Я отправил вперёд пятерых добровольцев из Сибири. Парни выросли в тайге и были хорошими охотниками. Тыл замыкал Барса со своими европейскими воинами-интернационалистами. Сам же остался посередине колонны, окружённый в основном новобранцами. Неожиданно впереди завязался бой. Видать, сибиряки нарвались на противника. Началась перестрелка. Сверкающие очереди трассирующих пуль освещали подземелье.
Я приказал солдатам залечь, но под лопатку мне уткнулся автоматный ствол.
- Спокойно, командир. Не дёргайся. Сдай оружие по-хорошему. Нельзя быть таким доверчивым.
Меня обезоружили и стащили с головы прибор ночного видения, прежде чем я успел разглядеть лица предателей. Но по голосам я понял, что это мои новобранцы.
Если в их задачу входил мой захват, то кричать, звать на помощь Барсу и сибиряков было бесполезно. В узком проходе диверсанты положили бы всех, ведь мои бойцы, наверняка, постарались не стрелять по своему командиру. Похитители приказали мне спуститься в канализационный люк, потом свернули в какой-то боковой тоннель и ещё долго шли по нему, пока не попали в столб пробивающегося сверху дневного света. Ещё ткнув для острастки меня в бок автоматным стволом, перебежчики приказали мне подниматься по железной подвесной лестнице наверх.
Выйдя на свет божий, я оказался в каком-то перелеске, разрушенное здание аэропорта чернело вдали, на расстоянии километра. Меня окружали бойцы в камуфляжной форме с жёлто-синими нашивками на рукавах.
Потешный карцер во львовской "Криіивке" аукнулся мне настоящим тюремным застенком у бандеровцев. За время своего плена я сменил три тюрьмы. Славянок, Днепропетровск, Киев. Общие камеры, одиночки, карцеры. Везде - избиения и пытки. Из кормёжки - тюремная баланда, хлеб да вода. Меня допрашивали разные следователи - от отъявленных садистов до вполне интеллигентных, образованных людей. Относительно себя я ничего не скрывал. Откровенно рассказывал про любовь к Кате, гибель брата в Одессе, что пробрался в Донбасс и записался добровольцем в ополчение по своим убеждениям. Относительно военных тайн я был нем как рыба, за что и получал побои и увечья. К Киеву я уже не досчитался трёх зубов, сильно болели рёбра, часто кружилась голова и я падал в обморок. Я-таки достиг своей цели: оказался в Киеве. Но только не в роли воина-освободителя, а в качестве военнопленного.
- Георгиевским Крестом и орденом "За воинскую доблесть" бандитская власть простых террористов не награждает. Вы хоть понимаете, Данила Владимирович, что вы военный преступник? - задал мне риторический вопрос следователь, мой ровесник, в киевской тюрьме. - По закону военного времени вас могут даже расстрелять.
- Сделайте одолжение. А то все только пугают, но никто не осмелится, - безразличным тоном ответил я.
- Послушайте, Козак, вы же умный человек, юрист, блестящую карьеру сделали, что вас занесло в эту шайку убийц?
- Вы это о чём, пан следователь? О национальной гвардии? Так я там не был.
- Перестаньте ёрничать. Вы прекрасно понимаете, про что я говорю. С нами вся Европа, весь мир. А Россия после агрессии в Крыму и Донбассе стала страной-изгоем. Скоро в Северную Корею превратится.
- Раньше вы - в Сомали.
Моя дерзость остаётся без ответа. Следователь вызывает конвой.
На следующем допросе меня ждёт сюрприз. Рядом со столом следователя на стуле сидит Катя Иванова. У меня язык присыхает к нёбу. Я не в состоянии выдавить из себя даже слова.
- Вот, Козак, к вам гостья. Надеюсь, хоть она сможет повлиять на вас.
Следователь уходит, и мы остаёмся с Катей наедине. Господи, как долго я ждал этой минуты, сколько мне пришлось пережить на пути к ней. Вот она, милая, родная, желанная, к ней я стремился через смерти и войну.
