"В намерения Гитлера входило, - продолжал Риббентроп, - подтолкнуть к участию в антикоммунистическом фронте также и Британскую империю". Он упорно убеждал своего коллегу Идена в реальности коммунистической угрозы для Великобритании и необходимости совместной борьбы с нею. "Я хотел доказать ему значение этого идеологического сплочения для всего культурного мира. Когда Иден заявил мне, что в Англии подписание Антикоминтерновского пакта… воспринято с неудовольствием, я со всей откровенностью растолковал ему смысл и цель пакта и его значение для всего некоммунистического мира… Но я натолкнулся на полное непонимание со стороны Идена, и даже позже мне никогда не доводилось услышать от английского правительства хоть что-то насчет этой инициативы".
Неуспех этой миссии стал одной из главных причин антипатии будущего рейхсминистра к "лондонским лавочникам". Подводя неутешительные итоги своей работы в качестве посла при Сент-Джеймском дворе, Риббентроп 2 января 1938 г. направил Гитлеру обширный доклад, где сделал вывод о бесперспективности поисков союза с Лондоном (13). По существу это была программа новой внешней политики.
"По мере осознания того, что Германия не желает связывать себя сохранением status quo в Центральной Европе и рано или поздно возможно военное столкновение в Европе, надежда на понимание со стороны дружественных ей английских политиков (если только они в настоящее время не играют всего лишь предназначенную им роль) постепенно исчезает. Тем самым поставлен судьбоносный вопрос: не окажутся ли Англия и Германия в Конечном счете поневоле в разных лагерях и не придется ли им однажды снова выступить друг против друга… Наша политика, как я считаю, должна и далее быть направлена на компромисс при полном соблюдении интересов наших друзей (Италии и Японии. - В.М.). Нам следует и впредь укреплять у Англии понимание того, что компромисс и взаимопонимание между Германией и ею, в конечном счете, все же возможны… Если Англия с ее союзами окажется сильнее, чем Германия и ее друзья, она, по моему разумению, рано или поздно удар нанесет. Если, напротив, Германии удастся осуществить свою политику союзов так, что германская группировка будет сильнее или равноценна английской, Англия, возможно, все же попыталась бы еще достигнуть компромисса. Однако при застывших фронтах внезапный компромисс между ними при наличии весьма разноречивых интересов кажется мне немыслимым".
В итоге Риббентроп предлагал следующее: "Упорное создание в условиях полной секретности, без какой-либо огласки, союзнической группировки держав против Англии, т. е. практически укрепление нашей дружбы с Италией и Японией… У Англии, как и у Франции, не должно существовать никакого сомнения насчет того, что Италия и Япония твердо стоят на нашей стороне и в надлежащем случае совместные силы данной группировки будут незамедлительно введены в бой. Италия и Япония столь же серьезно заинтересованы в сильной Германии, как и мы - в сильной Италии и сильной Японии… Далее, привлечение на нашу сторону всех тех государств, интересы которых прямо или косвенно согласуются с нашими". Так - пожалуй, впервые в официальном документе - оформилась концепция Риббентропа, открывавшая путь не только к "треугольнику" Берлин - Рим - Токио, но и к более широкой евразийской комбинации держав, объединенных противостоянием атлантистскому блоку.
8 октября 1937 г. Рихард Зорге сообщал в Москву о беседах с Альбрехтом Хаусхофером, "специальным информатором Риббентропа, который провел здесь два месяца, имея прекрасные связи со всеми руководящими лицами". Хаусхофер-младший поведал Зорге, что "во второй половине ноября ожидается важное решение относительно развития японско-германского сотрудничества. Он будет советовать Риббентропу усилить тесное сотрудничество, но избегать немедленных совместных действий до тех пор, пока слабость Японии не будет совсем преодолена или, по крайней мере, уменьшена при содействии Германии" (14). Месяцем позже Осима предложил Кейтелю и Канарису заключить двустороннее соглашение о консультациях и обмене информацией (не ограничиваясь Советским Союзом!) в качестве первого шага на пути к военному альянсу. Затем инициативу взял на себя Риббентроп, которому был нужен личный дипломатический триумф. Став в феврале 1938 г. министром, он выдвинул идею пакта о взаимопомощи с Японией, содержащего конкретные взаимные обязательства политического и военного характера, прямо направленного против СССР, а косвенно против Франции и Великобритании, на союзнические и даже просто дружественные отношения с которыми Германия уже не могла рассчитывать. Проект предусматривал: а) двусторонние консультации в случае "дипломатических затруднений" с третьей страной; 6) взаимную политическую и дипломатическую помощь в случае "угрозы"; в) взаимную военную помощь в случае нападения третьей страны.
