"Два месяца, - подумала я. - Увы, они складываются из долгих дней и ночей". Все вокруг меня навевало ощущение обреченности.
Мне было страшно.
Обедала я вдвоем с мадам. Шантель не захотела оставлять Моник, велев, чтобы ей послали что-нибудь перекусить на подносе.
Мадам была внешне спокойна.
- Не стоило готовить на двоих. Так что обойдемся холодными закусками.
"Холодные закуски" представляли из себя остатки вчерашней рыбы, нашего непременного кушанья. Ее ловили местные рыбаки. Это было самой дешевой пищей - рыба и фрукты, некоторые из которых произрастали прямо в саду.
Еда меня не беспокоила: я не страдала избытком аппетита.
Единственное, что не переводилось на ее столе, - это вино. Должно быть, в подвале имелся большой запас.
Канделябр, восхитивший меня в первый вечер, и сейчас служил главным украшением стола, только свечи на нем не горели. Достаточно керосиновой лампы, определила мадам. Я тотчас вспомнила, что свечи на острове были дороги: понемногу и я начинала считать цену всякой вещи. В этом доме без этого было нельзя.
Пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, я внимательно изучала мадам де Лауде. Сдержанная, степенная. Единственной ее причудой была страсть к экономии, доходящая порой до абсурда. Бедность, несомненно, была одним из призраков, что витали над этим домом.
- Вы очень спокойны, мисс Брет, - улыбнулась она мне через стол. - Мне это по душе.
- Рада, что произвожу на вас такое впечатление, - ответила я. Обладай она даром читать мои мысли, она бы скоро переменила свое мнение.
- Боюсь, моя дочь очень больна. В какой-то мере она сама навлекает на себя эти приступы.
- К сожалению, это так.
- Поэтому ей нужна постоянная сестра-сиделка.
- Едва ли можно найти сестру лучше той, что сейчас при ней, - ответила я.
- Да. Сестра Ломан столь же дельная, сколь и привлекательная особа.
С чем я от души согласилась.
- Я заметила, вы очень к ней привязаны, а она к вам. Так приятно иметь друзей.
- Она в самом деле сделала мне много добра.
- А вы, очевидно, ей?
- Нет. Не думаю, чтобы у меня была возможность что-то для нее сделать. Я была бы счастлива.
- Я довольна, что вы обе здесь, - улыбнулась она. - Вы нужны Эдварду, а сестра Ломан моей дочери. Только хотелось бы знать, останетесь ли вы…
Умные глаза прощупывали меня.
- Трудно так далеко заглядывать, - уклонилась я от ответа.
- Здешняя жизнь должна казаться вам совсем не такой, к какой вы привыкли.
- Она действительно другая.
- Вы находите нас… примитивными?
- Я не рассчитывала, что окажусь в большом культурном центре.
- И, очевидно, скучаете по родине?
Мне тотчас вспомнился крутой обрыв, дома по обе стороны его и парящий над всем этим Замок Кредитон; представились старинные мощеные улицы Лэнгмута и Новый Город, обязанный своим ростом щедротам сэра Эдварда Кредитона, который, попутно с плотскими утехами, сделался миллионером сам и принес благоденствие другим. Горничную хозяйки поселил под одной крышей с самой леди, выделил содержание белошвейке и взял на службу в компанию ее сына.
Я испытала сильное желание хоть на миг перенестись туда: вдохнуть морского холодного ветра, понаблюдать за неутихающей суетой порта, полюбоваться парусами тендеров и клиперов бок о бок с самоновейшими пароходами вроде "Невозмутимой леди"…
- По-моему, всякий скучает по родине, когда оказывается вдали от нее.
Она принялась расспрашивать про Лэнгмут и вскоре перешла на Замок Кредитон. Она жадно впитывала мельчайшие подробности, а ее преклонение перед леди Кредитон не имело границ.
