Как раз в это время разворачивался заключительный этап разгрома Франции. 10 июня Италия вступила в войну, но "удар в спину" окончательно испортил репутацию Муссолини. Вермахт победил в честном бою (французы сражались храбро, и не их вина, что у них было такое командование и такое правительство), а итальянцы повели себя как мародеры, к тому же бесславно увязнув в боях на границе. Но нас интересует только координация действий "оси" и Советского Союза. 3 июня Молотов сообщил Шуленбургу о разговоре Гельфанда с Макензеном. "Содержание этой беседы сводилось к следующему: в связи со все более определяющейся позицией Италии в вопросе о ее втягивании в войну имеются два вопроса - западная и балканская проблемы, интересующие Италию. Макензен в беседе сказал, что балканская проблема будет разрешена совместно Германией, Италией и СССР без войны. Тов. Молотов спросил Шуленбурга, отражает ли это высказывание Макензена точку зрения Германского и точку зрения Итальянского правительств по этому поводу". Посол запросил инструкций, добавив: "Вопрос о том, каким образом возможное сотрудничество тройки (СССР, Германия, Италия) на Балканах было бы осуществимо на практике, господином Молотовым затронут не был". Ответ пришел только через две недели и лишь еще неделю спустя был сообщен Молотову: "Имперское правительство удовлетворено тем, что война не распространилась на Балканы. Германия в принципе не заинтересована в этих странах территориально, но лишь экономически. Наша позиция по отношению к Советскому Союзу в этом вопросе определена окончательно и бесповоротно московским соглашением" (29).
Советско-итальянские отношения наладились. "Обмен мнений с Италией показал, - удовлетворенно докладывал Молотов Верховному Совету 1 августа 1940 г., - что в области внешней политики у наших стран есть полная возможность обеспечить взаимное понимание". Это звено "евразийского блока", к созданию которого стороны вплотную подошли во время визита Молотова в Берлин в ноябре 1940 г., можно было считать прочным. Но история распорядилась по-иному. 21 июня 1941 г. Гитлер поставил Муссолини перед фактом: "Я решился положить конец лицемерной игре Кремля". Дуче снова не спросили…
Глава восьмая. Георгий Астахов (1897–1942): чернорабочий пакта
Обращаясь к истории советско-германского договора о ненападении 1939 г., историк Лев Безыменский назвал советского поверенного в делах в Берлине Георгия Астахова "человеком, без которого бы не было пакта". Без рассказа об Астахове история континентальной блока будет заведомо неполной, тем более что широкий читатель знает об этом человеке очень мало. Точнее, несправедливо мало. За границей его имя - главным образом, благодаря госдепартаментовской публикации 1948 г. "Нацистско-советские отношения" - известно куда больше, чем на родине. Здесь о нем предпочитали не вспоминать: сначала как о репрессированном (сталинская "благодарность"!), потом как об одном из авторов "неудобного" пакта (постсталинская "политкорректность"!).
Георгий Александрович Астахов - пожалуй, самый незнаменитый из героев нашего исследования, но отнюдь не самый незаметный или неинтересный. История его богатой событиями жизни - история целого поколения "детей страшных лет России". Начиналось все благополучно: родился в 1897 г. в Киеве, в казацкой дворянской семье, в 1915 г. окончил гимназию в Новочеркасске и поступил на романо-германское отделение историко-филологического факультета Московского университета. В 1918 г. молодой Георгий Астахов с головой ушел в революцию, вступил в большевистскую партию и успел побывать корреспондентом РОСТА в Берлине еще до Ноябрьской революции. Затем участие в гражданской войне на Кавказе, где он проявил себя толковым журналистом, редактором и пропагандистом, а также литератором - в ту пору "пролеткультовского" толка. В качестве редактора владикавказской газеты "Коммунист" участвовал в публичном диспуте о Пушкине против… Михаила Булгакова. "Пушкина он обработал на славу", - с юмором вспоминал Булгаков в "Записках на манжетах". С годами настрой Георгия Александровича стал более умеренным, но вкусы в корне не поменялись. В тридцатые годы одним из его близких друзей был Михаил Шолохов.
