После встречи 6–7 мая в Милане Риббентроп и Чиано объявили о предстоящем заключении двустороннего договора с целью согласованного ведения политики в Европе. Утром 13 мая Риббентроп принял Осима и сделал ему последнее дружеское предупреждение, что "германское и итальянское правительства намерены без каких-либо изменений продолжать свою прежнюю политическую линию в отношении Японии" и что "трехсторонним переговорам Берлин - Рим - Токио подписание германо-итальянского союзнического пакта не нанесет никакого ущерба", но "ни от германского, ни от итальянского правительства не зависит тот факт, что заключение тройственного пакта так затянулось". Он даже подсказал собеседнику выход: "Германское и итальянское правительства высказывают настоятельное пожелание, чтобы японское правительство в скором времени приняло свое окончательное решение, с тем чтобы можно было тайно парафировать тройственный пакт одновременно с подписанием германо-итальянского пакта" (11). Счет шел на дни: подписание было назначено на 22 мая. Риббентроп настаивал на участии Японии, но не собирался откладывать пакт с Италией. Чиано заметил, что считает эти попытки бессмысленными: "Японцы не примут за шесть дней решение, которое они не могут принять шесть месяцев".
22 мая в Берлине министры подписали договор о дружбе ("Стальной пакт"), предписывавший сторонам: "Согласовывать свои позиции по всем вопросам, касающимся их взаимных интересов или общего положения в Европе" (статья 1); в случае "угрозы извне" проводить "консультации о мерах, которые необходимо будет предпринять для соблюдения своих интересов" и оказывать "полную политическую и дипломатическую поддержку с целью устранения этой угрозы" (статья 2); поддерживать партнера "всеми своими военными силами на суше, на море и в воздухе" в случае "военного конфликта с другой державой или с другими державами" (статья 3); "углублять свое сотрудничество в военной области и в области военной экономики" (статья 4); "в случае совместного ведения войны заключить перемирие или мир лишь в полном согласии друг с другом" (статья 5); "сохранить отношения… с дружественным им державами… в будущем и совместно соответствующим образом учитывать интересы, связывающие их с этими державами" (статья 6). Договор заключался на десять лет и вступал в силу немедленно после подписания (12).
Теперь Муссолини занимало другое - как остаться в стороне от европейской войны. 30 мая он подготовил меморандум для Гитлера о том, что война неизбежна, но "Италия нуждается в подготовке., до конца 1942 г." и "не желает преждевременно начинать войну европейского характера". Дуче назвал свою политику нон беллиджеранца, "неучастие в войне"; аналогичную формулу (мукайню) применило и японское правительство в сентябре 1939 г. Советские историки отмечали, что это "не имеет ничего общего с нейтралитетом", но то же самое можно сказать о политике США в отношении войны в Европе в 1939–1941 гг., когда они явно поддерживали одну сторону (13).
Получив меморандум, фюрер пришел в бешенство; бумага была погребена в архивах, а отношение немцев к союзникам стало подозрительным. Муссолини на самом деле боялся войны. 28 августа поверенный в делах Лев Гельфанд писал Молотову из Рима, может, несколько сгущая краски: "Экономическое положение становится, все более и более напряженным… Непопулярность войны растет с каждым днем. Ненависть к немцам охватывает самые разнообразные слои населения… В случае выступления на стороне Германии против Англии и Франции основной удар придется принять более слабому, менее защищенному стратегически, а географически более уязвимому итальянскому партнеру "оси"… В Риме потеряли веру в возможность дальнейших безболезненных захватов и потому предпочитают пока сохранить и закрепиться на достигнутом".
Дуче даже вызвался помочь Берлину в нормализации отношений с Москвой. Чиано "подчеркнуто напоминал об итальянских "заслугах" в советско-германском сближении за истекшие три месяца… Сейчас, естественно, Чиано пытается перед нами нажить некоторый капитал, - сообщал Гельфанд 28 августа, - а перед представителями других стран похвастаться, что советско-германское соглашение является в основном продуктом итальянского творчества… Я не счел, естественно, нужным спорить с Чиано по этому поводу и объяснять действительные причины решающего поворота Гитлера. Изменение позиции Германии в советском вопросе, конечно, объяснялось не советами и рекомендациями Рима. В учете вообще второстепенной роли Италии (выделено мной. - В.М.) нынешние заявления Чиано… являются для Рима некоторой компенсацией, отнимать которую вряд ли есть нужда" (14).
