо, Алекс. Я сейчас поеду на Принц-Альбрехтштрассе, а потом, конечно, к вам в Шарите. Да, можете сказать Максу, я пока дома.
Она положила трубку.
- Мама, я так соскучилась, - Джилл обняла ее, но тут же отстранилась, заглядывая в лицо. - Мама, ты вся дрожишь. Ты заболела? Мамочка, что с тобой? Тебе плохо? Мама, что? Ответь, пожалуйста!
- Ничего, ничего, дорогая, - Маренн поцеловала дочь в щеку, она сама не узнала свой голос, он показался ей чужим. - Я просто очень устала.
Она вошла в гостиную. На столе увидела каталог модной одежды. Перед ее приездом Джилл рассматривала его. Она подошла, взглянула, слабо улыбнулась.
- Ты что-то заказала себе? - спросила Джилл. - Какие-то платья?
- Нет, мама, ты же знаешь, я ничего не заказываю без тебя, - Джилл растерянно пожала плечами. - Я ждала тебя, чтобы спросить.
- Не знаю, Джилл, - она вздохнула, - понадобятся ли нам в это лето новые платья и где мы их будем носить. Скорее всего, придется обойтись старыми, - по щеке предательски сбежала слеза, она опустила голову.
- Мама, ты плачешь? - Джилл подбежала к ней, обняла за плечи. - Я ничего не понимаю. Ты очень плохо выглядишь, мама. Что-то случилось? - снова спросила она.
- Я очень устала, - повторила она. - Там, где я была, не только заплачешь, Джилл. Завоешь, глядя на то, до какого состояния можно довести несчастных людей. Завоешь от ужаса и страха. Но для тех, кто там страдал, теперь все уже позади. Это что? - она вдруг заметила на комоде пышную желтую орхидею в вазе и коробку шоколада рядом.
- А, это привез Алик, - ответила Джилл, все так же обнимая ее за плечи. - Он сказал, что если бы не ты, он бы потерял фрау Ирму.
- Он совершенно правильно сказал. Как Ирма? Как она себя чувствует?
- Сейчас хорошо. Профессор де Кринис приставил к ней сиделку, та регулярно проводит процедуры, фрау Ирма идет на поправку.
- Я рада. Мне надо переодеться, - она ласково отстранила дочь. - Еще надо поехать на Принц-Альбрехтштрассе, к группенфюреру Мюллеру, передать ему документы. Только потом мы сможем побыть вместе.
- Я слышала, мама, - Джилл улыбнулась. - Я пока поставлю кофе.
- Хорошо.
Она вошла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. На самом деле ей совсем не хотелось быть вместе с Джилл. Не хотелось быть ни с кем, кроме как наедине с собой. И она предпочла бы, чтобы дочь осталась сегодня на дежурстве. Но Джилл хотела сделать ей сюрприз, и она не имела права расстроить ее невниманием. Джилл даже не могла вообразить себе, что она переживала, как ей было в этот момент больно. Никто не мог представить, никто не мог разделить с ней эту боль, никто не мог успокоить. Только одна, только сама. Как всегда. Не раздеваясь, она легла на кровать, на ту самую кровать, где, как она мечтала во сне в сторожке у Золтана, они могли бы любить друг друга, а за окном шумел бы дождь. Все есть, вот оно: и бледно-зеленые стены спальни, и красивая белая мебель, и атласное белье на постели, совершенно свежее. Нет только его. И их малыша, которого они так ждали, так желали оба, тоже больше нет. Она сжалась, как усталый, избитый котенок и тихо скулила, но очень тихо, практически про себя, растирая слезы по лицу, чтобы Джилл, не дай бог, не услышала.
Потом встала. Даже плакать у нее нет времени и возможности. Вышла в гостиную. Джилл хлопотала на кухне.
- Я пойду приму душ, - сказал дочери громко. - Если будут звонить, принеси мне телефон в ванную, хорошо?
- Хорошо, мама, - откликнулась та весело.
Она стояла под душем, вода смывала слезы с ее лица. Она словно оцепенела.
- Мама, это группенфюрер Мюллер, - дверь приоткрылась, Джилл просунула трубку, оставив аппарат на полу в коридоре. Маренн выключила воду. Завернувшись в полотенце, наклонилась, взяла трубку.
- Да, Генрих. Я слушаю.