Дольше оставаться за обеденным столом не имело смысла. Обе мы съели очень мало. Я с сожалением глянула напоследок на остатки рыбы, представив, как увижу их завтра на этом же столе.
Мы перешли в "салон", куда Перо доставила наш кофе. Вечер располагал к откровениям.
- Меня очень тревожит моя дочь, - призналась она. - Я надеялась, что, живя в Англии, она изменится, станет сдержанней.
- Трудно представить ее такой, где бы она ни жила.
- Но в Замке, вблизи леди Кредитон - среди этого великолепия…
- Замок, - возразила я, - в самом деле замок, хоть его и построил сам сэр Эдвард. Люди могут жить в нем, неделями друг друга не видя. Леди Кредитон держалась собственных апартаментов. Сами понимаете, это мало похоже на семейный уклад.
- Но ведь она пригласила мою дочь. Пожелала, чтобы Эдвард воспитывался у них.
- Да, и, по-моему, она и сейчас этого хочет. Но миссис Стреттон заболела, и доктор признал, что английский климат усугубляет ее состояние. Поэтому было решено, чтобы она на время вернулась домой. Посмотрим, как это на ней скажется.
- Мне нравилось представлять, как она там жила. Удобства и надежность. А здесь… сами видите, как мы бедствуем.
Мне не хотелось поощрять ее жалобы в том же духе, потому что бедность была ее навязчивой идеей и, как всякая одержимость, скоро наскучивала. К тому же я не верила, что она была в самом деле такой бедной, какой себя представляла. Обежав взглядом комнату, я остановилась на мебели, которой не замечала раньше. Со своего появления в этом доме я всякий раз обнаруживала что-нибудь новое и интересное.
- Но, мадам де Лауде, у вас здесь столько ценностей, - возразила я.
- Ценностей? - переспросила она.
- Стул, на котором вы сидите, французская работа восемнадцатого века. За него можно немало выручить на рынке.
- Рынке?
- На рынке антиквариата. Я должна вам кое-что пояснить. По профессии я не гувернантка. Моя тетя имела антикварное дело и готовила меня себе в помощницы. Я знаю толк в мебели, предметах искусства, фарфоре и тому подобном. Но после смерти тети я не смогла продолжить ее дело. Я была в сильном расстройстве, и моя подруга - сестра Ломан предложила мне ради смены обстановки согласиться на эту работу.
- Интересно. Расскажите-ка про мою мебель.
- Часть ее очень ценна. В большинстве своем это предметы французской работы, а мастерство французов ценится во всем мире. Ни в какой другой стране мира не изготовлялось прекраснее мебели. Взять хотя бы тот шифоньер. Я уверена, это "ризонер". Я успела его осмотреть и даже нашла авторский знак. Вам может показаться, что я излишне любопытна, но у меня прямо страсть к таким вещам.
- Нисколько, - успокоила она меня. - Меня даже радует ваш интерес. Прошу вас, продолжайте.
- Его линии изумительно прямы. Видите? Как изящна инкрустация, а эти короткие подставные ножки просто совершенство. Пример того, как эффектно могут сочетаться роскошь и простота. Мне редко доводилось встречать такую вещь где-либо помимо музеев.
- Вы хотите сказать, она стоит денег?
- И, смею вас уверить, довольно больших.
- Но кто его здесь купит?
- Мадам, ради вещей, какими владеете вы, торговцы поедут на край света.
- Вы меня удивляете. Я не имела представления.
- Так я и подумала. Но за мебелью следует ухаживать, регулярно осматривать, следить, чтобы не завелся вредитель-древоточец. Ее нужно полировать, не допускать пыли. И обязательно хоть изредка осматривать.
- Полировать, говорите! Полироль не так легко здесь достать. К тому ж она дорогая.
"Как и свечи", - с раздражением подумала я.
- Мадам, я уверена, в мебели и прочих редкостях, которые имеются в этом доме, заключено целое состояние.
- Что же мне делать?
