* * *
На следующий день состоялся знаменитый банкет журналистов. Каждый возлагает большие надежды на речи Барту и Литвинова, чтобы уяснить себе сущность событий.
Масса людей. Столы расставлены вплоть до ступенек лестницы; заставлены столами и маленькие комнаты отеля, овальные окна которых выходят в большой Зеленый зал, где происходит банкет. На тарелке у каждого гостя лежит традиционный лист бумаги с отпечатанным на нем меню. На оборотной стороне листа помещены рисунки признанных карикатуристов Лиги Наций Дерсо и Келена, которые сегодня превзошли самих себя. Лигу Наций они превратили в дансинг. Барту с гитарой в руках изображен рядом с председателем Ассамблеи Сандлером, который играет на аккордеоне. Оба исполняют серенаду для мисс Женевы, которой русский генерал признается в любви.
Барту и Литвинов интерпретируют смысл карикатуры каждый по-своему.
Барту выступает первым. Он говорит в несколько шутливом тоне.
– Когда минуту назад я смотрел на это меню, – заявляет он своим негромким, четким голосом, – я увидел девушку, которая уже имела много связей и, как мне кажется, весьма слабо сопротивлялась многочисленным поклонникам, осаждавшим ее. Итак, я увидел, что эта девушка покорена храбрым генералом, который говорит ей, энергично прикладывая руку к своему головному убору, украшенному плюмажем: "Мисс Женева, я желаю тебя, ты будешь моей!"
И далее Барту (не заботясь о том, какое впечатление могут произвести эти слова в чопорном городе Кальвина) продолжает в том же духе:
– В кои-то веки и, может быть, впервые в своей жизни мисс Женева, эта потрепанная старая девственница, оказала сопротивление. И потребовалось вмешательство некоторых политических деятелей из различных стран, чтобы успокоить эту молодящуюся старую деву.
Смех… Раздаются довольно сдержанные аплодисменты! Литвинов поднимается и, в свою очередь, импровизирует, но говорит серьезным тоном, взвешивая каждое слово:
– Франция и Россия будут танцевать вместе, что бы ни случилось и что бы ни думали об этом другие. Они будут танцевать под свою собственную музыку. Они не будут бесконечно кружиться, а закончат свой танец, договорившись относительно каких-либо реальных мер, которые послужат делу мира!
Эти два тоста изрядно портят в этот день настроение некоторым делегатам. В кулуарах Ассамблеи воцаряется грозовая атмосфера.
* * *
В тот самый вечер Барту, настроенный довольно торжественно, что бывает с ним редко, говорит своим сотрудникам в "Отель де Берг":
– Моя главная задача достигнута. Правительство СССР теперь будет сотрудничать с Европой, и когда король Югославии Александр прибудет в Париж, я буду иметь возможность приступить с ним к обсуждению вопроса о Средиземноморском Локарно.
* * *
В течение еще десятка дней Барту обсуждает в Женеве саарский, польский и австрийский вопросы. Утром 28 сентября, в день отъезда Барту, полковник Бек осуществляет свою месть.
По его указанию начальнику кабинета Барту передают ранним утром ноту следующего содержания:
"Польша заявляет о своей воле связать отныне свою судьбу с судьбой Германии и отвергнуть проект Восточного пакта". Во второй части указанной ноты говорится: "Польское правительство объявляет себя отныне свободным от каких бы то ни было обязательств в отношении Чехословакии и напоминает о своем желании установить общую границу с Венгрией".
Барту стоически переносит взрыв этой польской бомбы. Он размышляет несколько минут, поправляет пенсне и восклицает, захлопывая чемодан:
– Итак, через некоторое время мое правительство, вероятно, поставит перед правительством Варшавы несколько вопросов. Первый вопрос будет касаться того, какое место отводится франко-польскому союзу в этой новой большой политической схеме, осуществление которой, откровенно говоря, должно быть обусловлено прежде всего победой Германии в Сааре, а затем германской победой в Австрии.
* * *
Едва вернувшись на Кэ д’Орсэ, Барту узнает о срочной поездке фон Риббентропа в Париж. Решено, что сначала его примет Леже, а затем Барту посмотрит, стоит ли ему самому встречаться с Риббентропом.
– Я приехал осведомиться о Восточном пакте, – заявляет Риббентроп, входя в кабинет Леже.
Последний начинает излагать содержание этой проблемы, но Риббентроп, тотчас же перебивая его, категорически утверждает:
– Вздор, этого никогда не произойдет!
