А сейчас юная Амира ждет, когда Ум-Салих, деревенская повитуха, позвонит в колокольчик у входа в тюрьму. Тяжелая медь издавала неожиданные для столь мрачного места мелодичные звуки.
В ту же секунду, снова поджидая посетителей, появился одетый в хаки охранник. Ворота со скрежетом отворились, приоткрыв черное чрево аль-Масагина. Стражник знаком предложил повитухе следовать за ним. Амира, как тень, проскользнула в тюрьму вместе с женщиной. На девочке была черная абия, из-под которой выглядывало дешевенькое цветастое платьице из искусственного шелка, противно прилипавшее к коже при каждом движении, грубые ременные сандалии тисками сдавливали ноги.
Это и неудивительно, ведь она привыкла одеваться в тончайшие шелка и носить обувь, сшитую на заказ известным итальянским мастером, оплачивать услуги которого могла себе позволить далеко не каждая семья. Но сегодня Амира была не дочерью Омара Бадира - одного из богатейших людей аль-Ремаля, а всего лишь племянницей бедной деревенской повитухи.
Амире и раньше приходилось прибегать к маскараду, она много раз наряжалась мальчиком, надевая белые таби и гутру и закрывая лицо темными очками, чтобы стать неузнаваемой. В таком виде она училась водить машину отца - поначалу с помощью старшего брата Малика, который делал это лишь из озорного желания нарушить установленный порядок. Для Амиры же эти поездки были настоящим наслаждением: хотя бы несколько минут она могла свободно делать то, что позволялось даже беднейшему из мужчин аль-Ремаля.
Но сегодняшний маскарад не был забавой. На кон поставлены жизнь и смерть и, что еще более важно, честь семьи. Амира знала, что если обман раскроется, то никакие богатства отца не спасут ее от наказания, при одной мысли от которого девочку охватывала дрожь.
- Что ты волочишь ноги, как старуха! - прикрикнула на нее Ум-Салих. - Иди смелее, здесь нечего бояться.
Стражник, высокий, крупный, грузный мужчина, хрипло, с присвистом расхохотался.
- Это в Масагине-то нечего бояться, мать? Пожалуй, тебя следует выпороть за лжесвидетельство. - Стражник снова расхохотался.
"Как можно разговаривать и шутить в таком месте?" - изумилась Амира. Когда она была еще совсем малышкой, то пыталась представить себе тюремную обстановку, но истина о том, что творилось там на самом деле, не могла бы привидеться ей в самом страшном ночном кошмаре.
Холод, темнота и нестерпимая вонь от человеческих испражнений, пота, крови, рвоты и мочи. Запах немого безмерного отчаяния. Запах неумолимой смерти.
Амира регулярно посещала тюрьму с тех пор, как арестовали ее лучшую подругу Лайлу - дочь близкого приятеля ее отца. Переодетая служанкой, Амира носила арестантке еду и служила почтальоном в переписке Лайлы и Малика. Но ее сегодняшний визит в тюрьму был самым тяжелым испытанием, ведь от его исхода зависела жизнь не родившегося еще ребенка Малика и скорее всего ее собственная жизнь.
В женском отделении тюрьмы было тихо. Эту тишину нарушали гулкие шаги охранника и шелест одежд идущих за ним двух женщин. Из-за стены, сложенной из бурого песчаника, донесся пронзительный крик. Амира вздрогнула и до боли закусила губу, чтобы не закричать самой. Самым большим ее желанием было бежать, бежать без оглядки и никогда не возвращаться в это страшное место. Но нет, она дала обещание и выполнит его, несмотря ни на что.
- Видишь, какую обузу повесила мне на шею пустельга-сестрица, - жаловалась между тем Ум-Салих охраннику. - Девчонка хочет стать повитухой, но ежится от страха, как только услышит, как женщина кричит от родовых схваток. Хороша помощница, нечего сказать!
- Знаешь, мать, мне эти крики тоже не кажутся музыкой, - испытывая неловкость, пробормотал стражник. Остановившись перед массивной кованой дверью, он вставил ключ в заржавевший замок, отпер его и, открыв камеру, отступил в сторону, давая повитухе пройти.