- Для начала можно дать знать, кому нужно, что эти вещи есть. Взять хотя бы шифоньер, о котором шла речь. Помнится, один человек заказывал нам раздобыть такую вещь. Она была ему позарез нужна, готов был согласиться даже на сомнительный "ризонер". Предлагал заплатить до трехсот фунтов. Мы так и не смогли удовлетворить его запрос. Но если бы он увидел это…
При упоминании денег в ее глазах зажегся огонь.
- Мой муж привез эту мебель из Франции много лет назад.
- Да, она в основном французская, - сбиваясь от волнения, заговорила я, уже загоревшись мыслью осмотреть мебель. Кроме того, мне доставило бы удовольствие доказать мадам, что она была вовсе не так обделена земными благами, как ей представлялось. - Я могла бы составить опись всего, что имеется в доме. Ее можно отослать в Англию. Насчет результатов не сомневаюсь.
- Но я ничего не знала, даже не подозревала. - Вдруг в ней проснулась осторожность. - Составление описи, - вздохнула она, - дело профессиональное. За это придется платить.
Мысль о необходимости платить приводила ее в уныние. Я поспешила успокоить:
- Я займусь этим ради удовольствия. Пусть это будет моим развлечением на время, пока живу в этом доме. Мадам, я не стану просить оплаты. Наоборот, одновременно расскажу Эдварду о старине, чтобы не страдали наши занятия. Ведь эти предметы связаны с историей.
- Мисс Брет, вы в самом деле необычная гувернантка.
- То есть, вы хотите сказать, ненастоящая?
- Я убеждена, вы полезнее для Эдварда, чем если бы на вашем месте оказалась та, которую вы называете настоящей.
Загоревшись, я разговорилась о предметах, которые имелись в доме. Было от чего радоваться: у меня появится интересное занятие, и два месяца пролетят, как два дня.
- Выпейте еще кофе, мисс Брет. - Это было неслыханное послабление с ее стороны. Обычно подавалась одна чашка, а остатки кофе уносились, чтобы вернуться подогретыми в следующий раз.
Я не отказалась. Кофе был отменный, местного, кажется, производства: урожай был недостаточен для экспорта, но с удовольствием потреблялся самими островитянами.
Взяв доверительный тон, она рассказала, откуда взялась ее мебель.
- Мой муж был из хорошего рода: младший сын знатного дворянина. На остров попал после дуэли, во время которой убил дальнего отпрыска французской королевской фамилии. Пришлось в спешке бежать с родины. Потом семья отправила вслед ему мебель. Он приехал сюда, ничего не имея, кроме небольшой суммы денег. Вскоре мы познакомились и поженились, потом он завел сахарную плантацию и преуспел. Выписывал из Франции вина - тогда наш дом был не то что сейчас. Я прожила на острове всю жизнь, никогда никуда не выезжала. Моя мать была туземная девушка, а отец - отщепенец, отторгнутый и сосланный на остров собственной семьей. Он был хорош собой и, кажется, не лишен ума, если бы не лень. Целыми днями только и делал что загорал. Я была его единственная дочь. Мы бедствовали. Все, что ему перепадало от родственников, он мог извести на местный самогон. Очень крепкий, между прочим. Называется гали. Вы еще о нем услышите. А когда появился Арман, мы поженились, переехали сюда и зажили на широкую ногу - мало кто был богаче нас на всем острове.
- На острове есть светская жизнь?
- Была и в какой-то мере есть и сейчас, только я больше не принимаю и, соответственно, меня тоже не приглашают. Здесь целая колония французов, англичан, несколько голландцев. Большей частью торговцы и представители судоходных компаний. Поживут немного и уезжают. Редко кто задерживается надолго.
Мадам нарисовала мне более ясную картину, чем я представляла себе. Она являла собой довольно-таки причудливое смешение коммерции и дикости. Деловая активность наблюдалась вдоль береговой линии по утрам и ближе к вечеру, тогда как в глубинной части большинство обитателей тростниковых хижин пребывало в первобытном состоянии.
