– Мам! Ты чего голосишь-то? Какая ж это спекуляция? Я же работаю как лошадь! Устаю, между прочим! Вас с отцом ничем не обременяю. Вы хотели, чтобы я в электротехнический пошла, – я пошла. Учусь хорошо, стипендию повышенную получаю. Чего вам от меня еще надо?
– Нам с отцом надо, чтоб мы гордились своей дочерью, чтоб она стала настоящим человеком, а не спекулянткой какой-нибудь!
– Очень пафосно! Тебя прям хоть сейчас можно в программе "Время" показывать в сюжете "Образцовая мать наставляет дочь на путь истинный". Хватит. Я теперь буду жить только своим умом и совершать свои ошибки.
– Совершай, совершай! Вот выпорю тебя, не посмотрю, что ты дылда.
– Попробуй только, думаешь, у меня денег не хватит, чтоб себе комнату в коммуналке снять? – Давыдова разозлилась не на шутку. Она выскочила на лестницу, с трудом сдерживая слезы. Если бы она была иногородняя, как Шестопалов, ей было бы легче. Могла бы устроиться дворником за служебную комнату, однако с ленинградской пропиской в паспорте дворникам служебная площадь не полагалась.
В результате коллективного обмозговывания очередной задумки Давыдовой дворником за служебную площадь устроился Шестопалов. Ему выделили комнату в коммунальной квартире на первом этаже. Давыдова собрала свои пожитки, сказала родителям "Адью" и переехала в эту комнату. Она сократила объем своей работы в институтской столовой до одного цеха, выбрав овощной, там все-таки было мух поменьше, и стала работать дворником вместо Шестопалова. Дворницкое начальство за определенную мзду зажмурило на это глаза. Также за мзду Шестопалова не лишили койки в институтском общежитии. Мзда эта в суммарном выражении была гораздо меньше платы за съемную комнату, кроме того, Давыдова еще имела хоть и очень тяжелый, но все-таки дополнительный заработок. Понятно, что долго такая ситуация продолжаться не могла, рано или поздно Шестопалов женился бы на своей Лиле, получил бы ленинградскую прописку и потерял бы право на служебную площадь.
В дело вмешались родители Давыдовой, вернее, папа. Мама так и не смогла смириться с нетрудовыми, по ее мнению, доходами дочери. Даже заявила, что дочери у нее теперь нет. Однако папа, наоборот, ничего плохого в деятельности Давыдовой не углядел и сказал, что не потерпит, чтоб его умная дочь работала уборщицей или дворником. Он устроил обмен их с матерью квартиры, в результате которого у Давыдовой появилась своя собственная комната в большой коммунальной квартире, заселенной в основном молодыми семьями. Ремонт делали всей компанией: Шестопалов, Максимов и даже та самая замечательная Лиля. Покрасили потолок, поклеили обои и покрыли лаком пол. Получилось замечательно.
– Ну вот, теперь есть куда Степана принести! – довольно сказала Давыдова, оглядывая свою новую хоромину.
– Какого такого Степана? – удивился Шестопалов.
Давыдова похлопала себя по животу:
– У меня, ребята, в животе сидит замечательный парень. Мой сын Степан!
Шестопалов непроизвольно разинул рот и вытаращил глаза.
– Ой, как здорово! – Лиля захлопала в ладоши.
– Чего здорового? – строго спросил Максимов. – А кто отец?
– Да какая разница! – рассмеялась Давыдова. – Я Степану буду и мать и отец в одном флаконе.
– Мать-одиночка, что ли? – опять поинтересовался Максимов.
– Ну да!
– Я знаю, это непорочное зачатие! – сказала Лиля, с любовью поглядев на Шестопалова.
Давыдова по этому взгляду сразу поняла, что у Шестопалова с Лилей все уже было, и порадовалась, уж очень они подходили друг другу. Оба пухлые и добродушные.
– Знаю я это непорочное зачатие! – возмутился Шестопалов. – Одного Максом зовут, а другого Стасом.
– Ты, Надька, дурью-то не майся, скажи, кто отец! Мы с ним быстро разберемся по комсомольской линии, вмиг жениться побежит! – сурово объявил Максимов.