Лайла полулежала на охапке соломы. Ее просторное платье было забрызгано кровью и пропитано отошедшими водами. В первый момент Амира не узнала подругу. В свои девятнадцать лет она выглядела сейчас на все сорок. Глаза Лайлы остекленели от боли. Хрипло и жадно дыша, несчастная хватала ртом спертый тюремный воздух.
Ум-Салих поставила на пол корзинку и закатала рукава. Кликнув охранника, повитуха потребовала принести кипятка.
- Мне нужен кипяток, а не просто горячая вода, понял? Да пошевеливайся, ребенок не может ждать, пока ты тут топчешься.
Как только стихли торопливые шаги охранника, Амира откинула с лица чадру и приложила палец к губам.
- Не произноси моего имени, Лайла, - прошептала она. - Сейчас я племянница Ум-Салих.
- Ты пришла, - хрипло произнесла Лайла. В ее глазах появился слабый проблеск надежды. - Сохрани мое дитя! Прошу тебя, умоляю, не отдавай его в чужие руки. Обещай мне, что сделаешь его счастливым! Ты должна это сделать!
- Клянусь тебе, я сделаю все, о чем ты просишь. - Амира нежно погладила влажный лоб кузины. - Все предусмотрено, Малик позаботился обо всем. Но не упоминай его имени, ради Бога, не произноси слова "Малик".
Между тем повитуха заканчивала последние приготовления. Первым делом она достала из корзинки чистую льняную скатерть и расстелила ее на полу. Затем Ум-Салих стала сноровисто раскладывать на куске ткани свои нехитрые акушерские приспособления - тюбик с антисептической мазью, вазелин, пакетики с сухими травами, хирургическую иглу с нитками и ножницы из нержавеющей стали.
В маленький стаканчик Ум-Салих высыпала содержимое одного из пакетиков и туда же налила чистой воды из большой бутыли, извлеченной из корзинки.
- Вот, - сказала повитуха, передавая стакан Амире, - давай ей понемногу пить, только не все сразу, а то ее вырвет.
Предупреждение не подействовало. Лайла жадно осушила стакан до дна, надеясь, что микстура избавит ее от нестерпимых страданий.
Спустя мгновение страшная судорога заставила роженицу выгнуться дугой. Раздался страшный утробный крик, от которого у Амиры встали дыбом волосы. В этом нечеловеческом крике было все - боль, надежда на облегчение и несказанная мука. Амира вложила руку кузины в свою.
- Сожми мне пальцы, Лайла, передай мне свою боль. Взяв свободной рукой влажную салфетку, Амира смочила потрескавшиеся губы своей сестры и подруги.
Это были вторые роды, происходившие на глазах Амиры. Она уже видела, как рожала сына их служанка - суданка Бахия. Но те роды были похожи на веселое представление, хотя Бахия и покрикивала изредка от боли.
Страдания Лайлы были ужасны и мрачны, в них не было ни капли радости, связанной с чудом рождения, да и что радостного может случиться в таком дьявольском месте, как аль-Масагин?
- Дай же ей что-нибудь, Ум-Салих, - попросила повитуху Амира. - Неужели ты не можешь облегчить ее страдания?
Повитуха обернулась к двери. Охранник, принеся кипяток, тут же удалился. Как и все мужчины, он считал нечистыми всё эти женские дела - деторождение, менструации и все подобное.
- Да, у меня есть кое-какие средства. Но если их дать, то женщина начнет болтать лишнее.
Некоторые роженицы выкрикивают разные имена. Некоторые громко зовут мужей: одни просят у них помощи, другие - и их большинство - проклинают за причиненные муки. Одно неизменно: женщины кричат громко, так громко, что их слышно на краю света.
Лайла снова выгнулась так, словно ее поразил столбняк. Она сжала руку Амиры, ногти роженицы впились в мягкую ладонь ее подруги.
- Господи, смилуйся надо мной! - дико закричала Лайла.
