Прошло время, и из кабинета уже вместе вышли президент и генерал, их глаза подозрительно блестели, а щеки горели ярким румянцем. Взаимное крепкое рукопожатие лишний раз свидетельствовало о том, что все неясности были улажены и остались позади. Под вой сирены машины ГАИ генерал отправился к себе в штаб.
Владислав Григорьевич, хитровато улыбнувшись каким- то своим мыслям, мимоходом бросив многозначительный взгляд на неловко переминавшихся с ноги на ногу Ибрагима с Джоном и смущенно прятавшую глаза Раису Николаевну, возвратился в кабинет. Она поняла все без слов и, склонившись над списком посетителей президента, принялась звонить, отменяя назначенные встречи. А он прошел к окну, и его взор затерялся в простиравшейся за парком морской дали. Ибрагим с Джоном могли лишь догадываться, о чем думал президент, и, чтобы не мешать, деликатно прикрыли дверь кабинета. Оставшись один, он вернулся к столу и продолжил рассмотрение документов, но работа не пошла. Свинцовым прессом давила усталость, а в висках ломило так, будто на голову надели железный обруч.
Усилием воли президент попытался сосредоточиться, но буквы по-прежнему продолжали плясать перед глазами, а перо цеплялось за каждое слово. Он решил сделать перерыв, вызвал машину и, собрав документы, вышел в приемную. Ибрагим на ходу принял из рук папку, а Джон привычно занял место впереди, и они двинулись на выход. Внизу, у рабочего подъезда, нетерпеливо пофыркивала стареньким двигателем машина. Водитель предупредительно распахнул дверцу, президент сел на заднее сиденье, рядом опустился Ибрагим, а Джон расположился впереди. Жалобно пискнув рессорами под его внушительным весом, "Волга" тронулась с места.
По сторонам, напоминая о недавней войне, мелькали мрачные развалины и унылые, поросшие бурьяном пустыри. Вскоре следы боев стали не так заметны. Природа брала свое и зеленым "бинтом" затягивала на земле рваные рубцы от траншей и воронки - уродливые язвы от разрывов мин и снарядов. Позади остались район маяка, мост через Гумисту, и дорога, описав крутой вираж, пошла на Нижнюю Эшеру.
"Волга" плавно покачивалась на неровностях, и это убаюкивающее движение принесло умиротворение в душу президента. Он расслаблено откинулся на спинку сиденья и потеплевшим взглядом смотрел по сторонам. Ему, в жилах которого текла кровь горца и вечного труженика-крестьянина из древнего абхазского рода Ардзинба, сельские пейзажи за окном, как ничто другое, были близки и дороги.
Здесь, на склонах гор, уходящих "сахарными" вершинами в заоблачную высь, ему были знакомы каждая тропка, каждый ручей и каждый залив. Еще мальчишкой он исходил ближайшие пещеры и руины греческих, римских и абхазских крепостей в поисках древних кладов. Повзрослев, вместе с пастухами поднимался на альпийские луга и ночи напролет просиживал у костра, заслушиваясь легендами и мифами, рожденными человеческим гением на этой божественно прекрасной земле.
Во время учебы на историческом факультете Сухумского государственного пединститута и позже, работая аспирантом, кандидатом, доктором наук на кафедре московского Института востоковедения Академии наук СССР, вместе с Юрием Вороновым и Олегом Бгажбой исходил с научными экспедициями вдоль и поперек заповедные уголки Абхазии. В долинах Дала и Цабала под жгучим солнцем перебросал лопатой тонны закаменевшей, словно цемент, земли, чтобы доказать правителям из Тбилиси историческое право своего народа жить в этих, данных абхазам самим Господом горах.
На альпийских лугах, полыхавших ярким костром разноцветья, крепкая натруженная рука отца научила твердо держать косу. Набитые на ладонях кровавые мозоли от мотыги и топора помогли понять настоящую цену тяжелого и вместе с тем благородного крестьянского труда. Среди привольно раскинувшихся на склонах гор виноградников шершавая ветвь лозы передала ему силу родной земли.