– Сдурел, что ли? Толик, неужели ты мог себе представить, что кто-то не захочет на мне жениться? – удивилась Давыдова.
– Действительно, странно, – согласился с ней Максимов. – Давыдова, поясни-ка друзьям свое поведение.
– Я хочу быть матерью-одиночкой. Ясно вам?
– Ясно, но почему? – удивилась Лиля.
– Потому что мне пора рожать Степана, я все рассчитала. Сейчас диплом защищаю, выхожу на работу – и сразу в декрет. Бар-то наш в связи окончанием учебы прикрывается, а жить на что-то надо. Игорь, молодец, оверлок достал. – Она кивнула в сторону замысловатой машинки, стоящей у окна. – Надо производство штанов налаживать. Хорошо б еще нам всем в одно предприятие распределиться. Или ты, Толик, по комсомольской линии попрешься?
– Попрусь обязательно, только это нашему предпринимательству не помешает, а, наоборот, поможет. Новые возможности откроются. Только я в толк не возьму, почему тебе замужество-то помешает?
– А зачем? Сажать себе на шею балбеса с инженерной зарплатой, который жрет больше, чем домой приносит, да еще убирай за ним, стирай и гладь. На хрена, спрашивается?
При этих словах Давыдовой Лиля плотнее прижалась к Шестопалову и встревоженно поглядела ему в глаза.
– Слушай, а если он будет деньги нормальные зарабатывать?
– А в этом случае я не хочу от него и его денег зависеть. Они ж, знаете, балбесы эти, нынче здесь, завтра – там!
– Где там? – поинтересовался Максимов.
– Ну, не знаю, за границу, например, уедет, и пишите письма мелким почерком.
Максимов и Шестопалов переглянулись. Шестопалов потрогал у Давыдовой лоб:
– Ты не заболела, Надюша? Почему ты заранее какие-то гадости от людей ждешь? Ты ж не знаешь, что дальше будет?
– Знаю, ничего хорошего. Во всяком случае, до тех пор, пока я своего настоящего мужчину не встречу. Я его еще не встретила, это факт. А рожать пора.
Степка родился в апреле. По этому поводу Давыдова даже помирилась с мамой. Та, вместе с отцом, вся в слезах, приехала встречать Давыдову из роддома. К этому моменту Давыдова уже наладила производство своих замечательных штанов. Даже удалось прикупить еще один оверлок. Штаны шили в основном такие же матери-одиночки. Одна жила этажом выше и знала всех одиноких матерей в округе. Девчонкам нужны были деньги, и они трудились не разгибая спины. Давыдова работала наравне со всеми. Штаны шли нарасхват. Ими торговали предприимчивый Макс, Шестопалов и комсомольский Максимов. Сидя за машинкой, Давыдова не раз вспоминала слова матери о том, что она будет работать на швейной фабрике и пришивать воротничок. Конечно, никакой воротничок она не пришивала. Она кроила ткань и выдавала девчонкам заготовки в виде простроченных клапанов для карманов и прочих ответственных деталей. Это была достаточно тяжелая работа, но она обеспечивала Давыдовой очень приличный заработок.
Когда началась перестройка, в страну сплошным потоком хлынули разные штаны и прочие колониальные товары. Тем не менее штаны их подпольной фабрики продолжали пользоваться спросом. За хорошее качество. Шестопалов и Давыдова уволились с работы и организовали свою собственную фирму. Штаны уже продавали в своем магазине, даже видеосалон учредили, да еще торговали съестным. Со временем подключились к компьютерной сборке и строительным работам. Максимов крутился при городской власти и оказывал предпринимателям всяческую поддержку, организовывал различные льготы и послабления. Естественно, за долю. Слава богу, было чем делиться! Давыдова уже перестала участвовать непосредственно в швейном производстве, переложив свои обязанности на ту самую толковую мать-одиночку, живущую этажом выше. В предприятии Давыдова теперь занималась учетом, контролем и распределением. Собственные доходы всех комбинаторов с началом перестройки и развитием собственного бизнеса существенно выросли. Давыдова даже обменяла свою комнату с большой доплатой на двухкомнатную квартиру. Квартира была в центре, ремонт делала бригада их с Шестопаловым предприятия.