– Если вы отвергаете Восточный пакт, то это имеет чрезвычайно важное значение – замечает Леже, – ибо все будут думать, что вы твердо решили никогда не присоединяться к различным системам, создаваемым в целях гарантии европейской безопасности!
Громко зевая, скрестив ноги и протянув их до соседнего кресла, Риббентроп, со свойственной дурно воспитанным людям фальшью, старается изображать из себя "английского джентльмена" и с ожесточенной настойчивостью повторяет:
– Восточный пакт – нет, нет, этого никогда не будет… никогда!
* * *
Несмотря на свою обычную живость и язвительную насмешливость, Барту внезапно охвачен мрачными предчувствиями.
За восемь дней до приезда в Париж югославского короля он после завтрака прогуливается с Леже в Булонском лесу. Леже говорит ему о начале предстоящих переговоров с Югославией. Но Барту, участвовавший утром того же дня в заседании Совета министров, на котором каждый, как он выразился, "тянул кто куда", находится под впечатлением неразберихи в министерствах и административных учреждениях. Особенно сильное впечатление оказывает на него смятение в умах, вызванное сближением с Россией и Восточным Локарно.
– Именно вырождение общественной жизни налагает окончательное ограничение на добрую волю людей! – восклицает он. – Нужно было бы создать нечто вроде Директории по примеру Франции тысяча семьсот девяносто четвертого года. Но Директория все же проводила неплохую политику в той хаотической обстановке!
Тщетно пытается Леже снова перевести разговор на тему о международной политике.
– У нас, – продолжает Барту, – общественный порядок, парламент и государственные институты пришли в такой упадок, что, хотя всем известно, что надо сделать, никто не может действовать… В конце концов исход будет фатальным… а война неизбежной! И тот французский политический деятель, который вообразил бы, что он может предотвратить войну, пережил бы жестокое разочарование.
Затем, остановившись и опираясь на руку Леже, он говорит ему:
– Мой бедный Леже, если бы мы до конца высказывали друг другу все наши затаенные мысли, это выглядело бы весьма печально! Я думаю, что наш режим обречен на гибель, а вместе с ним обречена и Франция.
Затем, закрыв глаза рукой, он с чувством невыразимого ужаса говорит тихим голосом:
– Я вижу Францию побежденной!
Глава 20. Марсельская трагедия
Совсем у цели. – Ресторан "Ла Кремайер" на площади Бово. – Предчувствия Александра. – Сорок восемь мобильных гвардейцев. – Средиземноморская Антанта? – "Вы боитесь покушения?" – Павелич и Першич. – В два часа на Бельгийской набережной. – Четыре километра в час вместо двадцати. – Площадь Биржи. – "Где мои очки? Я больше ничего не вижу". – Рыдания Винавера. – Мобильные гвардейцы и избиратели. – "Для глав государств покушения являются профессиональным риском". – Прощальный воинский салют. – Погребальный звон… и последняя дробь барабана.
На Кэ д’Орсэ 1 октября отделы завалены работой.
Весь третий этаж занят подготовкой к переговорам Барту с Александром, которые начнутся на Кэ д’Орсэ 10 октября, после того как 9 октября король Югославии прибудет в Марсель.
На других этажах министерства изучают последствия, которые влечет за собой на международной арене только что достигнутый Францией большой успех в связи со вступлением СССР в Лигу Наций. Наша страна, таким образом, решительно берет на себя обязательства в реализации того самого Восточного Локарно, которое заставит наконец диктаторские режимы уважать мир и стабильность в Европе.
Но успехи, достигнутые Францией, вызвали раздражение бывших побежденных. Адольф Гитлер, провозглашенный несколько недель тому назад "фюрером", уже реорганизует немецкую армию. Рейх расширяет свои секретные соглашения и контакты с Италией и Испанией, где подготовляется гражданская война между монархическими элементами, поддерживаемыми Гитлером и Муссолини, и республиканским правительством, опирающимся на демократические силы Испанской республики.
Тем не менее на Кэ д’Орсэ считают, что 1934 год был знаменательным для Гитлера – убийство Дольфуса, смерть Гинденбурга и чистка 30 июня, освободившая его от компрометирующих или ставших ненужными друзей.
– Действительно, фортуна всегда любит дерзких, – замечает Барту.
На международной арене чувствуется скрытое наступление диктаторских режимов против демократических правительств и, в частности, в течение всех этих последних недель, – против Югославии и особенно против Франции, дипломатическая активность которой, как кажется, еще способна добиться окончательного создания Восточного Локарно, что означало бы решительное обновление французской внешней политики.
* * *
Среда, 6 октября 1934 года.
Ресторан "Ла Кремайер" на площади Бово.