Катя бесшумно встаёт со стула и подходит ко мне.
- Бедный Данилка, как же тебе досталось! - она проводит кончиками тонких пальцев по моему лицу и шее, но в моей душе ничего не шевельнётся.
Она пуста, как эта допросная камера.
- Зачем ты здесь? - заставляю себя спросить её.
Она падает мне на грудь и, целуя моё окровавленное лицо, причитает:
- Даня, Данечка, Данила, следователь сказал, что тебя ещё можно спасти. Ты только должен выступить по телевидению с осуждением донецких сепаратистов. Текст уже готов, ты только зачитай его перед камерами. Да, будет суд, но, учитывая твоё раскаяние, тебе дадут условный срок. И ты даже сможешь послужить в украинской армии. И мы, возможно, когда-нибудь снова будем вместе. Нам же так хорошо было вдвоём.
Я безмолвен, как истукан. Не такой я представлял нашу встречу, не об этом мечтал. Вместо того, чтобы вырвать невесту из лап демонов, сам попался к ним в плен, и теперь она предлагает мне стать демоном. Хороша перспектива!
Я отстраняюсь от Кати и ледяным тоном говорю:
- Ты ошиблась, пана. Я Родину на бабу не меняю.
Она испуганно пятится к железной двери и, что есть мочи, колотит кулачками по гулкому железу.
Часть 2
От отца
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.
Фёдор Тютчев
Глава 1
Небиблейский Яков
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди…
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.Константин Симонов
Неразрушимое государство русской нации сильно своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей.
Отто фон Бисмарк
О войне дед рассказывал только пьяный. И чем сильнее был градус его подпития, тем откровеннее и страшнее становились его истории. Красный, как варёный рак, от водки, опухший, воняющий потом, распластанный на металлической кровати с панцирной сеткой, стоявшей в горнице старого дома за занавеской, он казался мне героем, раненным бойцом в госпитале. И я, прижавшись к нему под мышку, не обращал никакого внимания на отвратительные запахи, а, затаив дыхание, слушал его военные рассказы. Ведь трезвый, дед войну никогда не вспоминал.
- О чём тебе рассказать, внучок? О боях на озере Хасан с японцами? С белофиннами - в Карелии? Об обороне Сталинграда? О форсировании Днепра? О взятии Сапун-горы под Севастополем? Или Кенигсберга?
И хотя все дедовские байки я слышал уже не раз, но всегда просил начать с самого начала в надежде услышать новые подробности.
- Озеро Хасан - далеко-далеко от нас, на самом Дальнем Востоке. На границе с Китаем и Кореей. А тогда, в 1938, эти страны были под японцами. Самураи и на нас хотели напасть. И если б мы им не задали жару, неизвестно, как бы война с немцами закончилась. На два фронта не сильно-то повоюешь. Меньше двух недель шли бои. Первое боевое крещение. Нашими войсками командовал маршал Блюхер. Его потом расстреляли как врага народа. Эти дни показались мне вечностью. Рядовой красноармеец, прикомандированный к артиллерийскому расчёту. И сразу в такое пекло. Японцы перешли нашу границу и захватили две сопки - Заозерную и Безымянную. Наша батарея обстреливала врага, засевшего на Заозерной сопке. 45-миллиметровая противотанковая пушка - грозное оружие. Каждый её залп оглушал напрочь. А в день мы стреляли сотни раз. Ствол пушки раскалялся докрасна. Мы только успевали заряжать. Лишённые слуха, меж собой изъяснялись жестами. Но японцев положили немерено. Пехотинцы сказывали, когда взяли сопку, вся земля там была завалена убитыми врагами.
Мой дед - Яков Иванович Козак - родился в год начала первой мировой войны, 1914, в октябре. Мой отец - Святослав Яковлевич - появился на свет в самом начале Великой Отечественной войны, в июле 1941. А в год моего рождения - 1962 - произошёл Карибский кризис и чуть не началась третья мировая война, грозившая перерасти в ядерный Апокалипсис. Трагическая закономерность, как сама пережитая эпоха.