Правящие круги Японии, несмотря на усилия прогермански настроенных военного министра Итагаки и послов в Берлине и Риме Осима Хироси и Сиратори Тосио (назначены осенью 1938 г.), потопили все проекты Риббентропа в бесконечных "изучениях" и "рассмотрениях". Так японская бюрократия во всех трудных случаях поступает и сегодня. "Укрепление Антикоминтерновского пакта", о котором много говорили в 1938–1939 гг., не состоялось (15).
В Европе наступило время решительных действий. Подчеркнутое внимание Гитлера к советскому полпреду Алексею Мерекалову на новогоднем приеме в рейхсканцелярии 12 января 1939 г. сразу же стало предметом всеобщих спекуляций, хотя их краткая беседа не выходила за рамки протокола. Важно было не содержание разговора, но факт внимания Гитлера к представителю СССР, отношение к которому официальных лиц рейха ранее было подчеркнуто пренебрежительным.
Другой банкет, связанный с не менее важными событиями, проходил 19 апреля 1939 г. в берлинском отеле "Адлон". Столица праздновала пятидесятилетие "обожаемого фюрера", находившегося в расцвете сил и зените славы: здравицы, парады, банкеты, растроганные ветераны нацистского движения и обилие иностранных гостей. После приема Риббентроп уединился с Осима и Сиратори. Посетовав, что согласие Токио на предложения о союзе до сих пор не получено, он заметил, что у Гитлера остался единственный выход - нормализовать отношения с Москвой, чтобы сорвать планы Лондона и Парижа по созданию антигерманского фронта. А затем поделился с послами заветной идеей континентального блока "от Гибралтара до Иокогамы".
Сиратори пришел со встречи взволнованным. На беззаботные слова Осима: "Пойдем-ка, выпьем", - он ответил: "Выпивать не время". Был четвертый час утра (разговор министра с послами продолжался с двух до трех пополуночи), но японцы, включая обоих послов и их военных атташе, собрались в номере у Сиратори, который решительно сказал: "Предупреждение Риббентропа о германо-советском сближении полностью соответствует моим давним предположениям. Это несомненная правда, надо немедленно сообщить домой". Осима отмахнулся от услышанного как от блефа, не веря в возможность нормализации отношений между "коричневыми" и "красными". Телеграмму в Токио послали, но министр Арита ее проигнорировал (16). Как и прочие предупреждения аналогичного содержания, даже делавшиеся публично - например, в статьях влиятельного и хорошо осведомленного политического аналитика Киесава Киеси.
Слова Риббентропа не были блефом, но наиболее актуальной на тот момент задачей стало окончательное укрепление европейских позиций рейха, который оккупацией остатков Чехословакии в середине марта бросил вызов всем сразу. 28 апреля Гитлер выступил с программной речью перед рейхстагом. Оповестив мир о разрыве англогерманского морского соглашения 1935 г. и польско-германской декларации о дружбе и ненападении 1934 г., он заявил о готовности нормализовать отношения с Великобританией, если она "с пониманием" отнесется к интересам Германии, обрушился с нападками на Польшу, но демонстративно воздержался от выпадов против СССР. 4 мая Литвинов был заменен на посту наркома иностранных дел Молотовым: по общему мнению, предупреждение Лондону и Парижу, не стремившимся к диалогу, и шаг навстречу Германии. 22 мая в Берлине Риббентроп и Чиано подписали договор о дружбе и союзе, торжественно названный "Стальным пактом" (см. следующую главу). Москва от публичной реакции воздержалась. Японский премьер Хиранума Киитиро поздравил Гитлера и Муссолини, но Токио остался в стороне от Большой Политики, потому что тогда она делалась в Европе.
Это было неудачей Риббентропа, после которой он мог взять реванш только на русском направлении. История переговоров, предшествовавших "московскому Тильзиту" 23 августа 1939 г., хорошо известна (17), поэтому ограничусь лишь несколькими ключевыми цитатами от первого лица.
Между 22 и 26 мая Риббентроп подписал проект инструкций послу в Москве графу Шуленбургу. Вот что рейхсминистр хотел довести до сведения Молотова:
"Пришло время для умиротворения и нормализации германо-советских отношений… Главным фактором в германской внешней политике является тесная связь с Италией, ныне закрепленная договором о союзе. Этот союз, как видно из самой сути вещей, не направлен против Советской России и никоим образом, даже косвенно, не затрагивает ее интересов. Он направлен исключительно против англо-французской комбинации. Что касается наших отношений с Японией, то мы заявляем совершенно открыто, что намереваемся расширять и укреплять их… С учетом наших хороших отношений с Японией мы можем способствовать преодолению русско-японских расхождений; в любом случае, мы никоим образом не заинтересованы в углублении этих расхождений, а, напротив, уверены, что можем содействовать тому, чтобы японская внешняя политика взяла такой курс, который не приведет к конфликту с Россией… Взвесив реальное соотношение сил и интересов, мы не видим, что могло бы подвигнуть Советскую Россию активно включиться в игру британской политики по окружению (Германии. - В.М.)" (18).