25 августа Гитлер сам объяснил дуче решение пойти на пакт с Москвой, как обычно извинившись, что не информировал его ранее: "Благодаря переговорам с Советской Россией в международных отношениях возникло совершенно новое положение, которое должно принести Оси величайший из возможных выигрышей… Гарантируется благожелательное отношение России на случай любого конфликта". Муссолини ответил, что полностью одобряет пакт, и добавил, что будет готов к войне "на земле, в море и в воздухе" в 1942 году (15).
5 сентября Гельфанд сообщал в Москву "доверительно" полученную от директора Политического департамента МИД Бути информацию: "Муссолини высказал Чиано мысль о необходимости как можно теснее связаться с СССР, углубить отношения, иметь постоянный контакт, желательно типа консультации, ибо, как он полагает, никогда в прошлом интересы обеих стран настолько не совпадали… Муссолини думает, что в свете развернувшихся событий ни Италия, ни СССР не захотят допустить перспективно опасное и переходящее за определенные рамки усиление Германии (снова амбивалентность! - В.М.)… Муссолини полагает, что перспектива нынешней войны рассматривается Москвой не только в общереволюционном плане, но и в плане чисто государственных советских интересов. Именно в последнем плане и в качестве решающей в конечном счете силы проявится роль СССР. Италии поэтому надлежит на Москву опираться и согласовывать свою политику" (16).
Намечавшееся улучшение отношений было сорвано советско-финской "зимней войной", в ходе которой Италия заняла резко антисоветскую позицию. Ее общественное мнение (возможно, без нажима властей, хотя в Москве предполагали обратное) дружно приняло сторону малой страны, ставшей жертвой агрессии "русского медведя". В начале декабря 1939 г. фашистская молодежь устроила "кошачий концерт" новому советскому полпреду Николаю Горелкину, после чего Молотов пошел на беспрецедентный шаг: Горелкин был отозван до вручения верительных грамот "ввиду занятой итальянским правительством враждебной линии в отношении Советского Союза, что особенно сказывается в финляндском вопросе" (17). Полпреду было предписано уехать вместе с семьей, чтобы не было сомнений в серьезности происходящего. В первых числах января 1940 г. итальянский посол Аугусто Россо покинул Москву "с вещами". Отношения потенциальных союзников оказались в точке замерзания. 10 января Шуленбург писал в Берлин, что "восстановление нормальных отношений между Римом и Москвой, бесспорно, в наших общих интересах" и что первый шаг следовало бы сделать СССР, который раньше отозвал своего посла (18).
9 декабря, одновременно с решением об отзыве Горелкина, Молотов вызвал Шуленбурга и заявил ему протест по поводу того, что Италия послала на помощь Финляндии 50 самолетов с летчиками, которые были провезены через территорию Германии. Позицию Италии Молотов квалифицировал как "вызывающую" и "возмутительную" и выразил сомнения, что послу ничего не известно о происходящем, так как об этом якобы пишет вся мировая пресса. Два дня спустя Риббентроп вызвал Шкварцева и в свою очередь заявил ему протест в отношении сообщения ТАСС на ту же тему, указав, что с началом военных действий Германия - в соответствии с провозглашенным ей нейтралитетом - прекратила все поставки оружия в Финляндию, несмотря на имеющиеся контракты. Рейхсминистр подчеркнул, что появление подобных официальных сообщений в печати (все понимали, кто говорил голосом ТАСС) на руку только Лондону. Шуленбург посетил Молотова, чтобы продублировать информацию. Нарком, скорее "для порядка", заявил, что располагает информацией "не только из газет", намекая на разведывательные источники, но в целом инцидент по обоюдному согласию был исчерпан.
После очередного приезда Риббентропа в Рим и заключения советско-финского мирного договора 12 марта 1940 г. дуче более не упорствовал. 14 марта рейхсминистр проинформировал о переговорах советского полпреда, подчеркнув: "Я сказал ему (Муссолини. - В.М.), что наши отношения с Россией становятся все более тесными и что с заключением пакта о ненападении и договора о дружбе создан базис для прочного и ясного сотрудничества этих стран. Я одновременно сказал Муссолини, что мы, в Германии, сожалеем, что между Италией и Россией не имеется близких взаимоотношений, как между Россией и Германией. В особенности сожалел я об этом потому, что как раз сам Муссолини перед заключением советско-германского соглашения говорил, что он приветствовал бы с точки зрения Италии улучшение отношений Германии с СССР… Дуче сказал, что он сам также желал бы улучшения советско-итальянских отношений". Заявив о готовности содействовать примирению между Римом и Москвой, "Риббентроп подчеркнул, что сообщает все это для информации Молотова и Сталина", - немедленно телеграфировал в Москву Шкварцев (19).