Г-н Андре, занимающий солидную должность инспектора судебной полиции, завтракает с одним из моих друзей, офицером из военного министерства. Когда подали закуски, Андре говорит своему собеседнику:
– Вчера вечером в Сюртэ женераль получена анонимная записка, содержащая предупреждение, что король Югославии не вернется из Франции живым. Поэтому с сегодняшнего утра полицейские обходят меблированные комнаты, показывая фотографии некоторых лиц и расспрашивая о них жильцов. По-видимому, разыскиваемые субъекты находятся в Париже или, скорее, в Марселе, в одной из расположенных в центре города гостиниц.
– Действительно ли это заслуживает серьезного внимания? – задает вопрос офицер.
– По-видимому, да, – отвечает Андре, переходя к антрекоту. – Один из моих коллег, который был в Белграде с официальными лицами, рассказывал, что Александр сам убежден в подобном исходе. И он неоднократно повторял: "У меня слишком много врагов, и неизбежно, что рано или поздно они "накроют" меня". Оказывается, – продолжает Андре, – когда король Александр собирался в Софию незадолго до приезда в Белград Барту, он сказал своим приближенным, находившимся с ним во дворце: "Я думаю, что мне не вернуться в Белград живым". Затем на перроне вокзала в момент отъезда в Болгарию он шепотом отдал распоряжение принцу Павлу: "Если что-либо случится, тебе придется взять на себя заботу о стране".
– Что касается Барту, – добавляет офицер, ставший вдруг особенно внимательным, – то мой коллега, делегат на Женевской конференции по разоружению, утверждает, что с некоторых пор Барту неотвязно преследует мысль о смерти. И это дошло даже до такой степени, что как-то после длинного совещания с русскими Барту сказал своему сотруднику Виталису: "Знаешь ли, милый мой, мои похороны, запомни это хорошенько, должны быть самыми скромными… Обряд в церкви в память о моей жене, которой я это обещал, и всего лишь несколько близких друзей!" А не далее как вчера, – продолжает офицер, – я слышал, как в Бурбонском дворце Пезэ его коллега из комиссии по иностранным делам говорил ему: "Во Франции, пожалуй, нет лучшего друга Югославии, чем я! Я обеспокоен. Я предпочел бы, чтобы король поехал куда угодно, только не в Марсель". – "Так вы тоже пессимист?" – серьезным тоном спросил его Барту. Министерство, – говорит в заключение офицер, приступая к сыру, – предусмотрело посылку сорока восьми мобильных гвардейцев с целью обеспечить безопасность кортежа. Я их убеждаю в необходимости увеличить численность охраны и принять соответствующие меры.
– О, не беспокойтесь, – говорит Андре. – Что касается нас, то югославская полиция прожужжала нам все уши и с утра до вечера призывает нас обеспечить порядок.
* * *
В пятницу 8 октября 1934 года, в 12 часов дня, я вхожу в кабинет Барту. Завтра, в субботу, король Югославии Александр прибудет в Марсель. Барту собирается встречать его. Во второй половине дня оба они должны выехать поездом в Париж.
Барту проявляет обычные признаки хорошего настроения: он ходит по кабинету и все время потирает руки.
В течение нескольких дней он трудится вовсю, готовясь к переговорам с королем. Поскольку основные вопросы переговоров не были точно установлены, Барту вспомнил, что в последние годы жизни Бриана Кэ д’Орсэ предложило Югославии заключить тройственный пакт с Италией и Францией. Этот пакт встретил противодействие Италии, а затем и югославских генералов, которые дали понять Франции, что они не хотят сокращать свои вооруженные силы, поскольку благодаря им Югославия еще могла противостоять Италии.
В ту пору переговоры затянулись. Но около двух лет назад Муссолини демонстративно отказался от этого пакта, "без которого, – убежденно заявил мне Барту, – не может быть настоящего мира на Балканах".
Муссолини, который всегда стремился одолеть югославов, понял в то время, что король Александр является "краеугольным камнем" единства страны и стабильного положения на Балканах, а также большим другом и союзником Франции.
Начиная с завтрашнего дня, Барту будет пытаться вместе с королем Александром изыскать пути для возрождения из пепла этого трехстороннего пакта! Он даже рассчитывает обсудить возможность создания Средиземноморской антанты с участием Югославии, Греции, Италии и Франции.
Итак, Барту договорится с королем Александром относительно основных принципов возможного предложения, которое Белград и Париж могли бы сделать Муссолини и которое Барту изложит во время своего предстоящего официального визита в Рим.