- Тише, тише, родная, все успокоится, все пройдет, - тихо, нараспев заговорила Амира. Так поступала ее мать, когда они с Маликом болели уже в далеком детстве. Но глаза Амиры с мольбой смотрели на Ум-Салих: "Сделай что-нибудь, ну сделай же хоть что-нибудь!"
- Травы немного помогут. Но роды продлятся столько, сколько положено от Бога.
Схватки усилились, и Лайла будто обмякла. Кожа ее приобрела оттенок слоновой кости.
- Она умрет, Ум-Салих?
- Не сегодня, дитя мое, не сегодня.
Да, не сегодня, подумала Амира. Это случится завтра. Лайла умрет завтра - ее забьют камнями на маленькой грязной площади у стен тюрьмы. С миром живых Лайлу пока связывала тоненькая ниточка - крохотное существо, которое она выносила под сердцем. Лайле суждено умереть, как только младенец покинет ее чрево. Но за что убивать бедную женщину? За что? За то, что она полюбила Малика? За то, что не любила жестокого морщинистого старика, который против желания Лайлы стал ее мужем? И за это бедняжку ждет смерть?
- Не плачь, детка. Не плачь. Не надо сейчас лить слезы. У нас еще много трудной и важной работы и долгая ночь впереди.
Роды между тем продолжались. Это было страшно. Таких мучений Амира не видела в самых жутких снах. Тюремная электростанция работала с перебоями, и без того тусклая лампочка, висевшая под потолком, временами гасла, погружая камеру в непроглядный мрак. Амире начало казаться, что все происходящее - ужасная фантастика. Скорее бы наступило утро. Злые чары рассеются, и все будет как раньше, в прежней жизни…
Сколько себя помнила Амира, Лайла всегда была предметом ее восхищения. Скорее это была обожаемая старшая сестра, а не просто близкая подруга. С такой же нежностью относилась и Лайла к Амире. Взаимной привязанности не могла помешать даже изрядная разница в возрасте. Большую часть времени подруги проводили вместе. Малик тоже не чурался их компании и частенько к ним присоединялся.
Может быть, уже тогда Малик и Лайла полюбили друг друга той нежной юношеской любовью, о которой поэты слагают трепетные стихи. Лайлу нисколько не смущало, что Малик моложе ее на целых два года. Впрочем, мальчик всегда выглядел гораздо старше своих лет.
То было время невинных детских забав. Неразлучная троица оглашала веселым смехом тенистый сад, затевала игры, секретничала, сплетничала и строила планы на будущее. Время шло. Лайле исполнилось пятнадцать, и ее родители решили, что их дочь вот-вот станет старой девой. Отец выдал Лайлу за своего друга и компаньона, которому к тому времени исполнилось пятьдесят два года. Этот человек был известен своей приверженностью к Корану, охоте и деньгам. Хотя, пожалуй, деньги в этом списке можно было смело поставить на первое место.
После свадьбы Лайла нашла способ часто встречаться с Амирой. Лайла криво усмехнулась и сказала: "Мой муж думает, что я сейчас у своей матери".
- А он не рассердится, когда узнает, что ты обманула его? - забеспокоилась Амира.
Несмотря на молодость, она знала, что жизнь замужней женщины подобна прозябанию птички в золотой клетке.
- Может, и рассердится. - Лайла принужденно зевнула, давая понять, что гнев мужа не слишком ее тревожит.
Амира очень удивилась такой беспечности и безразличию.
- Но почему ты не могла сказать, что пошла ко мне? Наши родители дружат, и мне кажется, что твой муж…
- Амира, Амира, - нетерпеливо перебила подругу Лайла, - не будь таким ребенком. Вскоре после замужества жена понимает, что слишком часто ложь устраивает супруга больше, чем чистая правда. Вот, к примеру, зачем мне говорить Махмуду, что я пошла к тебе? Он думает, что я, как примерная и послушная дочь, сижу у своей матушки. Он знает это и счастлив.
Заметив, что Амира нахмурилась, Лайла грустно улыбнулась.