В 1920 г. по предложению Кирова Астахов возглавил информационное бюро РСФСР в Тифлисе - столице независимой "меньшевистской" Грузии, затем бюро печати полпредств в Турции (1922–1923), Германии (1924–1925) и Японии (1925–1928) в ранге первого секретаря. Затем Георгий Александрович от пропаганды переходит к дипломатии, получив самостоятельное назначение в Йемен, где 1 сентября 1928 г. подписал договор о дружбе и торговле - первый договор СССР с арабской страной. После недолгого пребывания в должности заместителя редактора иностранного отдела "Известий" (1929–1930) Астахов вернулся на дипломатическую службу: в ранге советника работал в Анкаре (1930–1933) и Лондоне (1934–1935), был уполномоченным НКИД в ЗСФСР (1935–1936), возглавлял Отдел печати Наркоминдела (1936–1937). Опубликовал- в основном под псевдонимами Гастов и Анкарин - много статей и несколько популярных книг о Турции, Японии и Йемене, вполне ортодоксальных по тону и оценкам, но отличающихся знанием дела и умением анализировать события. К моменту назначения в 1937 г. советником в Берлин, где полпредство переживало очередную чистку, это был проверенный партиец, опытный дипломат и талантливый журналист, не замеченный ни в каких "уклонах" (1).
Воспоминаний об Астахове сохранилось очень мало - их приходится собирать по крупицам. "Он принадлежит к породе чудаков, которые встречаются иногда среди людей науки; он и был бы, вероятно, незаурядным ученым по восточным вопросам, если бы все сложилось иначе. У него ясный, светлый ум, большая внутренняя дисциплинированность и, наряду с этим, какая-то несуразность, нескладность в повседневных делах… Астахов… исключительно честный, органически неспособный ни в крупном, ни в мелочах обмануть то доверие, которое ему оказывалось…". Так писала в НКВД его жена Наталья, хлопоча за арестованного мужа (2).
Бывшему сослуживцу по токийскому полпредству Григорию Беседовскому он запомнился как "чрезвычайно нервный человек, временами стоявший на грани нормальности. Он очень интересовался Японией, изучил японский язык, хорошо знал внутреннюю японскую жизнь. В своих взглядах на советскую дальневосточную политику Астахов, как, впрочем, и Кузнецов (первый секретарь. - В.М.), полностью разделял линию Коппа и не стесняясь критиковал Карахана и Политбюро" (3).
Сообщения перебежчиков - не самый надежный источник, особенно в случае Беседовского, специализировавшегося на фальсификации советских мемуаров, включая "дневник Литвинова". Однако, когда он работал над своими "записками бывшего советского дипломата", Астахов был еще мало кому известен, самостоятельной роли в Большой Политике не играл, а потому не представлял интереса для любителей сенсаций и разоблачений. В книге Беседовского достоверная информация перемешана с сомнительной и просто неверной. Здесь, видимо, тот же случай: вопреки утверждениям автора, Георгий Александрович не происходил из "духовного звания" и не был "уроженцем Донской области", а лишь жил там; сомнительным является и указание на его приверженность "литвиновской" линии, что не подтверждается никакими другими источниками.
Поскольку нас интересует не биография Астахова сама по себе, но лишь история его участия в подготовке континентального блока, уместно начать рассказ с весны 1939 г., когда советский полпред в Берлине, бывший хладобойщик Алексей Мерекалов был отозван в Москву на доклад (21 апреля принят Сталиным) и в столицу рейха больше не вернулся, но репрессирован, в отличие от многих своих коллег, не был.