* * *
В ту пятницу, 8 октября, Барту, в восторге от перспектив, которые открывают его переговоры с Александром, с увлечением излагает мне механизм действия будущего франко-югославо-итало-греческого пакта.
– На этот раз я действительно сделаю кое-что для моей страны, – восклицает он. – Этот визит Александра будет иметь важное значение, и он позволит мне поехать затем в Рим, имея уверенность в успехе.
Когда я прощалась с ним, он спросил меня:
– А в сущности, почему бы вам не поехать завтра со мной в Марсель встречать Александра?
И так как я ответила Барту, что в Марселе будут репортеры газеты, а я буду ожидать его в Париже, он сказал мне, смеясь:
– А, ну да, правда, я думаю, что ведь вы боитесь покушения!
– Но почему вы уверены, что покушение будет? – спрашиваю я, прощаясь с Барту.
Пожимая плечами, он рассеянно отвечает:
– По-видимому, обнаружено несколько анархистов, которые все подготовили к покушению в Марселе.
Дверь закрывается. Я видела Луи Барту в последний раз.
* * *
На другой день, 9 октября, в полдень, первые выпуски вечерних газет "Пари-миди" и "Пари-суар" действительно сообщают, что существует план покушения на короля Югославии Александра. Газеты даже поясняют, что, по-видимому, речь идет о каких-то замыслах руководителей хорватских террористов Павелича и Першича. Эти последние, проживая с некоторых пор в Берлине, даже издали там свой дневник. В нем, в частности, они рассказывают о том, что несколько лет назад они подписали соглашение с македонской организацией ВМРО.
Одна из двух упомянутых газет напоминает в связи с этим о нападении в прошлом году на поезд Симплон-экспресс и приписывает организацию его хорватским террористам.
Другая газета публикует некоторые выдержки из этого дневника террористов, из коих явствует, что они научились владеть оружием в лагере в Янкапусте, расположенном в Венгрии у югославской границы, и т. д.
Но в промежутке между двенадцатью и тремя часами пополудни в Париже все так заняты своими личными делами!
* * *
Увы, газеты лишь предвосхитили события.
Ровно в два часа король сходит с корабля на Бельгийскую набережную в старом порту Марселя. Его встречает Барту. Оба они и с ними генерал Жорж садятся в автомобиль, оказавшийся, к великому сожалению, открытым, небронированным и с подножками.
Король – как позднее будут рассказывать официальные лица – бледен, он нервно глотает слюну и смущенно, почти испуганно смотрит на неспокойную толпу, которая встречает его то аплодисментами, то свистом. Толпа сдерживается не сплошным кордоном, а только полицейскими, поставленными через каждые десять метров.
У правой дверцы королевского автомобиля находится один лишь полковник верхом на лошади. Мотоциклистов и кавалеристов, присутствие которых обычно предусмотрено в подобных случаях, на этот раз нет.
Кортеж двигается со скоростью "четырех километров в час вместо полагающихся по правилам для передвижения глав государств двадцати километров", будет позднее констатировано во время судебного расследования.
Под приветственные возгласы кортеж следует по улице Канебьер и достигает площади Биржи. Внезапно позади автомобиля раздается свисток. Проходит еще секунда, и в тот момент, когда королевская машина поравнялась со зданием Биржи, из толпы выскакивает человек. Лошадь полковника встает на дыбы, человек проскальзывает мимо нее и вскакивает на подножку автомобиля. Раздаются выстрелы, и король, обливаясь кровью, падает. Барту ранен в руку, рукав его черного сюртука тотчас же пропитывается кровью. Генерал Жорж ранен в живот.
Полковник убивает преступника, которого толпа тут же топчет ногами. И все эти трагические события происходят при гробовом молчании. В обстановке неописуемого беспорядка Александра в конце концов переносят в префектуру, над которой тотчас же приспускают флаг, возвещающий всем, что король умер. Через длительный промежуток времени (примерно через три четверти часа) прибывает санитарная машина. Она увозит Барту, которому вплоть до его прибытия в больницу никто не остановил кровотечения. Общее смятение было таково, что вследствие этого никогда не удастся полностью установить долю ответственности каждого за происшедшее.
На операционном столе в больнице Барту спрашивает слабым голосом: "Как чувствует себя король? Где он?" – "Он цел и невредим и чувствует себя хорошо", – отвечают присутствующие. Тогда из груди министра иностранных дел вырывается вздох облегчения. Проходит несколько секунд. Пелена смерти заволокла теперь глаза Барту.
"Я больше ничего не вижу, где же мои очки?" – шепчет он. И рука, потянувшаяся к лицу, чтобы найти очки, бессильно падает. Все кончено!