Родители деда были выходцами с западной окраины империи. По отцовской линии родовые корни произрастали из-под Гродно, а по материнской - из Кракова. Да и фамилии у дедовой родни были польского происхождения: Глинки, Синецкие… Откуда взялась фамилия Козак, могу только догадываться. Переселенец, малоросс. И прилепилась эта кличка, скорее всего, к дедову отцу, моему прадеду Ивану уже в Сибири, потому что его родной брат носил фамилию Глинка. Вероятно, они были детьми польских дворян, сосланных в Сибирь после польского восстания в шестидесятые годы XIX века.
Проживала семья Козаков в селе Форпост на севере Омской губернии. Старожилы относились к ним, как к своим. Ведь чтобы стать в то время сибиряком, достаточно было появления первых могил предков на местном погосте. Прадед Иван на переписи записался крестьянином. Прабабка Мария отучилась три класса в церковно-приходской школе. Главное богатство, что нажили мои прадеды за совместную жизнь, - десять детей: три сына и семь дочерей.
До революции и в Гражданскую войну жили бедно, а вот в период нэпа, когда старшие сыновья подросли и стали помогать по хозяйству, Козаки выбились в крепкие середняки. Ведь трудились не покладая рук.
- Мы держали семь лошадей, три коровы, овец и птицы всякой много. Заработали на сельхозинвентарь. Сеялки, веялки, плуги, бороны - всё у нас было своё, - вспоминал дед.
Но вот в окрестных сёлах началась коллективизация. С кулаками обходились жёстко. Бравада зажиточных крестьян, что дальше Сибири не сошлют, на практике раскулачивания оказалась самообманом. Ссылали, ещё как ссылали. Сибирь оказалась куда больше их маленького обжитого мирка. Больше и суровее. Приполярный север, безразмерный восток с лютыми морозами. По сравнению с ними родное среднее Прииртышье казалось земным раем.
Якову только исполнилось четырнадцать лет, когда отец завёл с ним серьёзный разговор.
- В Тевризе, в Тутаеве уже колхозы. Вот-вот и до нас доберутся. Не знаю, запишут ли нас в кулаки или нет, но тобой, Яша, я рисковать не хочу. Прошу тебя, уезжай отсюда. Может, хоть ты спасёшься.
- Куда, папа?
- Где затеряться легче. В большой город. В Омск, хотя бы.
- А что я буду делать в городе? Я же деревенский парень. Нет уж, если надо ехать, то поеду туда, где польза от меня будет. Вон, ребята сказывали, на Алдане золото нашли. Там за год молено заработать больше, чем у нас здесь отнимут. Поеду я лучше в Якутию.
Так мой дед подростком оказался среди старателей. Почти три года он мыл золото на сибирском Клондайке, а когда вернулся в родительский дом, то никакой скотины на подворье уже не было. Отец всех лошадей и коров сам отвел в общее стадо, отдал весь земледельческий инвентарь в колхоз и одним из первых записался в его члены. Жить, конечно, снова стали бедно, подчас голодали, зато все остались живы и здоровы. Далее прибавление в семействе произошло. У Якова ещё одна сестрёнка появилась.
Золото блудный сын отдал отцу со словами: "Сестрам на приданое", а сам пошёл работать в колхоз пастухом.
Яков был парень видный. Высокий. С гривой густых кудрявых русых волос, небрежно заброшенных назад. Веселый, щедрый. Балагур и заводила. Ни дня за партой в школе не сидел, но за словом никогда в карман не лез и был первым парнем на деревне. Девкам он умел вскружить голову.