17 марта Шуленбург повторно проинформировал Молотова об итогах встречи и попытался привлечь его внимание к необходимости нормализации отношений с Италией. Нарком резко ответил, что этот вопрос "не вызывает интереса", поскольку "инициатором ухудшения советско-итальянских отношений был не СССР, а Италия", и что "высказывания Муссолини ничем не подкреплены". "Шуленбург спрашивает, правильно ли будет, если он сделает такой вывод, что СССР занимает выжидательную позицию в отношении Италии. Тов. Молотов отвечает, что нет, он этого не сказал. Он сказал, что вопрос этот не представляет сейчас интереса, так как для нас непонятно, для чего нужно было Италии всю эту кашу затевать" (20). Тем не менее посол заключил, что ситуация не безнадежна, о чем сообщил в Берлин. Ухватившись за это, Риббентроп предложил Шуленбургу "подсказать" Молотову идею одновременно возвратить послов на "рабочие места".
18 марта Муссолини и Гитлер встретились на перевале Бреннер. 21 марта Риббентроп направил Шуленбургу информацию о встрече для устной передачи Молотову, однако нарком принял его только 26 марта. Основные итоги переговоров сводились к следующему: "Обмен мнениями показал, что ввиду упорства западных держав возможности заключения мира в настоящий момент нет. Германия поэтому непоколебима в своей решимости продолжать войну до победного конца… В беседе было установлено полное единомыслие о формах дальнейшего сотрудничества между Германией и Италией, направленного против западных держав. К вопросу об отношениях между Германией и СССР Муссолини заявил, что он понимает и приветствует германо-советское сближение. При этом Муссолини упомянул, что в свое время он, после Германии, первым вошел в официальные сношения с Советским правительством. Муссолини ясно дал понять, что он считает желательным улучшение отношений между СССР и Италией. Фюрер подробно изложил Муссолини, как он путем опыта пришел к убеждению, что соглашение между Германией и Англией невозможно, как он поэтому стал искать сближения с Советским Союзом, которое стало возможным благодаря мудрой прозорливости Сталина. Фюрер подчеркнул, что, по его мнению, между Германией и СССР не только нет никаких противоречий, но что обе страны дополняют друг друга политически и экономически. Фюрер выразил свое твердое убеждение в долговечности германо-советских отношений и заявил, что он исполнен желания и решимости углубить и развивать эти отношения. Фюрер и Муссолини констатировали, что ввиду отсутствия каких-либо противоречий между Германией, Советским Союзом и Италией добрые отношения между ними диктуются их общими интересами".
"После чтения вышеуказанной информации… Шуленбург останавливается на вопросе об улучшении советско-итальянских отношений. Он сообщил, что Риббентроп крайне сожалеет, что существующие отношения между СССР и Италией дают повод врагам Германии усматривать отсутствие третьего звена в союзе (выделено мной. - В.М.). Риббентроп констатирует, что Муссолини совершенно ясно и определенно выразил желание улучшить советско-итальянские отношения. Причем Риббентроп не находит, что СССР должен первым сделать соответствующий шаг. Он желает принять на себя роль посредника и предлагает в качестве первого шага и в целях сохранения престижа той и другой страны одновременное возвращение посла Италии в Москву и полпреда СССР в Рим.
Тов. Молотов отвечает, что он не знает, насколько серьезны пожелания Муссолини… Шуленбург замечает, что в прошлой беседе (17 марта. - В.М.) тов. Молотов указал на неопределенность пожеланий Италии. Сейчас в ответ на это Риббентроп подчеркивает, что высказывания Муссолини являются вполне определенными. Тов. Молотов вновь подчеркивает, что остается неясным, чем было вызвано обострение советско-итальянских отношений со стороны Италии, и, главное, в тот момент, когда СССР установил близкие отношения с Германией… Затем тов. Молотов спрашивает, собирается ли Италия предпринять какие-либо шаги для улучшения советско-итальянских отношений. Шуленбург отвечает, что он уже сам указывал итальянскому посланнику (поверенному в делах. - В.М.) на необходимость каких-либо шагов и предпринять что-либо в прессе" (21).