Давыдова пригласила всех на новоселье. И Шестопалова с Лилей, и Толика Максимова с женой, и родителей. Когда гости уже разошлись и Давыдова стояла в прихожей, провожая родителей, мама вдруг с гордостью в голосе сказала:
– А все равно, что бы ты ни говорила, а комнату тебе выделили мы с отцом!
– Да я, собственно, ничего такого не говорю, – удивилась Давыдова. – Постойте-ка.
Она побежала в комнату, открыла ящик стола и достала оттуда пачку долларов.
– Вот, – сказала она, протягивая деньги маме. – На эти деньги сейчас можно купить очень хорошую комнату.
Мать переменилась в лице и отодвинулась от денег.
– Пап, только не обижайтесь, ладно? – Давыдова поняла, что сейчас получит не совсем нужную реакцию, и повернулась к отцу. – Я хочу, чтобы вы взяли эти деньги и как можно быстрей обменяли свою квартиру обратно. Только лучше прежней, в центре. А мои ребята вам ремонт сделают. Я заплачу.
– Все-то ты деньгами меряешь! – возмущенно все-таки высказалась мать.
– Спасибо, дочка! – Папа взял деньги и поцеловал Давыдову. – Я тобой горжусь.
– Чем это ты гордишься, интересно? – Мама явно не собиралась сдавать позиции.
– Тем, что наша дочь умнее нас и идет своим путем. Заметь, достаточно трудным. Но у нее все получается. Она живет гораздо лучше нас, а будет жить еще лучше!
– Спасибо, папа! Ты не представляешь, как я рада, что ты меня понимаешь. – На глаза у Давыдовой навернулись слезы.
– Все равно. – Мама никак не унималась. – Девушка должна побывать замужем!
– Это другой вопрос. Всему свое время! – рассмеялась Давыдова.
Она проводила родителей, закрыла за ними дверь и пошла кружить по своей замечательной квартире. Степка уже спал, она поцеловала его в макушку и задумалась о том, что пора бы уже и появиться главному мужчине ее жизни.
На следующий день резко потеплело и Давыдова наконец надела свое новое замечательное белое итальянское пальто и белые сапоги. Из зеркала на нее смотрела невероятно эффектная дамочка. Как из модного журнала.
Конечно, в таком виде надо ездить в машине с шофером, в крайнем случае на такси, но Давыдова ездила на работу в метро. Копила деньги на собственную машину. Даже курсы уже автомобильные закончила и получила права. Правда, деньги, отданные вчера родителям, слегка отдаляли эту ее мечту, но деньги дело наживное. Ее машина от нее никуда не денется.
Давыдова сосредоточенно шла от метро к офису, старательно обходя большие лужи, караулившие ее на всем пути. В уме она считала деньги – конечно, не свои, а их с Шестопаловым предприятия. Свои-то чего считать? Это разве деньги? Раз, два – и нету! Другое дело деньги фирмы. Их и считать-то интересно. Здесь убыло, там прибыло. Давыдова прикидывала, не купить ли еще один магазин. Она почему-то была твердо уверена в том, что со временем недвижимость очень сильно подскочит в цене, особенно коммерческая. В самый разгар своих меркантильных мыслей она вдруг подвернула ногу и со всего маху брякнулась в огромную лужу. До входа в офис оставалось всего каких-то пятнадцать метров. Было жалко пальто, нога болела, и жутко хотелось плакать. Давыдова стояла на четвереньках, не в силах подняться на ноги, и думала, как "красиво", наверное, она выглядит со стороны.
Гарик. Вариант первый
Вот есть такое странное выражение "взять за шкирку". Например, щенка там какого-нибудь или котенка. Малыша, например, тоже за шкирку взять можно, ну, если он одет во что-нибудь, что предполагает наличие этой самой шкирки. Вся вышеперечисленная компания являет собой пример полной беспомощности и зависимости от того, кто в данный момент держит индивидуума за эту самую шкирку. Взять за шкирку кого-нибудь другого, кроме указанных товарищей, вам вряд ли удастся. Сил никаких не хватит, чтоб дядьку кого-нибудь взрослого за шкирку взять. Да что там дядьку, кота большого и то не больно-то и возьмешь. Пупок развяжется.