- А финн - хитрый. С ним хуже всего воевать было. Что японцы, что немцы к порядку приучены. Воевали точно по расписанию. Согласно диспозиции и по всем правилам. А финны - нет, никаких правил не признавали. От больших сражений старались уклониться, партизанили в наших тылах. Небольшие отряды одетых в белый камуфляж лыжников с автоматами внезапно появлялись из леса и громили наши обозы. И снайперы у них были толковые. Могли сутками на деревьях сидеть с винтовками. И только наш брат высунется из укрытия, тут же пуля в голову прилетает. Мы их снайперов прозвали "кукушками", раз на деревьях обитали. Вот повадилась одна такая "кукушка" нашу батарею обстреливать. Человек двадцать, подлец, положил. Не выдержал я такого издевательства и обратился к командиру: "Дозвольте мне, товарищ капитан, с этим "кукушонком" разобраться. Я - сибиряк, охотник, белку в глаз бью. Кому, как не мне, этого снайпера подкараулить". Капитан помялся, дескать, не артиллеристское это дело на снайперов охоту устраивать, но потом всё ж дал добро, потери уж больно большие на батарее были. Выдали мне маскхалат, такой же белый, как у финнов, снайперскую винтовку, и отправился я, внучок, на охоту. Три дня "кукушку" выслеживал, в снегу спал, замерзал, но выследил. Вовек не забуду удивление в глазах финна, когда ему пуля меж глаз прилетела. Я это через оптический прицел хорошо разглядел. И на старуху бывает проруха.
- А какой мороз в феврале сорокового года на Карельском перешейке стоял, я такого в Сибири не помню. Даже в Якутии зимой теплее. Всего сорок градусов, но с ихней влажностью всё равно, что наши семьдесят. Я тогда чуть пальцы на руках и ногах не отморозил. Поэтому, когда немец в июне сорок первого напал на Советский Союз, я на мобилизационный пункт пришёл в шапке, полушубке и валенках. Надо мной все добровольцы смеялись: надо же, Козак учудил, жара стоит, а он в шубе потеет. Зато в декабре этот полушубок меня согрел в окопах под Москвой.
На Великую Отечественную войну дед уходил уже человеком семейным. Со дня на день жена должна была родить. Но не дождался Яков этого ребёночка. Мой отец родился в середине июля, когда его отца эшелон увозил на фронт.
Свою любовь Яков Козак нашёл в соседнем селе Тутаеве. Звали его избранницу так же, как мать, - Марией. Маша Неупокоева была совсем других кровей, чем Козаки. Потомственная сибирячка. По отцу - все старожилы, а по матери - Екатерине Коршуновой - вообще староверы, кержаки. Если Козаков судьба кидала из бедности в достаток и обратно, то бабушкина семья никогда бедно не жила. Коршуновы - старинный купеческий род. Моя прабабушка закончила Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге. Ещё девочкой родители возили её в Париж и Венецию. Отец с детства запомнил рассказ бабы Кати, что Венеция скоро под воду уйдёт. Поэтому, когда в современной России появилась возможность путешествовать за границей, мы с отцом первым делом поехали в Италию. Я никогда не видел его таким счастливым, как в Венеции, на мосту Риальто через Гран-канал. А в Париж я его так и не свозил. Он часто повторял фразу: "Увидеть Париж и умереть". Вместо этого мы съездили в Прагу и Вену.
Бабушка была сосватана за другого парня, служившего в армии, но деда это не остановило. Он вскружил Марии Неупокоевой голову, и она убегом ушла с Яковом из отчего дома. В войну многодетным Козакам пришлось туго. Зимой, когда дед дрался с фашистами под Москвой, бабушка тепло спеленала папу и отправилась к своей родне в Тутаево. Сорок километров в мороз, по снегу с младенцем на руках - путь не близкий. Да бабушку угораздило ещё заблудиться. Она клала папу на снег, а сама залезала на деревья и высматривала дорогу. Добрались-таки. Войну бабушка и папа прожили у бабы Кати.
- Такой мясорубки, как в Сталинграде, я за всю войну не видел. Весь город в развалинах. Приказ был ни шагу назад! Немецкая артиллерия живого места нигде не оставила. Свою пушку мы установили в полуразрушенном трёхэтажном доме. Немцы штурмовали наши укрепления по несколько раз в день. Одних только танков на нашей улице мы подбили больше десятка, о пехоте я даже не говорю. Все подступы к дому были завалены горами занесённых снегом тел. Но одну танковую атаку нам отбить не удалось. Прямым попаданием снаряд разворотил наше орудие. Командир был убит. Мне просто повезло - отошёл за снарядом. От взрыва потолок рухнул, и меня засыпало обломками. Три месяца потом пролежал в госпитале с сильной контузией. Паулюса окружали уже без меня.
