* * *
Алиби Муромцева подтвердилось целиком и полностью. В день гибели Ангелины Маркеловой он действительно был в Питере вместе с коллегами-депутатами, с которыми практически не расставался.
Более того, с момента возвращения из Турции он ни разу не набирал мобильного телефона своей отвергнутой возлюбленной. Она ему тоже не звонила.
– Что он имел в виду, когда сказал, что подарил ей перстень царя Соломона? – уныло вопрошал Бунин, сидя в кабинете своего друга следователя Мехова.
– А хрен его знает, – философски отвечал Мехов, строча что-то в большой амбарной книге.
– Ты вообще про этот перстень что знаешь?
– Да то же, что и ты, – Мехов поднял голову и противно загундосил, подражая экскурсоводам. – Был такой еврейский царь Соломон, жутко умный и жутко богатый. Царствовал сорок лет. И был у него магический перстень, который даровал ему необыкновенную силу. А внутри того перстня была мудрая надпись "И это пройдет".
– Да. Все пройдет. И печаль, и радость, – согласился Иван. – Но что имел в виду господин Муромцев? То, что он подарил своей любовнице историческую реликвию?
– Да брось ты, Ванька! Этот перстень – то, что называют артефактом. Он то ли был в природе, то ли не был, то ли его по легенде какая-то рыба съела. И вообще, если бы он дожил до наших дней, то стоил бы миллионы долларов.
– Согласен, – Иван важно кивнул. – Идем дальше. Он подарил Ангелине Степановне что-то, обладающее магической силой?
– Ага. Метлу он ей подарил. Перемещаться в пространстве. Потерпевшая, похоже, была той еще ведьмой.
– Вычеркиваем, – Иван снова склонил голову. – Версия третья. Он подарил ей какое-то кольцо. Вот только при чем здесь царь Соломон?
– Я так думаю, что он собирался с Маркеловой расставаться. Как на перстне было написано: "и это пройдет?" Вот он и намекал, что их связь проходит. Либо он просто морочил тебе голову. Брякнул для красного словца, а мы тут с тобой теперь сидим, голову ломаем, в мистику вдарились.
– Вот что, Саш. Я, пожалуй, к подруге этой самой Ангелины Степановны съезжу. Которая там у нас в деле значится?
– А у нас их две значится. Белова Ольга Николаевна и Цветкова Светлана Леонидовна. Но в свободном доступе к телу только первая. Вторая убыла в служебную командировку в столицу нашей Родины город-герой Москву и приедет только на следующей неделе.
– Ну, значит, я к гражданке Беловой наведаюсь. Ольге Николаевне. Глядишь, она в курсе, что именно наш забавник Сергей Васильевич подарил ее подружке.
– Давай, двигай, – Мехов помахал Ивану рукой и снова склонился над своей амбарной книгой.
Подруга Ангелины Маркеловой, которую звали Олей, оказалась очень даже ничего. Худенькая вертлявая блондинка с большущими глазами, щедро обмазанными синим и черным.
– Эх, умыть бы ее, – подумал Иван, протискиваясь в узенькую прихожую, захламленную сверх всякой меры.
За вешалкой, на которой не осталось ни одного целого крючка, стоял облезлый детский манеж, велосипед без одного колеса, колченогая табуретка, диван с распоротой обшивкой, из-под которой торчал бледный поролон, и батарея разномастных пластиковых бутылок.
Посредине прихожей красовался горшок. Его содержимое легко узнавалось на глаз. И зрительное восприятие неопровержимо подтверждалось густым амбре.
– Вы проходите на кухню, – сказала блондинка, которую ни вид, ни запах горшка, похоже, совсем не печалил. – У меня ребенок спит, так что мы с вами поговорим без помех. Не обращайте внимания, у меня неубрано. Сами знаете, когда ребенок в доме, все из рук валится. Выспаться бы.
Что валится из рук, когда ребенок в доме, Иван не знал. Его бывшая жена любила разглагольствования на тему "надо пожить для себя" и за пять лет супружеской жизни сделала три аборта. Узнав о втором, Иван сломал крышку стола, а после третьего подал на развод.
На кухне оказалось неожиданно чисто. Ни грязной посуды в раковине, ни жирных кастрюль на плите, ни мусора на полу. Капитан Бунин даже нашел целую табуретку, на которую смог присесть без опасения за свои брюки.
– Я вас долго не задержу, Оля, – пообещал он, доставая блокнот. – Вы с Ангелиной Степановной близко дружили?
– Очень близко, – закивала головой блондинка. – Мы с ней со школы лучшие подруги. Вместе в кооперативный техникум поступили. Только я после него сразу продавцом работать пошла, а Лина в институт поступила, а потом в банк устроилась.