Гитлер инструкции отверг. Риббентроп продолжал добиваться одобрения своей программы и, в конце концов, добился. Вечером 2 августа - несомненно, с санкции фюрера - он заявил поверенному в делах Астахову, который отметил, что "беседа… носила характер монолога": "В наших взаимоотношениях накопилось много болячек. Они не могут пройти внезапно. Для рассасывания их нужно время, но изжить их возможно… Мы считаем, что для вражды между нашими странами оснований нет. Есть одно предварительное условие, которое мы считаем необходимой предпосылкой нормализации отношений - это взаимное невмешательство во внутренние дела. Наши идеологии диаметрально противоположны. Никаких поблажек коммунизму в Германии мы не допустим. Но национал-социализм не есть экспортный товар, и мы далеки от мысли навязывать его кому бы то ни было. Если в вашей стране держатся такого же мнения, то дальнейшее сближение возможно… Что же касается остальных вопросов, стоящих между нами, то никаких серьезных противоречий между нашими странами нет. По всем проблемам, имеющим отношение к территории от Черного до Балтийского моря, мы могли бы без труда договориться" (19).
15 августа Шуленбург сообщил Молотову послание Риббентропа, полученное ночью из Берлина:
"1. Идеологические расхождения между Национал-Социалистической Германией и Советским Союзом были единственной причиной, по которой в предшествующие годы Германия и СССР разделились на два враждебных, противостоящих друг другу лагеря. События последнего периода, кажется, показали, что разница в мировоззрениях не препятствует деловым отношениям Двух государств и установлению нового и дружественного сотрудничества. Период противостояния во внешней политике может закончиться раз и навсегда; дорога в новое будущее открыта обеим странам.
2. В действительности, интересы Германии и СССР нигде не сталкиваются. Жизненные пространства Германии и СССР прилегают друг к другу, но в столкновениях нет естественной потребности. Таким образом, причины для агрессивного поведения одной страны по отношению к другой отсутствуют. У Германии нет агрессивных намерений в отношении СССР. Имперское правительство придерживается того мнения, что между Балтийским и Черным морями не существует вопросов, которые не могли бы быть урегулированы к полному удовлетворению обоих государств… Политическое сотрудничество между двумя странами может иметь только положительный результат. То же самое относится к германской и советской экономике, сотрудничество которых может расширяться в любом направлении.
3. Нет никакого сомнения, что сегодня германо-советские отношения пришли к поворотному пункту своей истории. Решения, которые будут приняты в ближайшем будущем в Берлине и Москве по вопросу этих отношений, будут в течение поколений иметь решающее значение для германского и советского народов. От этих решений будет зависеть, придется ли когда-нибудь двум народам снова, без возникновения каких-либо действительно непреодолимых обстоятельств, выступить друг против друга с оружием в руках или же снова наступят дружеские отношения. Прежде, когда они были друзьями, это было выгодно обеим странам, и все стало плохо, когда они стали врагами.
4. Верно, что Германия и Советский Союз, в результате многолетней вражды их мировоззрений, сегодня относятся друг к другу с недоверием. Должно быть счищено много накопившегося мусора. Нужно сказать, однако, что даже в этот период естественные симпатии немцев и русских друг к другу никогда не исчезали. На этой базе заново может быть построена политика двух государств.
5. Имперское правительство и Советское правительство должны на основании всего своего опыта считаться с тем фактом, что капиталистические демократии Запада являются неумолимыми врагами как Национал-Социалистической Германии, так и Советского Союза. Сегодня, заключив военный союз, они снова пытаются втянуть СССР в войну против Германии. В 1914 году эта политика имела для России катастрофические последствия. В общих интересах обеих стран избежать на все будущие времена разрушения Германии и СССР, что было бы выгодно лишь западным демократиям…
6. Насколько нам известно, Советское правительство также желает внести ясность в германо-советские отношения… Имперский Министр иностранных дел фон Риббентроп готов прибыть в Москву с краткосрочным визитом, чтобы от имени Фюрера изложить взгляды Фюрера господину Сталину. Только такое непосредственное обсуждение может, по мнению господина фон Риббентропа, привести к изменениям; и, таким образом, закладка фундамента для некоторого улучшения германо-русских отношений уже не будет казаться невозможной" (20).
"Молотов с величайшим интересом выслушал информацию, которую мне поручено было передать, - сообщал Шуленбург шефу, - назвал ее крайне важной и заявил, что он сразу же передаст ее своему правительству и в течение короткого времени даст мне ответ. Он может заявить уже сейчас, что Советское правительство тепло приветствует германские намерения улучшить отношения с Советским Союзом и теперь, принимая во внимание мое сегодняшнее сообщение, верит в искренность этих намерений… Молотов повторил, что, если мое сегодняшнее сообщение включает в себя идею пакта о ненападении или что-то похожее, вопрос должен быть обсужден более конкретно, чтобы в случае прибытия сюда Имперского Министра иностранных дел вопрос не свелся к обмену мнениями, а были приняты конкретные решения" (21).