В конце 1980-х, когда для Абхазии и ее народа настал час испытаний, в нем властно заговорила ее могучая и живительная сила. Сытая, благополучная Москва, квартира и замаячившее впереди звание академика в одночасье стали чем-то мелким и незначительным перед той страшной бедой, что обрушилась на родину. Не раздумывая, он бросил все и безоглядно окунулся в "кипящий политический котел", который тогда напоминала Абхазия. Вместе с Юрием Вороновым, Станиславом Лакобой и Сергеем Шамбой в стенах Абхазского парламента в ожесточенной полемике с грузинскими шовинистами они шаг за шагом отвоевывали право абхазского народа писать и говорить на родном языке.
И когда 14 августа 1992 года из Грузии на беззащитные абхазские города и села, подобно волчьим стаям, набросились вооруженные до зубов банды мародеров и убийц, эта Великая Любовь помогла ему и народу не только выстоять, а и совершить, казалось бы, немыслимое и невозможное. Ценой огромных потерь им удалось победить тысячекратно превосходящего врага.
Наконец, 30 сентября 1993 года захватчики трусливо бежали за Ингур, и на землю Абхазии пришла выстраданная, политая кровью и слезами вдов победа. Пьянящий воздух долгожданной свободы кружил головы победителей, но счастье оказалось коротким. Мир жестокой и циничной политики не захотел понять пусть маленький, но требующий уважения к себе народ, не принял принесенные им жертвы и не посчитался с правом говорить на родном языке, быть хозяевами своей земли. Надменно отвернувшись, этот "цивилизованный мир" одним циничным росчерком пера загнал их - победителей в одну "большую зону" за те "преступления", которые они не совершали.
"Железный занавес" опустился на границы Абхазии, и они - абхазы, армяне, русские, греки - в одночасье стали без вины виноватыми. Голод и вопиющая несправедливость костлявой рукой третий год подряд продолжали душить их. Но они по-прежнему верили своему президенту и ни на минуту не сомневались в том, что его не смогут сломить даже самые могущественные враги. Они были убеждены, что он - "наш Владислав" и на этот раз устоит против, казалось бы, всего остального мира и найдет в себе силы и те сокровенные слова, что уже однажды помогли им вместе победить в немыслимо жестокой войне.
И эта их вера в него - "нашего несгибаемого Владислава", помноженная на силу любви к родной земле, обильно политой кровью и соленым потом тысяч ее сынов и дочерей, давала ему силы и укрепляла волю. Он был твердо убежден в том, что рано или поздно добро победит зло, канет в прошлое возведенная абсурдом стена блокады и наконец мир воцарится в многострадальной Абхазии.
Президент затуманенным взглядом скользил по наливающимся новым урожаем полям, а притихшие Ибрагим и Джон время от времени исподволь поглядывали на его ставшее таким по-детски открытым лицо и боялись пошелохнуться. Это были те редкие и счастливые минуты, когда он принадлежал только себе самому, но они, к сожалению, продолжались недолго.
Гул мощных моторов нарушил тишину, и на перекрестке перед въездом в Нижнюю Эшеру им пришлось притормозить. Армейская колонна, поднимая клубы пыли, направлялась в сторону сейсмической лаборатории, охрану которой все еще продолжали нести российские войска. Президент подался вперед и потеплевшим взглядом проводил ее. Прошлые воспоминания ожили в нем.
В те судьбоносные августовские дни 1992-го грузинская танковая группа, прорвав оборону ополченцев, с ходу форсировала Гумисту и вышла на оперативный простор. Всего километр отделял ее от дома, а там была мама. Ракеты, выпущенные звеном вертолетов, прошли мимо, вздыбили бетонный плац сейсмической лаборатории и исклевали осколками стены штаба и центрального корпуса. После следующего залпа запылали жарким костром дома ее сотрудников Калининых и Хачикянов.
