Из ворот тюрьмы вышел какой-то человек и направился к столбу. Он приложил к груди Лайлы стетоскоп, затем кивнул группе охранников. Те подошли и, не удосужившись даже прикрыть тело простыней, поволокли его в тюрьму. Это последнее унижение болью отозвалось в сердце Амиры. Неужели они не позволят хотя бы достойно похоронить Лайлу?
Толпа растаяла, гневный ропот стих. Амира взяла брата за руку и повела его прочь от тюрьмы. Невидящими глазами Малик смотрел прямо перед собой, шагая за сестрой с послушностью автомата. Амира отпустила руку брата, только когда они сели в машину. Схватившись за живот, девушка судорожно перегнулась пополам - ее несколько раз мучительно вырвало прямо в придорожную пыль.
Казалось, Малик даже не заметил этого. Глядя перед собой, молодой человек повернул ключ зажигания и нажал педаль газа - машина рванулась вперед и понеслась по дороге. За все время Малик только однажды нарушил молчание, сохраняя на лице выражение холодной ярости.
- Никогда больше, никогда, клянусь! - произнес он.
Малик
1970 год
Заходя на посадку, самолет накренился, задрав одно крыло к ослепительно синему небу и почти упершись другим в зеленоватые пески пустыни. Небо и песок. Аль-Ремаль.
Это произошло как-то вечером в Марселе. Малик отдыхал в компании друзей. Среди них был один знакомый Малику американец средних лет, который, крепко выпив, стал сентиментальным и разговорчивым. В кабачке, где они сидели, было пыльно и душно от скопления людей - моряков и туристов, забредших в портовый притон в поисках острых ощущений.
- Вот что я вам скажу, ребятки, - громогласно объявил американец. - Вы все приехали сюда с одной мыслью - сделать кучу денег и вернуться на родину богачами. Но у вас ничего не выйдет. Вы никогда больше не сможете вернуться домой. Это сказал один знаменитый писатель. Я позабыл, как его зовут, но это верная мысль, лучше не скажешь.
- Как это понимать? - поинтересовался Малик. Ему утверждение американца показалось сущей бессмыслицей.
- Это надо понимать так, что ты никогда не сможешь вернуться домой, будь ты проклят, не сможешь, как бы тебе ни хотелось этого. - Опьяневший янки снова повторил, что это сказал великий писатель, тоже американец, и попытался растолковать смысл изречения лично Малику, но безуспешно.
Один из присутствующих, молодой полиглот-ливанец, попытался перевести мысль американца на арабский язык. Малик тоже попробовал. У обоих из этой затеи ничего не вышло.
Возможно, такое утверждение было верным в Америке, но не в аль-Ремале. И вообще не в арабском мире. Араб всегда может вернуться домой и почти всегда возвращается, и не важно, где он был и сколько времени провел на чужбине.
Позднее Малик очень часто мысленно возвращался к словам американца и был вынужден признать, что это странное утверждение подходит к нему полностью. Не то, чтобы он стал в аль-Ремале чужим, нет, это было совсем не так. Просто родина стала для него тесной. Приезжая в аль-Ремаль, Малик чувствовал себя так, словно надел одежду на размер меньше - аль-Ремаль душил его, как тесный воротник рубашки.
Это чувство появилось у Малика в день казни Лайлы. Именно тогда. Думая о Лайле, он сразу же вспоминал клятву, данную себе и Аллаху. Думая о Лайле, которую он прежде любил, Малик не мог не вспомнить о маленькой Лайле, его любимой дочке. Она была совсем малюткой, когда он в последний раз держал ее на руках, а теперь она наверняка научилась ходить. Может быть, она уже произносит первые слова? Узнает ли дочка своего отца? Он отсутствовал год, нет, даже немного дольше…
Если все пойдет, как он решил, подумал Малик, то ему больше не придется расставаться с маленькой Лайлой. К погруженному в свои мысли Малику подошел стюард и попросил пристегнуть ремень безопасности.