А вот совсем даже не маленькую Давыдову кто-то вдруг взял за шкирку и резко поставил на ноги. Как только воротник ее белого роскошного пальто при этом не оторвался? Уму непостижимо! В этот короткий миг, когда невидимая сила вытаскивала ее из лужи, Давыдова ощутила себя тем самым беспомощным котенком. Сразу почему-то вспомнилось детство, когда взрослые водили ее за руку и говорили, что ей делать. Даже то самое детское ощущение счастья и спокойствия на короткое мгновение вернулось к Давыдовой.
Когда она уже стояла на ногах и смогла наконец оглядеться, перед ней вырос здоровенный мужик. Ростом он был не менее двух метров и не менее метра имел в поперечнике. На затылке абсолютно лысой большой головы каким-то чудом держалась маленькая клетчатая кепка. Мужик широко улыбался, отчего на его румяных щеках играли практически девичьи ямочки. Ресницы у него тоже были какие-то девичьи, однако под ними скрывались хоть и веселые, но одновременно с этим довольно жесткие глаза серого, стального цвета. Подбородок тоже был совсем не девичьим, а квадратным и слегка небритым. Давыдова даже подумала, что он похож на уже сложившийся в девяностых образ джентльмена удачи, промышляющего рэкетом.
Только что пиджака малинового не хватало. Одет был мужик в явно дорогой свитер крупной вязки, модную куртку с вельветовым воротником и такие же вельветовые штаны. Ботинкам на толстой подошве была не страшна никакая лужа. На вид он был постарше Давыдовой лет на десять. Не меньше.
– Что же это вы, тетенька, по лужам валяетесь-то? Рановато для купального сезона. Вот в мае уже можно, а сейчас и простудиться недолго! – сказал мужик, заботливо отряхивая зажатыми в кулаке перчатками белое великолепие Надиного пальто.
– Какая я вам тетенька? – Давыдова не нашла ничего лучше, чем возмутиться. Чувство юмора куда-то исчезло. На самом деле ей было неловко за то, что какое-то мгновение она находилась в полной зависимости от этого типа и эта зависимость почему-то ей даже понравилась. Она разозлилась в первую очередь на себя.
– Ну не дяденька же? – удивился мужик.
– Ну и не тетенька! – отрезала Давыдова.
– А кто? – поинтересовался мужик.
Давыдова впервые в жизни растерялась и не нашлась что ответить. Уж не девушкой же именоваться в тридцать пять лет!
– На дамочку вы не похожи. – Мужик пришел ей на помощь. – Дамочки обычно в шляпках, на тетку в кофте тоже не тянете, девушкой вас назвать язык не поворачивается. Девушки, они глупые, а у вас интеллект в глазах светится. Так что тетенька! Кстати, я – дядя Гарик.
При этих словах мужик переложил перчатки, которыми он отряхивал Давыдову, из правого кулака в левый и протянул ей свою здоровенную лапу. Давыдова пожала эту лапищу и представилась:
– Надежда Михайловна.
– Тетя Нюся, стало быть! – резюмировал дядя Гарик и потряс ее руку.
– Вы опять за свое, – возмутилась Давыдова, – никакая я вам не тетя Нюся.
– Это вы кому-нибудь другому расскажите. Я-то знаю, что ваше тайное имя Нюся, а так как вы тетенька, то, значит, называть вас надо – тетя Нюся. Я же вам сразу свое тайное имя открыл. Я, может быть, тоже для чужих не дядя Гарик, а вовсе даже Игорь Сергеевич!
– А с чего вы взяли, что я вам не чужая? – удивилась Давыдова. На самом деле все рассуждения этого мужика ей очень понравились. Тем более что он, действительно, знал ее тайное имя. Нюсей Давыдову звали только бабушка и папа. Ну, иногда Шестопалов тоже себе позволял ее Нюсей назвать.
– Чувствую.
– Интересно. И чем же вы занимаетесь, Игорь Сергеевич?
– Дядя Гарик я!
– Хорошо, дядя Гарик! Так чем?
– Пилю, строгаю помаленьку.
– Чего пилите? – Давыдова почему-то сразу представила, как он отпиливает пальцы должникам.