Казалось бы, часы Нижней Эшеры, а с ними и судьба матери были сочтены. И здесь произошло то, что вряд ли могло уложиться в паранойных умах грузинских политиканов и вояк. "Окопные" русские офицеры и солдаты, наплевав на нейтралитет своих начальников, руководствуясь совестью и памятью отцов, сорок лет назад плечом к плечу воевавших против общего врага - фашизма, встали в один строй с абхазскими ополченцами и отбили атаку новоявленных нацистов. Ржавый остов одного танка на берегу реки и второго - на обочине дороги напоминали о том бое.
Все следующие тринадцать месяцев войны дом, в котором выросло не одно поколение Ардзинба, был словно заколдован от артиллерии и авиации врага. Об этом спустя четыре года красноречиво напоминали превратившиеся в дырявое решето две соседние трехэтажки, в которых когда-то жили семьи русских военных. Мама, тихая и немногословная, в те роковые часы не дрогнула и сохранила веру в тогда казавшуюся многим немыслимой победу. Несмотря на все уговоры, наотрез отказалась переехать в Гудауту и продолжала здесь держать свой "фронт". И Всевышний, как в награду, все это время хранил ее и Абхазию.
Пыль, поднятая армейской колонной, осела, и президент невольно взмахнул рукой, пытаясь отогнать прошлые тягостные воспоминания. Рев мощных двигателей стих, и ее хвост исчез за металлическими воротами сейсмической лаборатории, больше напоминавшими сито. Водитель прибавил скорость, и тут губы Владислава Григорьевича тронула легкая улыбка, а через мгновение он громко рассмеялся.
Ибрагим с Джоном переглянулись и пытались найти ответ на лице президента. А он продолжал смеяться, и его заразительный смех невольно передался им. Перед глазами всплыла недавняя, потрясающая по своей выразительности сцена совсем недипломатического приема генерала. Их хохот заглушил скрип тормозов и задорный лай Тарзана, бросившегося встречать хозяина.
Владислав Григорьевич легкой походкой, будто и не было груза проблем, направился к крыльцу. Пес, радостно повизгивая, крутился волчком и пытался лизнуть его руку. Потрепав густую холку собаки, он поднялся на террасу. Навстречу вышла жена. Ее внимательный взгляд скользнул по нему, и тень тревоги, в последние годы не покидавшая печальных глаз, исчезла. Чутким женским сердцем по походке и выражению лица она научилась читать мысли мужа. За порогом дома для всех он был "нашим несгибаемым Владиславом", а чего ему это стоило, знали только она и мать. Сегодня выпал тот редкий день, когда президент был просто любящим сыном и мужем.
- Света, как у нас с обедом? Мы проголодались как волки! - бодро произнес он и, подмигнув Ибрагиму с Джоном, шутливо сказал: - Ребята, готовьтесь к бою.
- Спасибо, мы уже поели, - стали отнекиваться они.
- Ничего не знаю! Мне что, одному отбиваться за столом? Никаких "нет", через пять минут жду в столовой. Света, накрывай!
- У меня все готово! - заверила она, возвратилась на кухню, и оттуда донесся веселый звон посуды.
Президент поднялся наверх переодеться, а Ибрагим с Джоном заняли пост в беседке, увитой виноградом. Отсидеться им не удалось, подчиняясь "приказу", они приняли на себя "гастрономический удар" хозяйки. После обеда Владислав Григорьевич отправился в кабинет работать с документами, а они возвратились на пост и, разомлев от жары, по очереди дремали в тени беседки.
Звон цепи и заливистый лай Тарзана заставили их встрепенуться. На террасе показался Владислав Григорьевич и, спустившись во двор, прошел в сарай. Ибрагим с Джоном тоскливо переглянулись, догадавшись, что ждет впереди, и не ошиблись. Во двор он возвратился с мотыгой, садовым секатором и наточенной как бритва косой. Джон с ненавистью покосился на нее. Владислав Григорьевич перехватил его взгляд, лукаво улыбнулся и с иронией спросил:
- Соскучился по ней?
- Вроде нет, Владислав Григорьевич, - вяло ответил Джон.
- Идем, идем! Пора вам, братцы, растрясти бюрократический жирок!