В аэропорту его встречал Фарид. Малик дожил до зрелого возраста, так и не увидев на родине больших зеркал, где можно было бы оглядеть себя в полный рост: смотреться в такое зеркало по понятиям аль-Ремаля было нарушением заповедей Корана, почти идолопоклонничеством. Зато во Франции таких зеркал было великое множество. В цирке Малик видел даже кривые зеркала, в одном из них люди казались толще и ниже, чем на самом деле. Сейчас, глядя на толстенького невысокого двоюродного брата, Малик вспомнил те зеркала.
Они расцеловались.
- Да пребудет с тобой Божья благодать, - сказал Фарид.
- И с тобой, кузен. Здоров ли твой отец?
- Благодарение Аллаху, здоров, и твой отец тоже.
Покончив с формальностями, Фарид взял брата за плечи и, отстранившись, искоса оглядел его, как рассматривают в лавке кусок ткани.
- Я смотрю, ты стал неверным, кузен, или по меньшей мере дипломатом.
Малик воздел руки кверху, притворяясь, что не понимает слов брата.
- Не прикидывайся, я говорю о твоем компле, о съюте. - Фарид заговорил по-французски и по-английски, за неимением в арабском языке слова "костюм". - Или как там еще называются эти тряпки? В самолете Малик надел на голову гутру, но решил не снимать деловой костюм. Он решил, что ничего страшного в этом нет, так как ношение гутры и европейского костюма стало модным среди арабских дипломатов в западных странах.
- Эти, как ты выражаешься, тряпки обошлись мне в месячный оклад, - возмутился Малик.
Фарид пощупал пальцами ткань и сокрушенно покачал головой.
- Увы, христиане ограбили тебя, мой кузен.
Однако было ясно, что экзотический наряд Малика произвел потрясающее впечатление на Фарида.
Он знаком подозвал носильщика-палестинца. Аэропорт стал многолюднее, чем год назад. Минуя таможню, Малик помахал рукой знакомому чиновнику, покосившись на очередь западных бизнесменов, ожидавших досмотра багажа. "Помоги им Аллах, - подумал Малик, - если они настолько глупы, что пытаются ввезти в страну бутылку виски или номер "Плейбоя".
У Фарида был "бьюик" - модель двух- или трехлетней давности.
В мгновение ока Фарид вырулил на шоссе, не обратив внимания на отчаянные сигналы грузовика, перед носом которого "бьюик" проскочил буквально в нескольких дюймах.
- Расскажи мне о Франции, - попросил Фарид.
Малик поудобнее устроился в кресле. "Ты не в Европе", - напомнил он себе. Здесь, в аль-Ремале переходить в разговоре прямо к теме, которая волновала братьев больше любой Франции, было немыслимым нарушением правил общения, даже между родственниками.
Малик терпеливо отвечал на вопросы Фарида о французской погоде, французских блюдах и французских женщинах.
- А как продвигается там твой бизнес? - спросил Фарид, все ближе и ближе подбираясь к заветной теме разговора. - Как тебе работается у этого старого греческого пирата?
- Нормально, - рассмеялся Малик; он уже не впервые слышал это прозвище своего работодателя. - Нормально, и если Аллах не оставит меня своими милостями, то когда-нибудь мои дела пойдут еще лучше, правда, скорее всего уже без Онассиса.
Фарид удивленно вскинул брови.
- Без Онассиса твои дела могут пойти еще лучше?
- Нет, мои слова не стоит понимать слишком буквально, - осторожно произнес Малик и, не вдаваясь в подробности, рассказал брату, что, работая в судоходной компании, в Марселе время от времени приходится сталкиваться с перспективными клиентами, у которых весьма своеобразные требования.
- Это называется перевозкой деликатных грузов - ты понимаешь, что я хочу сказать, кузен? - и Онассис никогда не будет связываться с таким делами, так как в случае обнаружения подобных грузов могут возникнуть политические осложнения. Когда ворочаешь такими деньгами, как Онассис, зависишь уже не только от покупателей, но и от доброй воли правительств очень многих государств. А эта добрая воля стоит не одну сотню миллионов.
Фарид, не выпуская из рук руля, сделал выразительный жест, означавший, что все сказанное Маликом - прописная истина, известная даже младенцу.