– Получается, обскакала вас подруга в карьерном плане?
– Да что вы, – Оля замахала маленькими ручками, – какая мне карьера? Лина – она ведь очень умная была. В техникуме лучше всех училась. А я так, с тройки на тройку. Но вы не думайте, я никогда ей не завидовала. Не всем же в начальники выбиваться. Я вот замуж вышла, сына родила. Мы с мужем хорошо живем, хоть и небогато. Так что иногда Лина еще мне говорила: "Завидую я тебе, Оля. У тебя семья, сын растет, а я все чужие деньги считаю".
– То есть Ангелина Степановна расстраивалась, что не может выйти замуж?
– Ну, не то чтобы расстраивалась. У нее желающие были замуж позвать. Да она ведь разборчивая была, Лина. Говорила, что ей нужен мужчина, который сможет ее содержать.
– А про ее связь с Муромцевым вы знали?
– Конечно. Я же вам говорю, я ее самая близкая подружка была. Я и еще Света, из банка. Но я все равно ближе.
– А за Муромцева она замуж хотела?
– Да что вы, нет, конечно. Он же женатый был и сразу ей сказал, что разводиться не будет. Ее это устраивало. Он ей деньги давал, ремонт в бабушкиной квартире сделал, подарки дарил, не требовал ничего… Да и не любила она его. Так, для денег встречалась.
– Не любила его… А кого она любила?
– Ой, вы знаете, был один парень, она недавно с ним познакомилась, где-то с полгода. Я его никогда не видела, она его ото всех прятала. Так вот у нее от него просто крышу снесло. Как-то сказала мне: "Знаешь, Оля, вот если б он меня замуж позвал, я бы за ним на край света пошла. Как люди говорят, босиком".
– А чего ж она его прятала-то?
– Так он тоже женатый был. И жена у него очень ревнивая. А Линка его так любила, что конспирацию соблюдала, лишь бы ему было хорошо.
– Скажите, Оля, а Муромцев мог знать, что Ангелина Степановна кроме него встречается еще и с другими мужчинами?
– Так он ведь не против был. Он ей как-то сказал, что ты живи, как знаешь, только не наглей и мне на глаза с мужиками не попадайся. И когда я зову, чтобы всегда соглашалась. Вот и все.
– Оля, а что Муромцев дарил вашей подруге?
– Ой, разное дарил. Сережки у нее с бриллиантами. Это от него. В прошлом году на день рождения подарил. А на новый год – колечко. И еще одно притащил перед самой их поездкой в Турцию. Это ваще улет. Я в каратах ничего не понимаю, но там бриллиант просто огромный. У меня вот видите, жемчужина в колечке, мне Толик на рождение сына подарил. Толик – это мой муж. Так вот тот бриллиант еще больше. Линка сказала, будто это кольцо стоит пятьдесят тысяч долларов, но я ей, честно говоря, не поверила. Муромцев, конечно, мужик при деньгах, но это ж уже совсем непостижимые деньжищи…
Иван почувствовал, что у него зачесались уши. Это был признак сильного волнения, которое наступало всегда, когда при расследовании дел он натыкался на очень ценную информацию.
Описанное блондинистой Олей кольцо вполне тянуло на то, что в разговоре с капитаном Буниным Муромцев назвал перстнем царя Соломона. Проблема заключалась в том, что ни на теле Ангелины Маркеловой, ни при обыске в ее квартире не было обнаружено ничего хотя бы отдаленно похожего на кольцо с огромным бриллиантом стоимостью пятьдесят тысяч долларов. И в связи с этим дело приобретало совершенно новый оборот.
* * *
Это он. Теперь я совершенно точно в этом уверена. Я пришла туда с целью увидеть его и как следует рассмотреть. Думала, что для этого мне придется крутиться рядом целый день, но все закончилось гораздо быстрее.
Я зашла в вестибюль как раз в тот момент, когда он выходил из лифта. Когда я первый раз в жизни его увидела, он тоже выходил – из двери маленького магазинчика. В психиатрии это называется дежавю. Я очень хорошо разбираюсь в психиатрии с тех пор как заболела мама.
Так вот, мне показалось, что я перенеслась на четырнадцать лет назад. Он так же вышел из двери, так же вскинул голову, так же посмотрел в мою сторону и так же безразлично отвел глаза.
Конечно, он меня не узнал. Тогда, четырнадцать лет назад, я была ровно вдвое младше, чем сегодня. Но тогда он безразлично отвел глаза не от меня. От Лены. Боже, как она потом плакала…
Моя сестренка познакомилась с этим подлецом в институте. Она только-только поступила на первый курс, очень скучала по дому и страшно боялась Москвы, огромной, холодной и чужой.