Это предложение у них, до мозга костей горожан, знакомых с сельским хозяйством в основном за столом, не вызвало энтузиазма. В здоровенных лапищах Джона что секатор, что коса могли продержаться не больше часа, и потом после каждой такой "растряски" ему приходилось мотаться по Сухуму в поисках мастера. Для Ибрагима, недавно научившегося отличать фасоль от гороха, а жгучий перец от обыкновенного, эта "битва" за урожай тоже превращалась в нелегкое испытание.
Джону досталась "любимая" коса, и он поднялся в сад, косить траву. Ибрагим, вооружившись мотыгой, пристроился рядом с Владиславом Григорьевичем и принялся рыхлить землю под корнями виноградника. Несмотря на то что день клонился к вечеру, через час он взмок, как мышь, и исподволь бросал на босса тоскливые взгляды. В умелых руках президента секатор порхал, как бабочка над виноградной лозой, и он не думал делать перерыв. Только с наступлением сумерек для Ибрагима и Джона наконец закончилось это "хождение по мукам".
В доме их уже ждал отменный ужин, потом все вместе прошли в гостиную, к телевизору, посмотреть футбольный матч между двумя извечными соперниками - "Спартаком" и ЦСКА. С самого начала игра приняла боевой и бескомпромиссный характер. Атаки, как морские волны, накатывались то на одни, то на другие ворота. Гол назревал, но Ибрагиму с Джоном было не до него, оба сонно клевали в креслах, и здесь жалобным повизгиванием напомнил о себе Тарзан. Подошло время прогулки, Владислав Григорьевич разрывался между тем, что происходило на футбольном поле далекого московского стадиона, и своим любимцем.
- Ребята, у вас нет желания прогуляться с Тарзаном?
Этот вопрос заставил их встрепенуться.
- Есть, Владислав Григорьевич! - в один голос ответили они.
- Только не загуляйте! - пошутил он вслед.
Они спустились во двор. Навстречу, гремя цепью, радостно бросился Тарзан. Ибрагим с ненавистью посмотрел на пса, вместо долгожданного сна ему предстояла беготня по двору. Добряк Джон, у которого здоровья хватало на двоих, сжалился и взял на себя "службу" вместе с псом. Ибрагим благодарно кивнул головой, на заплетающихся ногах поднялся в комнату, без сил рухнул на кровать, и последнее, что он услышал, это был радостный лай Тарзана.
Пробуждение было внезапным. Его трясли, словно перезрелую грушу. Он силился открыть глаза, но веки будто налились свинцом и падали вниз. На него надвинулось бледное, словно полотно, растерянное лицо Джона, и остатки сна сняло как рукой.
- Что случилось, Джон?! - воскликнул он.
- Нам хана! - выдавил тот.
- Что-о?!
Тренированное тело Ибрагима взметнулось над кроватью, руки на лету сдернули со спинки стула автомат. Он приник к простенку, передернул затвор и принялся выискивать врага. Со двора доносились лишь переливы цикад и шорохи снующих в кустах птиц. Наверху, в комнате, где спал президент, мирно тикали напольные часы. С облегчением опустив автомат, он с недоумением посмотрел на Джона, застывшего посередине комнаты живой мишенью, и раздраженно бросил:
- Тебе что, делать нечего, шутник хренов?
- Какие шутки, Ибо! Тарзан пропал! - убито произнес он.
- Как?! - Внутри у Ибрагима все похолодело.
Тарзан был не просто пес - это был подарок близкого президенту друга. От одной только мысли, что он мог попасть под колеса машины или, того хуже, выскочить на минное поле у Гумисты, Ибрагиму стало не по себе. Не сговариваясь, они на цыпочках спустились во двор, на руках выкатили из гаража армейский уазик, толкнули под горку и на ходу заскочили в кабину. До самого рассвета им пришлось колесить по селу, проверять заброшенные дома и сараи, звать загулявшего пса, но тот не отозвался.
Последним местом, которое решили проверить, была бывшая база подготовки олимпийской сборной СССР. По дороге к ней они несколько раз останавливались, Джон выходил из машины и во всю мощь своих безразмерных легких звал Тарзана, но в ответ звучало лишь раскатистое эхо. Пес как сквозь землю провалился, не оказалось его и в олимпийском городке. Там их встретили стаи летучих мышей, расплодившихся в несметных количествах в гигантской чаше бассейна.