Малик едва заметно улыбнулся.
- Поэтому ты можешь понять, дорогой кузен, что для подобных перевозок клиент нуждается отнюдь не в танкерах Онассиса. Ему нужна старая, неказистая посудина, рабочая лошадка, зарегистрированная, скажем, в какой-нибудь Панаме…
- И Онассис смотрит на подобные вещи сквозь пальцы? - спросил Фарид.
Это был хороший вопрос и говорил об уме, который Фарид часто маскировал своей клоунадой.
Всего три недели назад Малик набрался мужества, чтобы испросить у старика разрешения на свой страх и риск провернуть кое-какие внешнеторговые проекты.
Онассис долго, не мигая смотрел на Малика, потом хлопнул его по плечу.
- Мне бы следовало давно понять, что сын Омара Бадира не станет долго служить кому бы то ни было, даже мне. Но я еще не забыл, что значит быть молодым и когда-нибудь отпущу тебя в самостоятельное плавание, но пока останься со стариком Онассисом. Кто знает, может, тебе удастся еще кое-чему научиться. Что касается твоих проектов, то я дам тебе добро на трех условиях. Первое - ты работаешь на себя в свободное от работы время. Второе - я запрещаю тебе ссылаться на меня и вообще называть мое имя. Третье - не перевози грузов, которые тебе не внушают доверия.
- Я убедил его в своей правоте, - сказал Малик Фариду, - и он не стал возражать.
- Ай, как это здорово, помоги тебе Аллах. - Наклонившись вперед, Фарид озабоченно смотрел на дорогу и на небо, словно надеясь уловить хоть какое-нибудь разнообразие в монотонном пустынном пейзаже. - Так, стало быть, твои дела идут вполне прилично?
- Я же сказал, что вполне нормально. - Наконец кузены добрались до сути разговора.
- Мне кажется, у тебя было не слишком много времени думать о ребенке.
"Я не думал о малышке, только когда спал, - хотелось крикнуть Малику. - Только из-за дочери я приехал сегодня в аль-Ремаль".
- У меня всегда есть на это время, - сказал вместо этого Малик. Внезапно его охватило мрачное предчувствие. - Ты получил мое письмо?
- Конечно, получил и уничтожил, как ты об этом просил, а потом сделал вид, что его потерял.
- Ну, хорошо, - успокоился Малик. - И что ты думаешь о моем плане? Он сработает?
Фарид свернул на обочину, остановил машину и взглянул на брата в упор.
Малик понял кузена. Ни один ремалец не способен обсуждать серьезные вопросы, не глядя в лицо собеседнику.
- Вполне возможно, что ты уже немного отвык от ремальских обычаев, хотя мне кажется, что в этом деле ты можешь больше положиться на свое сердце, нежели на голову. Ты предложил два плана. - Фарид поднял два пальца, бессознательно подражая жесту своего отца - профессора математики. - Первое - представить дело так, словно девочку продали за деньги, а точнее, отдали на воспитание французской супружеской чете. Думаю, ты и сам видишь огрехи такого плана. Ясно, что детей время от времени продают, но Магир Наджар не принадлежит к тем людям, которые занимаются подобными делами. Даже если бы он и был из таких, то и тогда не остался бы равнодушным к мнению о себе людей, и, сколько бы денег ты ему ни заплатил, рано или поздно он выступит против тебя.
- Да, конечно, ты прав, - тяжело вздохнул Малик. - Я сам много думал над этим планом и пришел к такому же выводу. Вот почему я написал, что второй план несколько лучше.
- Он действительно лучше первого. Но давай рассмотрим его в деталях. Как я понял, надо объявить, что девочка страдает какой-то редкой и тяжелой болезнью, которую невозможно вылечить в аль-Ремале, и действительно у нас в стране нет настоящих больниц, а некий анонимный благодетель решил организовать лечение несчастной малютки во Франции. Мы можем даже пустить слух, что деньги на лечение дал по твоей просьбе Онассис, чтобы помочь бедной семье, попавшей в трудное положение.