Этот парень тоже был из нашего города. Родной, знакомый, частичка прошлой детской жизни. Рядом с ним общежитие казалось не таким страшным, одиночество не таким острым. А потом она влюбилась.
Когда Лена приехала на зимние каникулы, она могла говорить только о нем. Какой он чуткий, заботливый, нежный. Правда, по имени она его почему-то не называла. Только Солнышком. Я помню, как однажды мама, дождавшись, пока я ускачу из кухни, приглушив голос, строго спросила у Лены: "Скажи правду, ты с ним живешь?".
Услышав этот вопрос, я замерла в коридоре в предвкушении ответа. Мне было всего тринадцать, и все, что так или иначе было связано с интимной стороной жизни, интересовало меня чрезвычайно.
– Он настаивает, но я пока не соглашаюсь, – тихо ответила Лена и я разочарованно усвистала в комнату, чтобы меня не застукали за подслушиванием.
Через четыре месяца Лена, забрав документы, вернулась домой. С ней произошла беда, в которую после семейного совета было решено посвятить и меня. На майские праздники моя сестра осталась в общежитии одна. Впереди был трудный экзамен, которого она очень боялась, поэтому решила не ехать домой и взять никак не дававшийся предмет штурмом.
В один из вечеров девчонка с соседнего факультета позвала ее в малознакомую компанию. Немного подумав, уставшая от одиночества и зубрежки Лена согласилась. Дальше все было грубо и обыденно. Мою нежную хрупкую сестру напоили, подливая в шампанское водку. Кроме шампанского она ничего не пила.
Потом девочки куда-то исчезли, и Лена осталась одна с пятью старшекурсниками, которые пустили ее по кругу. Она плакала и звала на помощь, но в пустом общежитии ее никто не услышал. А может и услышал, но не пожелал помочь.
Отпустили ее во втором часу ночи, и до утра Лена остервенело отмывала себя в общежитской душевой, где традиционно не было горячей воды. Пойти в милицию она постеснялась. Боялась позора. Мама была далеко, и единственным человеком, с которым она могла поделиться своей бедой, был ее любимый. Он вернулся в общежитие как раз назавтра.
Давясь слезами, Лена потом рассказывала нам с мамой, как, спрятав лицо в ладонях, она призналась ему, что с ней случилось. Можете себе представить, что она при этом испытывала.
– Ты хочешь сказать, что целый год не давала мне, зато спьяну дала пяти другим мужикам? – холодно спросил он.
– Что ты говоришь? – в ужасе прошептала Лена. – Меня же изнасиловали! Это произошло против моей воли.
– Сучка не захочет, кобель не вскочит, – ответил он. – Я думаю, что нам нужно расстаться. Я встречался с невинной девушкой, которая была слишком правильной, чтобы мне отдаться. Этой невинной девушки больше нет, а пользоваться чужой подстилкой я не стану.
Назавтра Лена ушла из института и приехала домой. Родителям она предпочла рассказать правду. Папа рвался в Москву, чтобы сдать обидчиков в милицию, но сестра была против.
– Его это все равно не вернет, – твердила она. – А рассказывать, как это было, чужим людям я не смогу. Наверняка скажут, что я сама во всем виновата. Тем более что это так и есть. Я сама пошла в эту компанию и сама пила это шампанское. Так что никто не виноват. Только я.
Сестра похудела и стала похожа на привидение. Мы заботились о ней, как могли, но она предпочитала целый день сидеть в своей комнате. Читала книги, слушала музыку или часами сидела на подоконнике и смотрела в окно.
Немного оттаяла она только к концу июля – началу августа. Поступила в наш местный педагогический институт. Начала выходить в большую комнату к телевизору, смеялась над анекдотами, которые рассказывал папа, помогала маме на кухне.
Как-то она согласилась поехать со мной купаться. Когда мы пересаживались с одного троллейбуса на другой, и произошла та самая встреча. Какой-то парень выходил из маленького магазинчика, посмотрел в нашу сторону и отвел глаза. Я даже не поняла, почему Лена остановилась как вкопанная и сильно побледнела. Она долго смотрела ему вслед, а он ушел, так и не обернувшись.
– Кто это? – спросила я, и тогда она назвала его имя. То самое, которое я почему-то никак не могу вспомнить.
Ее очень задело, что он сделал вид, что ее не узнал. Она снова начала запираться в своей комнате. Снова перестала улыбаться. А потом получила письмо от своей институтской подруги. Единственной, которая знала правду о ее поспешном побеге.