Они и были приняты. В Москве рейхсминистра ждала всемирная, хотя и двусмысленная слава.
Эпилог у этой истории тоже двусмысленный.
Рано утром 22 июня 1941 г. Риббентроп делал официальное заявление советскому послу В.Г. Деканозову о начале войны. По воспоминаниям переводчика посла В.М. Бережкова, произошло следующее:
"Рейхсминистр перед объявлением об этом гибельном для нацистского рейха шаге выпил, видимо, для храбрости… Лицо его пошло красными пятнами, руки дрожали. Выслушав заявление Риббентропа о том, что два часа назад германские войска пересекли советскую границу, посол резко поднялся и сказал, что германские руководители совершают преступную агрессию, за которую будут жестоко наказаны. Повернувшись спиной и не прощаясь, Деканозов направился к выходу. Я последовал за ним. И тут произошло неожиданное: Риббентроп поспешил за нами, стал шепотом уверять, будто лично был против решения фюрера о войне с Россией, даже отговаривал Гитлера от этого безумия, но тот не хотел слушать. "Передайте в Москве, что я был против нападения", - донеслись до меня последние слова Риббентропа, когда, миновав коридор, я уже спускался вслед за послом с лестницы" (22).
Трудно вообразить более странное поведение министра иностранных дел страны, только что совершившей внезапное для противника, тщательно подготовленное нападение, гарантировавшее, как казалось, быстрый и бесспорный успех. Трудно представить и тем более объяснить, если исходить из обычных идеологем, как пытался сделать это сам Бережков: "Почему он так нервничал, этот фашистский головорез, который так же, как и другие гитлеровские заправилы, был яростным врагом коммунизма и относился к нашей стране и к советским людям с патологической ненавистью… Конечно, он лгал, уверяя, будто отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Но все же что означали его последние слова? Тогда у нас не могло быть ответа. А теперь, вспоминая обо всем этом, начинаешь думать, что у Риббентропа в тот роковой момент… возможно, шевельнулось какое-то мрачное предчувствие" (23).
Не верить свидетельству Бережкова оснований нет, равно как и нет оснований принимать его объяснение. Теперь мы знаем, что Риббентроп сопротивлялся войне, которую считал губительной для "евразийского блока" и всей своей политики в целом. Поэтому и совершил столь странный и для этого случая, и для своего ранга поступок.
Молотов, в те же самые часы, при расставании пожал руки германскому послу графу Шуленбургу и советнику Хильгеру. Последнему запомнилось "усталое и измученное лицо" наркома, "изо всех сил пытавшегося скрыть внутренние переживания" (24).
Глава седьмая. Бенито Муссолини (1883–1945) и Галеаццо Чиано (1903–1944): драма амбивалентности
Пользуясь термином психоанализа, можно сказать, что внешняя политика Муссолини отличалась "амбивалентностью". Поясняя в 1920 г. это еще новое в ту пору слово, Джордж Вирек, один из первых пропагандистов теории Фрейда в США, заметил, что его вполне можно объяснить знаменитым стихом Катулла "odi et аmо", "ненавижу и люблю" - одновременно.
Муссолини не скрывал глубокого уважения, которое питал к Британской империи, - и в результате стал ее врагом. Он смолоду не любил немцев, после первой встречи с Гитлером в 1934 г. в кругу приближенных обозвал его "сумасшедшим" - и всего через несколько лет вступил с ним в самоубийственный союз. "Если бы внешняя политика дуче была столь же мудрой, как и его внутренняя политика, он и сейчас правил бы нами", - заявил в 1960 г. изумленному журналисту знаменитый писатель Альберто Моравиа, которого трудно заподозрить в симпатиях к фашистам. Муссолини мечтал о военных лаврах, достойных Рима цезарей, отправляя итальянские войска на Корфу в 1923 г. и в Абиссинию в 1935 г., - и всеми силами пытался уклониться от участия в европейской войне осенью и зимой 1939/40 гг. Он всю жизнь боролся не только против коммунистов внутри Италии, но и против мировой революции - и поставил вопрос о признании большевистской России уже в ноябре 1922 г., вскоре после прихода к власти, одним из первых в Европе установил дипломатические отношения с СССР в феврале 1924 г., а в сентябре 1933 г. подписал с Москвой договор о дружбе, ненападении и нейтралитете. Любопытная деталь: Муссолини, не оставлявший журналистской и редакторской работы даже в бытность главой правительства, собственноручно написал по этому поводу статью для своей газеты "Popolo d'ltalia".