- Хорошо, только давай оставим Онассиса в покое. Пусть будет анонимный благодетель.
- Ладно, пусть будет так. Но ты понимаешь, что все это означает? Ребенок должен либо поправиться, либо умереть.
- Так в этом-то все и дело. Через несколько месяцев, через год или два, можно будет распустить слух, что лечение оказалось неудачным. Родители погорюют, и все. Дело будет сделано. Все обо всем забудут.
Фарид брезгливо скривился.
- В этом случае мы вынуждены будем прибегнуть к явной лжи, а мне очень не хочется лгать. А ты сам, неужели ты хочешь, чтобы второе рождение твоей дочери было снова осенено крылом смерти? - Фарид открыл дверцу машины и сплюнул на землю - от дурного глаза. Малик, сам того не сознавая, последовал примеру кузена.
- Нет, я тоже не хочу лгать, - сказал он.
- Я так и думал, - согласился Фарид. - Есть и еще одна сложность. Все легенды о неизвестных благодетелях и бедных больных детях - любимая тема западной прессы, над которой христиане проливают слезы умиления. Что будет, если твоя история попадет на страницы французских газет? Об этом ты подумал?
- Ты видишь во всем сплошные опасности, Фарид, - резко возразил Малик, но тут же смягчил тон. - Это верно, опасность существует, и ее нельзя сбрасывать со счетов. Но дело в том, что надо действовать, и действовать без промедления. Сейчас моей дочери чуть больше года, и она пока не отличает меня от Магира. Но пройдет совсем немного времени, и она начнет воспринимать его как родного отца, тогда я никогда не стану полноценным родителем.
- Тут ты, без сомнения, прав, - примирительно произнес Фарид, тоже стараясь сгладить возникший было конфликт. - Именно поэтому я и попросил тебя хорошенько подумать. Мне все-таки кажется, что можно найти решение, связанное с наименьшим риском.
- Прости мне невольную грубость, кузен, но через два дня мне надо вернуться в Марсель. Что ты можешь мне посоветовать?
Фарид задумчиво покрутил ус. Год назад Малик не обратил бы ни малейшего внимания на этот жест, но теперь, пожив во Франции, где мало кто из мужчин носит усы, он понял, сколько мужской гордости испытывают его земляки от наличия растительности на своей верхней губе. В аль-Ремале, если не считать иностранцев, работавших на нефтяных вышках, безусых мужчин можно было пересчитать на пальцах одной руки. И если у кого-то усики росли скудными и редкими, то такой человек чувствовал себя ущербным, несмотря на все остальные свои достоинства.
- Мне кажется, - заговорил наконец Фарид, - что наши планы страдают однобокостью. Мы сосредоточились на одной только девочке. Но, может быть, проще увезти отсюда их всех?
- Всех? Кого это - всех?
- Магира Наджара, его жену и твоего ребенка. Вполне естественно, что человек, занимающий такое положение, как ты, нуждается в слугах или будет нуждаться, а кто может лучше справиться с этой обязанностью, как не порядочная мусульманская пара из твоей собственной страны?
Господи, но почему такая простая и гениальная мысль не пришла ему в голову с самого начала, подумал Малик. Да, Фарид прав, он все принимает слишком близко к сердцу, а это мешает ясно мыслить.
- Я навел справки: Магир Наджар умеет водить машину, хотя ее у него, естественно, нет, - продолжал Фарид. - Может ли бизнесмен вроде тебя нанять себе шофера?
У Малика был подержанный "пежо", который он водил сам. Но если дела пойдут в гору, ему придется обзавестись более престижной машиной, а тогда и шофер не повредит. Да, это неплохая идея, очень неплохая.
- Кроме того, и это немаловажно, - говорил Фарид, - его жена прекрасно готовит. Я знаю, что французы очень гордятся своей кухней, но признайся честно, когда ты в последний раз ел настоящую кабзу?
Малик поднял руки вверх.
- Довольно, кузен. Звезды не нуждаются в украшательстве. Твоя идея просто великолепна. Ты снял с моих плеч такую тяжесть. - От радости у Малика закружилась голова.