Однако Чиано не спешил. 23 марта Гельфанд сообщал в Москву: "Рассказывая о пребывании здесь Риббентропа, Чиано отметил, что германский министр является "сторонником улучшения итало-советских отношений", в восторге от СССР и пленен товарищем Сталиным, о котором долго рассказывал на интимном ужине у Чиано. Однако через минуту министр высмеивал сообщение французского радио о плане какого-то итало-советского сотрудничества и о предстоящей итало-германо-советской конференции в Вене. Из всей последней тирады министра, как и из его отдельных замечаний, вытекало, что Италия явно не предполагает радикально менять своей линии в отношении СССР. Поскольку, как следовало из слов Чиано, Рим будет пытаться продолжать экономическое сотрудничество с Парижем и Лондоном и сохранять свою политику в отношении Испании, Ватикана и Балканских стран, спекуляция Италии на антибольшевизме в какой-то форме сохраняется" (22). Молотов прекрасно понимал это, что видно из его телеграммы Гельфанду от 1 мая: "Мы расцениваем Чиано как отрицательный фактор в отношениях между СССР и Италией. Если бы не Чиано и его окружение, отношения СССР с Италией были бы лучшими. События последних месяцев показали, что Чиано является непримиримым врагом Советского Союза" (23).
Геополитическая интуиция не подвела наркома. 5 мая он заявил Шуленбургу, что СССР не против нормализации отношений с Италией, но только если она предпримет конкретные действия в доказательство своей доброй воли. 20 мая в Риме Макензен говорил об этом с Чиано, который снова упирался, повторяя, что во всем виновата Москва, первой отозвавшая своего посла, и что "несколько безобидных студенческих демонстраций перед русским посольством - недостаточное основание для такого шага" (24). И тут Муссолини, готовясь вступить в войну, решил "закрыть вопрос". 29 мая Чиано сообщил Макензену о согласии на одновременное возвращение послов, как и предлагал Риббентроп, причем в ближайшие дни и без лишних формальностей. Обрадованный рейхсминистр 30 мая известил об этом Шуленбурга с просьбой немедленно сообщить Молотову. На следующий день посол был у наркома, которого старательно уговаривал, добавив (видимо, для большей убедительности), что лично он убежден в виновности Италии. Молотов по-прежнему демонстрировал упорство, требуя от Рима примирительных шагов: "Советский Союз - не Албания, чтобы с ним можно было так разговаривать", но согласившись еще раз доложить вопрос "правительству", т. е. Сталину (25).
Шуленбург умел переводить речи советских дипломатов на язык "реальной политики": он сделал вывод, что Москва не отталкивает протянутую руку Муссолини. И не ошибся. 3 июня Молотов сообщил ему: "Советским правительством принято решение: можно и целесообразно восстановить посольства: итальянское - в Москве и советское - в Риме. Советское правительство считает, что вторичное пожелание Муссолини, переданное через Риббентропа, говорит о серьезном желании Италии улучшить свои взаимоотношения с СССР. Советское правительство считает, что Италия должна выслать своего посла в Москву, а спустя 1–2 дня по получении извещения о его выезде советский посол выедет в Рим" (26). Молотов и здесь потребовал преимуществ для Советского Союза, дабы подчеркнуть, что не он, а Италия пошла на уступку: уступать "буржуям" было не в традициях "красной дипломатии".
С возвращением послов 12 июня конфликт уладился. Россо был принят Молотовым 20 июня и передал ему заявление Муссолини о готовности начать диалог по конкретным вопросам для улучшения отношений; ответное, вполне примирительное, советское заявление было вручено послу пять дней спустя (27). 22 июня Горелкин встретился с Чиано, а затем вручил верительные грамоты Виктору-Эммануилу III. Отношения возвращались в нормальную колею. 24 июля полпреда принял Муссолини - само воплощение доброжелательности и стремления к взаимопониманию. Дуче признал наличие проблем в двусторонних отношениях, "добавив, что мы всегда должны говорить правду"; с легкостью согласился на притязания в отношении Бессарабии и Прибалтики; "подчеркнул, что Итальянское правительство рассматривает существующие отношения (с СССР. - В.М.) как длительные и долженствующие развиваться по пути их дальнейшей нормализации и улучшения"; а в итоге заявил: "В настоящий момент у трех стран: СССР, Италии и Германии, несмотря на различие внутренних режимов, имеется одна общая задача - это борьба против плутократии, против эксплуататоров и поджигателей войны на Западе" (28).