- Мой муж был хороший хозяин, - продолжала она, - но очень вспыльчивого нрава. Моник пошла в него во всем, кроме внешности. Она похожа на мою мать. Иногда выглядит чистой туземкой. Но унаследовала необузданный нрав отца и, увы, его слабое здоровье. Он страдал чахоткой - никакие усилия врачей не смогли помочь. Болезнь все усугублялась, пока не умер. Совсем молодым, всего в тридцать один год. После этого мне пришлось продать плантацию, и очень скоро мы обеднели. Сама удивляюсь, как свожу концы с концами. Только благодаря крайней бережливости…
В комнату влетела большая стрекоза с синими крыльями и забилась вокруг лампы. Замерев на полуслове, она уставилась на яростно бившееся об абажур насекомое.
- Сейчас разобьется. Они не выносят света. Но как она сюда попала? Ставни закрыты.
Мне захотелось спасти столь редкостную красоту от бессмысленной гибели.
- Можно ее выпустить? - спросила я.
- Как вы ее поймаете? Надо быть осторожнее. Некоторые ночные бабочки опасны: их укус может привести к тяжелой болезни, иногда смертельной.
Я завороженно смотрела на бабочку, ринувшуюся в последний отчаянный штурм на лампу и замертво упавшую на стол.
- Глупое существо, - философски резюмировала мадам. - Принять лампу за солнце и убить себя в попытке долететь до него…
- В этом есть своя мораль, - легкомысленно подхватила я и тотчас пожалела, что оборвала наш интересный разговор, так и не вернувшийся в старую колею. Вместо продолжения своих откровений она снова взялась расспрашивать меня о мебели. Мы проговорили об этом до конца вечера, пока я не ушла к себе.
Назавтра Моник полегчало. Шантель поделилась со мной, что, похоже, на пациентку неплохо действовала белладонна, хотя лично она предпочитала нитритамил, который давала ей в Англии, но которого не нашлось в корабельной аптечке.
- Нельзя упускать из виду, что она страдает еще и чахоткой. Она очень больна, Анна. Я все время боюсь, как бы чего не сделала с собой.
- Ради Бога, выражайся яснее!
- Не приняла бы сверхдозу.
- Разве это возможно?
- Отчего ж, лекарства под рукой. Имеются опий, лауданум, белладонна…
- Как страшно.
- Не переживай. Я не спускаю с нее глаз.
- Но у нее нет суицидных наклонностей?
- Нет, было дело, однажды намекала, да это ничего не значит. Те, кто об этом говорят, редко переходят к делу. Так они нас пугают, шантажом пытаются добиться своего. Она не из того теста. Однако все время твердит, что не нужна ни капитану, ни Эдварду, живет только благодаря этой штучке Щуке. По приезде сюда ей сделалось даже хуже.
- Шантель, - вырвалось у меня, - если она это сделает, станут говорить…
Шантель легонько тряхнула меня за плечи.
- Не переживай. Я этого не допущу.
Это не успокоило меня. Я продолжала:
- Как странно все получается. Иногда думаю об этом ночи напролет. Смерть тети Шарлотты… не могу поверить, чтобы она наложила на себя руки.
- Лишнее доказательство моей правоты. На это способны те, от которых меньше всего такого ждешь. Эти не разговаривают. А наша Моник вообще большая любительница трагедий. Такие не покушаются на собственную жизнь.
- А вдруг? Эти сплетни…
- О тебе и капитане? - Шантель задумчиво покачала головой.
- Сразу бы пошли разговоры, что это и есть причина. Могли бы даже приписать… Ах, Шантель, это ужасно. Припомнили бы, как умерла тетя Шарлотта, и что я была на подозрении!
- Напрасно ты себя изводишь по поводу того, чего никогда не случится. Еще одна Моник.
- Отчего ж, вполне может.
- Обещаю тебе: этого не будет. Я прослежу, позабочусь, чтобы у нее не было такой возможности.