- Мне сказали, ты в ванной, - услышала она насмешливый голос шефа гестапо. - Хотел бы я посмотреть на тебя там.
- Я бы не хотела.
- Это понятное дело. Умеешь ты ответить так, что и спрашивать уже не хочется.
- Не спрашивай. Об этом.
- Мне Рашке доложил, что вы попали под бомбардировку. Ты заболела. Это так?
- Нет, это просто усталость, - она ответила невозмутимо. - Уже все в порядке. Сейчас высушу волосы и через сорок минут, максимум час - у тебя. Все документы у меня с собой.
- Устраивает. Жду.
Из трубки понеслись короткие гудки. Она положила трубку на пол. Встала перед зеркалом. Фен негромко жужжал в ее руке. Она смотрела в зеркало на себя, но видела его, его потемневшие от страсти глаза, блеклые пятна усталости на лице. "Ты - Эсмеральда, ты моя Эсмеральда, темноволосая, зеленоглазая, страстная. Моя Эсмеральда мне отказывает?" Эсмеральда… Ей хотелось услышать в этот момент его голос. Ей просто хотелось этого до слез, до боли в сердце, каждой клеточкой измученного тела. Дверь распахнулась. Она вздрогнула, точно ее ударили. Но не повернулась. Вошел Скорцени. Она увидела его в зеркало, но опять не повернулась. Он подошел, молча обнял ее за плечи, прижимая к себе. Наклонившись, поцеловал шею под еще влажными волосами. Она не сопротивлялась - сопротивляться, что-то говорить не было сил. Просто осталась холодна, неподвижна. Ничто в ней не откликнулось на его ласку. Она все также смотрела в зеркало - уже ничего не видя в нем, даже себя. Он сдернул с нее полотенце. Только теперь она отступила на шаг.
- Я тороплюсь, - сказала, повернувшись, и набросила на тело халат, сдернув его с сушилки. - Через полчаса мне надо быть у Мюллера, а потом в Шарите.
- Подожди, - он снял с нее халат, как и полотенце. Обхватив бедра, прижал ее к себе. Она отстранилась, и в этот момент он увидел шрам на ее спине.
- Что это?
- Попал русский снайпер, - ответила, не глядя на него. Снова надела халат и запахнула, завязывая. - Только, пожалуйста, - теперь уже она взглянула на него. В электрическом свете глаза поблескивали тускло, как полинявшие от времени куски зеленой яшмы, долго пролежавшие в земле, - не говори ничего Джилл. Она не знает. И не должна знать.
- Но зачем ты поехала на передовую?
- Я прошу тебя. Джилл на кухне, она все слышит. В другой раз.
Она вышла из ванной, и вдруг в коридоре пошатнулась, в глазах снова потемнело. Скорцени подхватил ее на руки и отнес в спальню. Осторожно положил на кровать.
- Мама, мама, что? - Джилл прибежала с кухни, упала на колени перед кроватью, теребя Маренн за руку. - Мама, скажи что-нибудь! Мама! Я ничего не понимаю, - она взглянула на Отто, в глазах ее стояли слезы. - Что-то произошло, что-то страшное. Такого не случалось со дня гибели Штефана. Только тогда ей было так плохо. Мама, мама, ответь, - она взяла Маренн за плечи, приподняла.
Маренн открыла глаза. Взяла руку дочери.
- Пожалуйста, не кричи, Джилл, я все слышу. Не надо. Лучше принеси мне лекарство. Оно стоит у зеркала в ванной, я забыла его взять. Это усталость, все пройдет.
- Сейчас, мама, - Джилл выбежала из спальни.
- Это от ранения? - Скорцени сел на постель рядом, уложил ее голову себе на колени, гладил по распущенным волосам. - Как же ты поедешь к Мюллеру?
- Так и поеду, - она отодвинулась и снова улеглась на подушку. - Сейчас Джилл принесет лекарство, и мне надо собираться. Ты отвезешь меня на Принц-Альбрехтштрассе?
- Да, конечно, - он кивнул. - Но надо ли это?
- Надо.
- Что-то в тебе изменилось, Маренн, - он взял ее за руку. - Только не пойму, что?
- Да, изменилось, - она вздохнула. - Не поздно ли ты это заметил?
- Ты все еще о Гретель? Если помнишь, я простил тебе твою измену.