Подруга написала, что Ленино изнасилование организовал… ее возлюбленный. Моя сестра просто надоела ему своей безоглядной влюбленностью, отказом вступать в интимные отношения до свадьбы и разговорами об этой самой свадьбе. Жениться он не собирался. Бросить ее без причины не мог из-за нежелания выяснять отношения. Тогда он и предложил старшекурсникам "попробовать целочку". За то, чтобы Лену позвали на ту вечеринку, напоили и сделали с ней все, что хотели, он заплатил пятьсот долларов.
Эта цифра задела Лену больше всего. Я так и вижу, как она после чтения письма сидела на полу, раскачивалась из стороны в сторону и повторяла: "Пятьсот долларов. Теперь я знаю, сколько я стою. Пятьсот долларов. Как дубленка в магазине. Пятьсот долларов. Даже не тысячу. Пятьсот долларов. Он мог сэкономить, если бы просто сказал, что больше меня не любит. Пятьсот долларов…"
Это было очень страшно. Мама хотела вызвать "скорую", но папа не дал, сказав, что Лена успокоится сама. Мы уложили ее в кровать, укрыли одеялом, и вскоре она уснула. Сестра проспала практически целый день, а вечером вышла из своей комнаты абсолютно спокойная. Съела четыре котлеты, выпила большущую чашку чаю с булкой с маслом и пожелала всем спокойной ночи.
Утром папа нашел ее в ванной. Лена повесилась на поясе от своего халата, привязав его к крюку, на котором крепится душ. Она сделал это очень тихо. Никто из нас даже не проснулся.
После похорон я поймала себя на мысли, что ищу ЕГО в каждом прохожем. С тех пор прошло четырнадцать лет, и наконец-то я его нашла. Это он. Теперь я совершенно точно в этом уверена. Он за все мне ответит. За все!
Глава седьмая
О лучших друзьях девушек
Есть люди, в которых живет бог.
Есть люди, в которых живет дьявол.
А есть люди, в которых живут только глисты.
Фаина Раневская
К концу дня она чувствовала себя совершеннейшей развалиной. Утром, выскочив из кабинета Развольского, как ошпаренная, метнулась в свой кабинет и схватилась за бутылку минералки. Руки тряслись так, что, наливая воду в стакан, она пролила на пол больше половины.
Сделав несколько глотков, Наталья задержала дыхание и попыталась успокоиться. Но сердце скакало в груди раненным зайцем, металось по грудной клетке в поисках темного уголка, куда можно было бы спрятаться. Чтобы в глазах не стоял распластанный по стене Развольский, в ушах не звучал его хриплый стон, а в расплавленном жидкой лавой мозге не билась мысль, что он опять ей изменил.
Подлец. Мерзавец. Негодяй. Ведь он же не может не знать, как она, Наталья его любит. Да она всю эту проклятую фирму тащит на себе только потому, что это нужно ему. Вот уже пять лет она предугадывает любое его желание, мирится с его дурным характером, подстраивается под его настроение.
Она совсем в нем растворилась. У нее уже давно отсутствуют свои мысли, свои чувства, свои желания. Стас. Стас. Всегда и везде только Стас. А он крутит свои пошлые романчики прямо у нее под носом. И с кем! С этой драной кошкой с облезлым лаком на ногтях. Дешевкой с пластмассовыми серьгами и полным отсутствием вкуса!
А вдруг у него это серьезно? А вдруг он полюбил эту пергидрольную Анечку с тугой, отставленной назад попкой. Насколько она моложе ее? Лет на четырнадцать, а может, и больше? А вдруг он разлюбил ее, Наталью? А вдруг больше никогда-никогда не прижмет к себе, не назовет этим дурацким словом "Заяц", не позовет на квартиру? Вдруг она больше никогда-никогда не утонет в его шоколадных глазах?
Нет. Все, что угодно, только не это. Она будет терпеть столько, сколько надо. Пусть Стас перетрахает всех девок их конторы и близлежащих трех кварталов. Она не скажет ему ни слова. Лишь бы не бросил. Лишь бы она все еще была ему нужна. Стас. Стасик. Родной, любимый…
Когда Развольский с виноватым видом просочился к ней в кабинет, Наталья уже сидела за столом и подписывала бумаги. Письма от шведов в электронной почте не было. И она усиленно уверяла саму себя, что это главная причина ее отвратительного настроения.
– Сердишься? – миролюбиво спросил шеф.
– Нет, почему я должна на тебя сердиться? – Наталья пожала плечами и продолжила разбирать бумаги.