- В конце концов, - снова заговорила она, - бывают положения, когда говорить правду просто немыслимо. Например, когда Махмуд приходит ко мне по ночам и начинает душить меня в своих объятиях, щипать, хрипеть и стонать, он становится похож на старого осла, да и воняет не лучше… Как ты думаешь, что будет, если я в эту минуту скажу ему правду? Или, - Лайла выдержала паузу для общего эффекта, - нужно ли мне притворяться, что я в восторге от его ласк, хотя они порочны и отвратительны?
Амира не смогла ничего возразить.
Несмотря на чадры и глухие стены, разделяющие мужские и женские половины домов, в сексуальных вопросах разбирались даже аль-ремальские дети. Но рассказы Лайлы о супружеской жизни представляли отношения полов в каком-то неестественном и зловещем свете. Еще хуже было то, что и в сексе женщина была обязана всецело подчиняться мужчине.
Через два года после свадьбы муж Лайлы на охоте свалился с лошади и сломал себе позвоночник. Травма вызвала паралич и приковала Махмуда к постели на всю оставшуюся жизнь. На людях Лайла, как и подобает верной жене, рыдала и рвала на себе волосы, но в душе была страшно рада, что увечье мужа избавило ее от его ночных притязаний. Но… все на свете имеет теневую сторону - если раньше муж Лайлы был энергичен и деятелен, то теперь он стал жалким, беспомощным стариком. Он горько жаловался на судьбу и требовал постоянного присутствия жены у его постели. Молодая, цветущая женщина превратилась в бессменную сиделку.
Наступила весна. Приехал на каникулы Малик, которого отец послал в Каир учиться в привилегированной школе, устроенной по образцу английских колледжей. Называлась школа Викторианским колледжем, его студенты во время обучения жили на полном пансионе. Тогда все и началось. Лайла с помощью Амиры договорилась с Маликом о встрече. Бедняжка не посмела отказать подруге, хотя прекрасно знала, что такие встречи строжайше запрещены. Несмотря на детскую дружбу, Малику и Лайле отныне нельзя было встречаться наедине. То была лишь первая из многих встреч. До окончания колледжа оставалось всего два месяца, но Малик пользовался любым поводом, чтобы приезжать домой на выходные.
Прошло еще некоторое время, и Амира стала теряться в догадках, не понимая причин все усиливающейся подавленности Лайлы. Однажды Амира решила навестить кузину, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей. Открывший дверь слуга встретил Амиру непроницаемым взглядом. Замогильным голосом он объявил девочке, что имя Лайлы отныне не будет произноситься вслух в доме Махмуда. От дальнейших объяснений лакей уклонился, и мучимой любопытством, снедаемой тревогой Амире ничего не оставалось, как заговорить на эту тему за ужином.
- Лайла умерла? - робко произнесла девочка, низко опустив голову.
И без того красное лицо отца побагровело почти до синевы.
- Лучше бы она умерла! - ответил он громовым голосом. - Она заслуживает смерти, и она умрет, эта женщина, - отец не произносил имени Лайлы, - которая носит в своем чреве ребенка, зачатого не от законного мужа! Она обесчестила себя и опозорила свою семью! Она сама выбрала свой конец! Наказанием Лайле могла быть только смерть.
- Тужься! - скомандовала повитуха, обследовав Лайлу затянутой в резиновую перчатку рукой. - Так-так, вот и головка, потерпи, милая, скоро все кончится.
- Я молю Аллаха, чтобы это был мальчик, - простонала Лайла. - Пусть ему никогда в жизни не придется вытерпеть то, что выпадает на долю женщин.
Амира лихорадочно пыталась как-то ободрить и утешить подругу. Но какими словами можно было хоть на время отогнать от души Лайлы неотвратимый призрак смерти?
- Мужайся, - пробормотала Амира, - мужайся, Лайла, милая!
Нет ничего проще, чем успокаивать, а хватило бы у самой Амиры мужества перенести подобные муки в смрадной тюремной камере, будучи покинутой всеми родными и близкими и зная, что рожденное тобой дитя никогда не узнает, кто была его мать?