5 мая Астахов в качестве поверенного в делах встретился с Карлом Шнурре, заведующим восточноевропейской референтурой Отдела экономической политики МИД, - "человеком, имя которого мало что говорит сегодня, зато заставит оживиться любого, кто хоть мало-мальски знаком с советско-германскими отношениями 30-х годов" (4). Разговор коснулся отставки Литвинова, вызвавшей оживленные и разноречивые комментарии во всех столицах мира. Согласно записи Шнурре, Астахов "особенно подчеркивал большое значение личности Молотова, который ни в коем случае не является специалистом по внешней политике, но который, тем не менее, будет оказывать большое влияние на будущую советскую внешнюю политику". 9 мая Астахов встретился с заместителем заведующего Отделом печати МИД Брауном фон Штуммом и представил ему нового представителя ТАСС в Берлине И.Ф. Филиппова, написавшего позже "Записки о "третьем рейхе"", в которых, под толстым слоем пропагандистских штампов и "мудрости задним числом", можно обнаружить любопытные наблюдения и признания. Разговор "не в пример обычной практике" (замечание Астахова) свернул на "общеполитические темы, в частности о германо-советских отношениях". Штумм напирал на изменение тона германской прессы в отношении СССР, но Астахов, "отведя или взяв под сомнение большинство из них, отметил, что, даже условно допустив некоторые из них, мы не имеем пока никаких оснований придавать им серьезное значение, выходящее за пределы кратковременного тактического маневра". В письме заместителю наркома иностранных дел Владимиру Потемкину 12 мая он отметил, что "немцы стремятся создать впечатление о наступающем или даже уже наступившем улучшении германо-советских отношений". С выводами Астахов не спешил: "Отмечая эти моменты, мы, конечно, не можем закрывать глаза на их исключительно поверхностный, ни к чему не обязывающий характер", - но испрашивал разрешения на вступление в игру: "Я думаю поэтому, что Вы не станете возражать, что я в ответ на некоторые заигрывания со стороны немцев и близких к ним лиц отвечаю, что у нас нет пока оснований доверять серьезности этого "сдвига", хотя мы всегда готовы идти навстречу улучшению отношений". Молотов и Потемкин, насколько можно судить, не возражали, но документы на сей счет в печати не известны.
15 (по германской записи, 17 - странное несовпадение!) мая Астахов и Шнурре снова говорили о перспективах двусторонних отношений (в записях каждый приписывает инициативу другому). Шнурре заявил, что собирается в Москву и хотел бы встретиться с Микояном, и повторял, что "Германия не имеет никаких агрессивных намерений в отношении СССР и хочет их (отношения) улучшить" (запись Астахова). Астахов же, судя по записи Шнурре, "подробно объяснил, что в вопросах международной политики у Германии и Советской России нет противоречий и поэтому нет никаких причин для трений между двумя странами", ссылаясь при этом на Рапалльский договор и советско-итальянские отношения. Снова возникает вопрос: какой записи верить? Попробуем поверить обеим. Заявления Астахова в изложении Шнурре можно объяснить в свете его письма Потемкину. Кроме того, будучи опытным дипломатом и хорошо владея немецким, он был куда свободнее в общении, нежели плохо знавший язык, неискушенный и неуверенный Мерекалов.
30 мая Астахова пригласил к себе заместитель Риббентропа Вайцзеккер, который повел беседу по привычному сценарию - от текущих вопросов к случайному зондажу "не для протокола" и "по моему личному мнению". Он сравнил германскую политику с… "лавкой", где для России есть широкий выбор товаров - от нормализации отношений до непримиримого антагонизма. "Выбор зависит от Советского правительства. Германское правительство готово к дальнейшим шагам по пути нормализации и наоборот", - резюмировал он. Поддакивая собеседнику в "совершенно неофициозном" тоне, Астахов принял к сведению эти "авансы", сделанные как минимум с санкции Риббентропа, и немедленно доложил об услышанном.
Следующим собеседником поверенного оказался ненадолго приехавший из Москвы в фатерлянд германский посол граф Шуленбург, который "принялся настойчиво убеждать меня в том, что обстановка для улучшения отношений созрела и дипломаты обеих стран должны содействовать успеху начавшегося процесса". Астахов ответил, что "инициатива к улучшению должна исходить от Германии", хотя и сослался на то, что это его личное мнение, а не указания из Москвы.