- Ах, Шантель, я не перестаю благодарить небеса за то, что ты рядом со мной.
Она меня успокоила. Я взялась за опись и вся ушла в это занятие. Мои обещания в самом деле находили подтверждение. Мебель, имевшаяся в этом доме, стоила состояния, хоть меня и привела в ужас сохранность некоторых предметов.
Я призвала на помощь Перо, дав указания о том, что следовало предпринять в первую очередь. Особенно вредна пыль, не уставала повторять я. В ней заводятся личинки насекомых. Термиты здесь были в изобилии. Сама видела в саду целые армии. Если сидеть сложа руки, непременно ворвутся в дом и пожрут бесценную мебель. Мысль об этом приводила меня в содрогание.
- Полироль такая дорогая. Мадам никогда не разрешит ее тратить, - пробовала возражать Перо.
- Легкомысленная близорукость, - одернула ее я.
Мне была понятна нервозность бедняжки Перо. Она держалась за место в доме Карреман, где получала мизерное жалованье, но и оно было больше того, на что она могла рассчитывать, работая на сахарной плантации или потроша рыбу. Ее пальцы были недостаточно ловки, чтобы нанизывать бусы и серьги из раковин. Боясь потерять место, она не прекословила мадам, берегла драгоценные свечи, уносила со стола недоеденное, чтобы подать назавтра. Верная служанка была озабочена одним: как бы не прогневить хозяйку.
После моей вспышки Щука, казалось, присмирела, но и сейчас, инвентаризуя мебель, я часто ловила на себе ее взгляд. Однажды, подняв голову, я встретила ее глаза, пристально следившие за мной в оконное стекло. Часто, приближаясь к двери, я слышала поспешное шарканье отступающих сандалий. Она тоже словно преисполнилась особым почтением ко мне: возможно, поверила, что я принесу в дом благосостояние. Представляю, как фантастически преломлялись мои непонятные манипуляции в ее, Перо и Жака сознании, что они судачили обо мне между собой. Мебель в их представлении была сродни золотой жиле. После того как я продам ее для них, дом снова заживет на широкую ногу, как при покойном месье де Лауде. То, что всему этому положила начало я, приподнимало меня в их глазах.
Я ловила их трепетно-благоговейные взгляды на какой-нибудь грубой поделке вроде деревенского шандала или трещавшего всеми швами плетеного стула.
Перо покорно протирала мебель, трясясь над каждой каплей полироли.
В доме сделалось уютнее, и я начала немного расслабляться. Со временем несколько успокоилась и Моник. Я просила Эдварда уделять ей немного внимания, помнить, что она больна и в иные дни нуждается в его любви, а в другие, наоборот, слишком устает и не может его видеть. Он принял мои соображения с тем же спокойствием, с каким вычеркивал в календаре миновавшие дни и считал постепенное приближение красного дня.
Раз, когда он находился у матери, я решила прогуляться в одиночку у моря и незаметно улизнула из дому. Такие прогулки доставляли мне большое удовольствие. Открывавшиеся перед глазами виды захватывали дух: каждый раз я обнаруживала новые красоты. Работа по составлению описи успокоила меня. Забываясь в ней, я отвлекалась от тревожных мыслей о неопределенном будущем и еще более туманном настоящем, целиком уходила в загадку какой-нибудь горки или канапе, которые, по моему твердому убеждению, были делом рук прославленного мастера, но отчего-то не имели личного клейма.
Дело шло к вечеру. Дневная духота уже спала, но на солнце и сейчас было жарко. На мне была шляпа, которую я купила по случаю в местной лавочке. Плетенная из легкого тростника, с широкими полями, она необыкновенно подходила для здешнего климата.
В поисках тени я немного отошла от дороги и, обогнув бухту, набрела на место, которого прежде не видела. Здесь было очень мило. Ласково шуршал песок о берег, над головой то и дело пролетали жужжащие насекомые.