В дом они возвратились перед самым рассветом и оставшиеся до подъема президента часы провели как на иголках. Он, как обычно, в половине седьмого появился во дворе бодрый и энергичный, на щеках после крепкого сна играл яркий румянец. Не обратив внимания на вялый ответ, ополоснулся холодной водой и, когда Ибрагим подал полотенце, заметил его убитый вид, насторожился и спросил:
- Ибо, что с тобой?
- Все нормально, Владислав Григорьевич, - уныло ответил он.
Президент перевел взгляд на Джона, тот выглядел не лучше, и в его голосе зазвучала неподдельная тревога:
- Какое нормально? Вы на себя в зеркало смотрели? Как с креста сняли!
- Владислав Григорьевич, я… - слова застряли в горле у Джона.
- Это не он! Это я виноват! - набравшись духа, ответил Ибрагим.
- Виноват? В чем?.. Ничего не пойму! В конце концов, что произошло?! - потерял терпение президент.
- Мы… Я… потерял… - мялся Джон.
- Потерял?.. Что?!
- Мы проверили все! Даже… - Ибрагим ужаснулся от одной мысли, что все то время, когда они с Джоном носились по поселку, президент и его семья оставались без охраны.
- Владислав Григорьевич, это настоящий черт… - бормотал Джон.
- Какой еще черт?! Чего мямлите?! Говорите толком! - вскипел он.
- Потерялся Тарзан! - выдавил из себя Ибрагим.
- Тарзан?! - брови Владислава Григорьевича взлетели вверх и он в сердцах бросил: - Тоже мне защитнички! Сегодня пса проморгали, а завтра меня с Абхазией!
- Владислав Григорьевич, я… мы… - больше у Ибрагима не нашлось слов.
- Обшарили всю округу, - оправдывался Джон.
- Не там шарили! Тоже мне шерлоки холмсы! - с убийственной иронией произнес Владислав Григорьевич и, отшвырнув полотенце в сторону, забрался в уазик и повернул ключ зажигания.
Двигатель сипло всхлипнул. Посрамленные Ибрагим с Джоном переминались с ноги на ногу и не знали, что делать.
- Чего ждете? Я сказал - в машину! - рыкнул на них президент.
- Вам не положено, Владислав Григорьевич! Разрешите мне за руль? - попытался возразить Ибрагим.
- Что-о?! Я кому сказал!
Второй раз ему повторять не пришлось. Телохранители как ошпаренные метнулись к машине, а дальше началось что-то невообразимое. Надежный армейский УАЗ за все время войны не испытал того, что в тот злополучный день ему досталось на горной дороге. В неопытных руках Владислава Григорьевича он вел себя как необъезженный мустанг. Ибрагима и Джона катало по заднему сиденью, будто бильярдные шары. Они уже перестали считать шишки и молились только об одном - чтобы машина не сорвалась в ущелье. Она каким-то чудом держалась на дороге и, смахнув с края обрыва груду щебенки, в очередной раз благополучно ушла с крутого виража.
Президент никуда не сворачивал и вел машину в сторону гор. Справа за кустарником проглянули развалины овчарни. Ибрагим вспомнил, что во время ночных поисков Тарзана они сюда не заезжали, и предложил:
- Владислав Григорьевич, посмотрим там?
- Там место для шакала. Кавказца надо искать в горах! Там он хозяин! - отрезал тот и надавил на педаль газа.
Машина взревела всей мощью двигателя, отчаянно заскребла колесами по каменистой, поросшей травой еле заметной дороге и с трудом взяла крутой подъем. Впереди в полукилометре показалась крыша сторожки пастухов. Ибрагим догадался, куда направлялся Владислав Григорьевич, и в очередной раз поразился его житейской сметке. До нее оставалось не больше сотни метров, когда из кустов выскочил Тарзан и как ни в чем не бывало радостно завилял хвостом.