14 июня Георгий Александрович побывал у своего болгарского коллеги Парвана Драганова и, как всегда, подробно записал беседу. Хозяин жаловался на антиболгарскую политику Румынии и Греции и вопрошал: "Кто поможет Болгарии осуществить ее справедливые стремления - СССР или Германия? Этим определится дальнейшая позиция Болгарии". "Особенно резко настроен он против Англии, доказывая и мне нецелесообразность соглашения СССР с Англией с точки зрения наших интересов. По его мнению, Германия непременно начнет войну, едва только союз между СССР и Англией будет заключен. Гитлер не станет ждать, пока "политика окружения" получит еще более конкретное воплощение в виде совместной работы штабов, содействия в вооружении и т. п.". "Вы сможете с немцами договориться, - успокаивал и как будто даже уговаривал Драганов, - они охотно пойдут здесь на самый широкий обмен мнениями (намек на возможность договориться о разделе "сфер влияния")". В заключение Астахов отметил, что "на этот раз посланник был значительно более откровенным и упорным апологетом прогерманской линии, чем раньше". В общем, рутинный дипломатический визит с целью выяснить обстановку у представителя "третьей страны".
Однако, читая запись беседы с Драгановым, сделанную на следующий день директором политического департамента МИД Германии Верманом, есть от чего придти в изумление. Посланник под большим секретом рассказал о встрече с Астаховым, "с которым он отнюдь не близок", но "который пришел вчера без всякой видимой причины и просидел два часа". Драганов оговорился, что не может судить, излагал Астахов собственные взгляды или делал это по поручению правительства, но слова поверенного в его пересказе выглядят следующим образом. Перед Советским Союзом три возможных пути: заключить пакт с Великобританией и Францией; продолжать затягивать переговоры с ними; придти на сближение с Германией. Причем "Советскому Союзу более всего симпатичен последний вариант, который не требует идеологических мотивировок (?! - В.М.)". "Если Германия заявит, что она не нападет на Советский Союз, или заключит с ним пакт о ненападении, Советский Союз, вероятно, уклонится от договора с Великобританией". Такова главная мысль Астахова в изложении Драганова.
В записи поверенного ничего подобного нет. Кому же верить? Молотов предписывал Астахову "спокойствие, только спокойствие". Астахов трудился не покладая рук ради заключения пакта, понимая его необходимость для своей страны и вряд ли рассчитывая на какие-то лавры для себя лично (знал бы он, чем "лично" для него все это обернется!). Поэтому он вполне мог обратиться Караганову с подобным предложением в порядке "обмена мнениями" (попросту говоря, зондажа), прекрасно понимая, что тот немедленно все передаст германской стороне. В случае нежелательного развития событий от сказанного можно было легко откреститься. С другой стороны, не склонный к авантюрам Драганов вряд ли мог все это придумать. Так или иначе, слова болгарского посланника дошли до кого надо. Встречаясь 16 июня с Осима и Сиратори, Риббентроп снова напомнил им, что, если Токио не примет его предложений сейчас, Германия заключит пакт о ненападении с СССР. Комментаторы "Документов внешней политики Германии" напрямую связывают это с информацией, полученной от Драганова.
Послам и впрямь было от чего беспокоиться, хотя главного они не знали и знать не могли. 26 июля в берлинском ресторане "Эвест" состоялся дружеский ужин, вошедший в историю советско-германских отношений и всей евразийской дипломатии в целом. За столом собрались Шнур-ре, Астахов и недавно прибывший в Берлин заместитель торгпреда Евгений Бабарин. Продолжавшийся более трех часов разговор шел "в живой и интересной форме" и сделал возможным "неофициальное и всестороннее обсуждение отдельных вопросов", как отметил Шнурре (на сей раз мы располагаем записями обеих сторон).
Шнурре четко обозначил свою позицию: он говорит от имени и по указанию Риббентропа, "который в точности знает мысли фюрера". "Скажите, каких доказательств вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии… Если у Советского правительства есть желание серьезно говорить на эту тему, то подобное заявление вы сможете услышать не только от меня, а от гораздо более высокопоставленных лиц. Я лично был бы очень рад, если бы мне удалось поехать в Москву, где смог бы развить эти мысли в беседе с вашими руководителями" (Шнурре в записи Астахова).