К его изумлению, лицо Фарида печально вытянулось.
- Это вполне приличная идея, но отнюдь не великолепная: у нее есть существенный недостаток: Магир Наджар может и не согласиться с нашим планом.
- Что? Но почему? Ты говорил с ним?
- Да, но только походя.
- Так в чем трудность? Ведь он, конечно, понимает, что я обойдусь с ним очень хорошо и даже более чем хорошо.
- Дело в том, что он из Омана, а оманцы, как ты знаешь, сладкоречивы, как голуби, и упрямы, как верблюды, - этакие ястребы в личине голубей.
- Чего же он хочет?
- Во-первых, он хочет говорить с тобой, а не со мной. Оманцы еще и непомерно горды. Но главная проблема заключается даже не в нем, а в его жене, Салиме. - Фарид посмотрел на солнце и взглянул на часы, чтобы убедиться, что они идут правильно. - Поехали, а то придется останавливаться на молитву прямо посреди дороги.
Малику понравилось, что Фарид в разговоре отступил от формальностей. Первое, что поразило Малика во Франции, были откровенные и грубые разговоры мужчин о женщинах. В аль-Ремале было не принято обсуждать не только своих жен, но и супруг отсутствующих мужчин. В данном случае Фариду пришлось говорить о жене Наджара, а это само по себе было нарушением приличий.
- Время от времени, - заговорил Фарид, - приходится встречать мужчин, которые пляшут под дудку своих жен, находясь у них под каблуком. Я не хочу сказать это о Магире, но он внимательно прислушивается к мнению своей жены и старается во всем ей угодить. Кстати, очень любопытно, что он не развелся с ней, хотя Салима оказалась бесплодной. Еще любопытнее, что он не просил у тебя денег, чтобы взять вторую жену. Может быть, правда, он именно это хочет обсудить с тобой, но я в этом сильно сомневаюсь. Думаю, что именно Салима настраивает его против отъезда.
Малик нетерпеливо остановил друга.
- Все это действительно очень интересно, но какое это имеет отношение к возможности нашего отъезда во Францию?
- Думаю, причина в том, что Салима просто не хочет никуда уезжать. Она счастлива здесь, среди своих родственников и подруг.
- Но они уедут отсюда не навсегда, самое большее, на год-два.
- Магир это прекрасно знает, но Салима, видимо, уперлась, и он встал на ее сторону.
- Наверняка это вопрос денег. Я заплачу больше, и все уладится.
- Кто знает, возможно, деньги и сыграют свою роль. Но, честно говоря, думаю, их можно убедить только одним способом.
- И каким же, если не секрет?
- Их можно привлечь возможностью иметь детей, а лучше сына, ты же понимаешь, что это для них самое важное.
Малик воздел руки вверх.
- К несчастью, кузен, в этом я вряд ли смогу им помочь.
- Кто знает, скорее всего именно ты сможешь это сделать. Магир и его жена еще молоды. Может быть, причина их бездетности чисто медицинская. Я слышал, во Франции есть врачи, специалисты по этому вопросу.
- Ты прав. Я, конечно, не очень сведущ, но тоже слышал, что во Франции чуть ли не каждый день делаются открытия в медицине.
- Все это и есть рычаг, которым ты сможешь сдвинуть с места неподатливую Салиму.
- Но я не могу им ничего обещать, Фарид.
- Можешь. Ты можешь вселить в них надежду.
По левой стороне дороги, словно из-под земли, выросли дома городской окраины. В первый момент Малик с трудом узнал свой город. Новые железобетонные здания обступили шоссе, точно стадо гигантских слонов. Но между новыми монстрами проглядывали низенькие постройки старых кварталов. Верхние этажи ветхих строений были забраны решетчатыми ставнями, чтобы женщины могли смотреть из окон, сами оставаясь невидимыми.
Даже дома здесь носят чадру, подумалось Малику.
- Главная твоя проблема - это преодолеть старое мышление. Ты же понимаешь - махтуб. Писание. Воля Аллаха, - сказал вдруг Фарид, словно прочитав мысли кузена.