- Я тебе твою не простила, - она приподнялась, но боль снова приковала ее к постели. Она сжала губы и мгновение молчала. - И прощать не собираюсь, - продолжила едва слышно. - Я, кажется, говорила тебе об этом по телефону, когда ты звонил мне в Венгрию. Между нами все кончено.
- Ты это серьезно?
- Серьезно. Но лучше оставим этот разговор, - она услышала шаги Джилл в гостиной. - Разве ты не видишь, я и так еле держусь. И если я не плачу навзрыд, то только для того, чтобы Джилл этого не видела.
- Мама, вот лекарство, выпей, - Джилл подсела к ней. - Тебе лучше?
- Мне уже лучше, - она выпила темно-коричневую жидкость в стакане, поморщившись от горечи. - Мне значительно лучше, - даже заставила себя улыбнуться. - Я сейчас поеду к Мюллеру, Отто меня отвезет, а потом мы долго-долго будем с тобой вместе, - она обняла Джилл, прижимая ее голову к своему плечу. - Не волнуйся, дорогая моя, все обойдется. Это не в первый раз.
- Ты напугала меня, мама. Я даже подумала, что кто-то умер. Но кто?
- Можно сказать и так, - Маренн грустно улыбнулась, судорога сковала горло. - Кто-то умер. И даже неизвестно, кто это был.
Когда сели в машину, Скорцени снова попытался ее поцеловать. Но она отстранилась, ничего не объясняя. Он повернул ключ зажигания, и тоже ничего не сказал ей. Она отвернулась к окну и закурила сигарету. Говорить было не о чем - ни с ним, ни с Джилл. Пока. Она и не хотела никаких разговоров, боялась расплакаться. Уж лучше к Мюллеру. У него, как бывало, шутил Шелленберг, плакать никому не захочется, пока он сам этого не захочет. Тогда наплачешься вволю. До Принц-Альбрехтштрассе не доехали полквартала, Отто остановил машину. Опустив шторку, сильно прижал ее к креслу, взяв за плечи.
- Там - все, - сказал, страстно целуя ее лицо, шею. - Все, совершенно. Ты понимаешь? Почему ты не отвечаешь мне?
- Мне больно, - она уперлась рукой ему в плечо, пытаясь отстранить. - Пусти меня.
- Ты не понимаешь, что я тебе говорю? - он расстегнул пуговицы на мундире, сжал ее грудь, целуя шею. - Я ждал тебя. Там все, окончательно все. Ты этого хотела?
- Чего я хотела? Да, я хотела, - она оттолкнула его, отвернулась, опустила голову, чтобы он не заметил, как от боли, которую она испытывала, у нее дрожит подбородок. Застегнула пуговицы. - Целый год я ждала, когда же будет все. Я верила, потом не верила, и теперь не верю, хотя мне совершенно все равно. И не нужно считаться. Я могла тебе изменить, потому что я женщина. Ты - нет, и тоже потому, что я женщина. И если ты не можешь удержаться от того, чтобы не лапать других женщин, если я тебя люблю и с тобой сплю, даже если я в чем-то виновата перед тобой, то грош цена твоим чувствам, их нет, это пустые слова. Я для тебя такая же, как они. Я так считаю. И если какие-то другие женщины считают иначе и готовы прощать, меня это не касается. Это как Науйокс скажет, а что ты, собственно, из себя воображаешь. Я не удивляюсь, что Ирма до сих пор сидит на наркотиках, так как за десять лет у него не нашлось для нее ни единого нежного слова, которое могло бы ее вылечить. Я видела, как он реагирует на ее страдания, сидит молча и все. Мы простые парни, из порта, лирика не для нас. А на самом деле лишь бы себя не беспокоить лишний раз. Если что - девочки найдутся. Я даже не удивлюсь, что он на самом деле знает, что она сидит на наркотиках, а делает вид, что не знает ничего. Так удобно. Никакого благородства, даже намека. Но Ирма - это одно, а я совсем другое. Я не прощаю измен. Я тебя предупреждала.
- Я так понимаю, ты где-то увидела много благородства, - он усмехнулся. - Не в "Лейбштандарте" ли случайно, откуда ты приехала?
- Это все, что ты мне можешь сказать? Я ничего другого и не ждала.
Она открыла дверцу и вышла из машины.
- Куда ты? Мы еще не доехали.
- Спасибо, я дойду пешком. Здесь близко.