Амира взяла себя в руки и сдержала подступившие к глазам слезы. Она не имеет права плакать, ее жизнь не кончена.
- Тужься, тужься, - командовала повитуха, обеими руками сдавливая живот Лайлы. Секунду спустя показалась головка ребенка, потом плечики - Ум-Салих знала свое дело. Лайла родила крошечную девочку, мокрую, скользкую, с венчиком черных волос и темными миндалевидными глазами.
"Глазки такие же, как у мамочки", - подумала охваченная умилением Амира. Чудо появления на свет нового человека захватило ее настолько, что она забыла об ужасной действительности. Ей страстно захотелось, чтобы Лайла увидела свое дитя, но, увы, этого нельзя было допустить: слишком опасной была тайна. Никто в мире, кроме Малика, не должен был знать, чей ребенок родился сегодня в тюрьме аль-Масагин.
Ум-Салих зажала ладонью ротик младенца и передала ребенка Амире. Следуя наставлениям Ум-Салих, Амира вложила в рот девочке заранее припасенный кусочек ваты, моля Бога, чтобы эта предосторожность не навредила крошке. Завернув в одеяло, Амира отдала девочку Лайле.
Тонкими пальцами юная мать осторожно ощупала лобик и крошечный носик дочери, ямочки на подбородке и маленькие ушки. Лайла словно пыталась запечатлеть в памяти образ ребенка, которого ей не суждено вскормить.
Промедление было подобно смерти. Всего лишь краткий миг держала на руках свою дочь Лайла, и вот уже пришла пора с ней расстаться. Из корзины повитухи извлекли маленький сверток и положили новорожденную на его место.
Ум-Салих сноровисто и ловко приняла послед и подмыла роженицу.
- Спаси ее, Амира. Чтобы ни случилось, спаси ее, обещай мне! - Глаза Лайлы лихорадочно блестели, голос прерывался от волнения.
- Я все для нее сделаю, - пообещала Амира. Она порывисто обхватила подругу руками, понимая, что это последнее в их жизни объятие. - Прощай, Лайла, прощай, да пребудет с тобой Аллах.
- Прощай, Амира, не забудь о девочке и помни обо мне.
- Я никогда тебя не забуду.
Прикрыв глаза, Лайла без сил откинулась на соломенную подстилку.
Ум-Салих развернула сверток, извлеченный из корзинки, - это был синюшный трупик ребенка, умершего сегодня утром. Среди бедняков богатого аль-Ремаля смерть очень часто следовала по пятам за рождением. Для Ум-Салих не составило большого труда отыскать в трущобах только что умершего новорожденного мальчика. Достаточно было недолгих уговоров и нескольких мелких монет, чтобы заполучить тельце мертвого младенца.
Старая повитуха смочила крошечное тельце водой и кровью последа. Положив мертвого ребенка рядом с Лайлой, Ум-Салих прикрыла его льняной салфеткой.
- Эй, стражник! - крикнула старуха. Из дальнего коридора послышались тяжелые шаги.
- Мне больше нечего тут делать, - сказала Ум-Салих. - Аллах уже прибрал ребеночка.
- Может, оно и к лучшему, - беззлобно ответил охранник, скользнув равнодушным взглядом по силуэту младенца, прикрытого белой материей.
Ум-Салих подмигнула Амире.
- Бери корзину, золотце мое.
- Да, тетушка.
Идя по тюремному коридору, Амира молила Бога, чтобы девочка не задохнулась в корзинке.
Но при мысли о том, что ребенок может закричать, по спине девушки побежали мурашки. Но Ум-Салих не торопясь шествовала к воротам, показывая, что она сделала свое дело и теперь ей некуда спешить. Ведь никакому охраннику не придет в голову проверять содержимое корзинки, если повитухи не привлекут к себе внимание каким-нибудь необдуманным поступком. Подумаешь, две оборванки несут в корзинке какие-то бабьи нечистоты. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Амира и Ум-Салих оказались в безопасности. Ворота тюрьмы с лязгом захлопнулась за ними.