Другое ранение дед получил в Крыму при взятии Сапун-горы. Об этом он старался не рассказывать. Однажды по пьянке обмолвился, что на Сиваше знакомые сапёры нашли бочку вина и в бой многие пошли с жуткого похмелья. А в третий раз он попал в госпиталь во Львове уже после победы. В Западной Украине прислужники гитлеровцев бандеровцы оказывали сопротивление и после капитуляции Германии.
Перед выпиской из госпиталя он сфотографировался. На обратной стороне карточки написал корявым почерком с многочисленными орфографическими ошибками: "На память любимому сыну Славику от папы Якова. Дорогой сын, сообщаю тебе, что я жив, здоров. Жди. Скоро приду домой. Всегда твой папа Яков. 15/IX 1945".
В поезде от Москвы до Омска встретились два родных брата-фронтовика. Старший сержант, пехотинец Семён Козак и старшина, командир орудия, артиллерист Яков Козак. Вместе и вернулись в родительский дом. Третий брат, самый младший, Тимофей, работавший учителем до войны, в 1941 году закончил курсы политруков в Томске, да так и сгинул на полях сражений. Даже место его захоронения родные, как ни старались, не смогли установить.
Маленькому Святославу шёл пятый год, когда он впервые увидел своего отца. Мальчик вначале боялся идти к незнакомому дяде, но тот достал из вещмешка бутылку мёда и угостил невообразимо вкусным лакомством, пацан оттаял и пошёл к отцу на руки. Вскоре Славик в этом красивом статном фронтовике уже души не чаял. Даже позволил ему обрить себя наголо. И вместо жиденьких волосёнок у него начали расти густые волнистые волосы, такие же, как у отца.
После войны Яков с семьёй переезжает в районный центр, старинный сибирский город Тару. Устраивается на работу в педагогическое училище завхозом, покупает дом. И тёщу - бабу Катю - перевозит к себе из Тутаева. В декабре 1946 года моя бабушка рожает двойню - девочек Раю и Сашу.
Дед очень любил детей. Младшие сестрёнки загодя занимали место у окна и ждали отца с работы. Он обязательно приносил им какие-нибудь гостинцы, а потом усаживал каждую себе на плечо, делал круг возле дома и заходил в калитку. Девчонки млели от счастья. А на велосипеде он умудрялся возить всех троих. Рая и Саша - впереди на раме, а Слава - сзади, на багажнике. Когда получал зарплату, то выдавал по 25 рублей (2,5 рубля после деноминации шестидесятых годов) бабе Кате и сыну, а мелким - Рае и Саше - по червонцу.
Муж тёти Раи дядя Рустэм говорил: "Дед Яков пять лет воевал, а потом тридцать лет победу праздновал". Действительно, дед любил выпить и погулять. В училище было своё подсобное хозяйство на отдалённой заимке - вотчина деда. Ему выделили коня по кличке Милый и бричку. На ней-то и наезжал Яков Иванович на заимку. Женщинам он нравился и, несмотря на своё семейное положение, отвечал им взаимностью. После войны мужики были в цене. А Яков, насмотревшись ужасов и смертей, дико полюбил жизнь. И все его амурные похождения были проявлением этой всепоглощающей любви к жизни. Он любил бабушку, любил детей, потом любил внуков, собак, кошек, коней. Заядлый охотник, он после войны ни разу не ходил на охоту. Далее рыбалка ему разонравилась. Другое дело - грибы. Дед был страстным грибником. У него имелся особый нюх на грибы. Уже в старости, когда он почти потерял зрение, просил меня довести его до леса. Но, оказавшись в лесу, дед преображался в мгновение ока. Нагнётся, разгребёт листву, и груздь у него в руках. Он уже ведро грибов наберёт, а я - ни одного.