– Известно чего! Бабосы, конечно. – Дядя Гарик махнул рукой, показывая на противоположную сторону улицы. – Вон у меня тут магазин какой-никакой имеется да ресторан. Ну и еще всяко-разно производим, веслом мешаем да по сосудам разливаем.
– По каким сосудам? – Давыдова ни черта не поняла.
– Ясное дело, по стеклянным.
– Духи, что ли?
– Не, духи наш народ не употребляет.
До Давыдовой наконец дошло. Она развеселилась:
– Так прямо веслом и мешаете?
– Ага. Удобно.
– Приятно было познакомиться, дядя Гарик, спасибо за спасение утопающих.
– Обращайтесь.
– Мне на работу пора. Я вот тут работаю, в этом самом офисе. – Давыдова махнула рукой в сторону двери.
– Осторожней, пожалуйста. Жалко будет, если вы такие ноги переломаете. Вы во сколько заканчиваете?
– В шесть.
– Я вас до дому отвезу.
– Спасибо, не надо.
– Что, так и пойдете с ободранными коленями, в драных колготках и замызганном пальто?
Давыдова наклонилась и посмотрела вниз. Зрелище было не из красивых.
– Разберусь как-нибудь. – С этими словами она юркнула в подъезд офиса.
Когда Шестопалов увидел влетевшую в приемную Давыдову, он начал ржать как ненормальный.
– Надька! Тебе только бланша под глазом и туши размазанной не хватает! Это где тебя так угораздило?
– Где, где? Известно где! Прямо у наших дверей, на глазах у изумленной публики. Цирк был что надо. Неужели тебе не доложили? Наши сотрудники, по-моему, все носами к окнам прилипли. – Тут Давыдова заметила хитрый взгляд секретарши Кати.
Она показала Кате кулак и скрылась в своем кабинете.
– Ой, вы себе не представляете! – услышала она сквозь открытую дверь захлебывающийся от восторга голос Кати. – Надежда Михайловна наша упала прямо в огромную лужу, и тут к ней прискакал принц на белом коне, спас ее и поскакал дальше.
– Никакой лошади не было! – закричала Давыдова из кабинета.
– Так это он без коня такой огромный был? – Екатерина изобразила удивление. И они вместе с Шестопаловым залились счастливым смехом.
Давыдова скинула с себя пальто, сняла сапоги и выглянула в приемную.
– Смейтесь, смейтесь, поганцы! Вот зашлю сейчас кое-кого в магазин за колготками! – строго сказала она, глядя на Катю.
Катя тут же уткнулась в компьютер и начала что-то сосредоточенно печатать. В это время раздался звонок во входную дверь, и Катя кинулась открывать.
– Кого это там принесло? – поинтересовался Шестопалов. Он налил из кофеварки крепкий кофе и подал чашку Давыдовой. Давыдова взяла чашку и плюхнулась на диван в приемной.
Шестопалов ушел в свой кабинет и вернулся с автомобильной аптечкой. Он взял Катин стул, придвинул его к дивану, сел напротив Давыдовой и начал обрабатывать ей ссадины на коленях сначала перекисью, потом зеленкой. Давыдова пила кофе и тихонько поскуливала. Из прихожей вернулась Катя, казалось, она вот-вот лопнет от хохота.
– Там это, Надежда Михайловна, принц ваш приходил, просил вам передать. – Катя протянула Давыдовой пачку колготок.
– Действительно принц, – заметил Шестопалов. – Заботливый.
Давыдова рассматривала колготки и второй раз за день испытала ощущения далекого детства, когда все хорошо и мама с папой знают, что нужно делать. Колготки все были четвертого размера, то есть подходили Давыдовой по росту как нельзя лучше. Кроме того, все они имели любимый ею бронзовый цвет и плотность двадцать ден. И что самое главное, в колготках категорически отсутствовал всякий совершенно ненужный блеск. Блеск недавно вошел в моду и был, наверное, отголоском тех самых тканей с люрексом, так любимых советским народом. Давыдова терпеть не могла ни ткани с люрексом, ни этот блеск. И не только на своих ногах, но и на ногах окружающих ее дамочек. Как соплями намазано, ей-богу.
– Хорошие колготки, – заметила Катя.