Я собираюсь с силами, глубоко дышу, и думаю над тем, что я хочу сказать.
Но из моего рта выходит ничего, кроме этого:
– Я тебя люблю. И всегда любил. Не оставляй меня одного. Пожалуйста. Неужели я тебе не дорог? Неужели ты не помнишь нашу дружбу? Я же был хорошим другом, правда? Ну давай… давай, что бы все было хорошо, что бы все как раньше! Я не буду запрещать тебе гулять с твоими подругами! Обещаю! Клянусь! Ну, хочешь, я с вами буду гулять, хочешь я буду эмо? Я буду рад этому, лишь бы ты была жива; все будет хорошо, я сам раньше думал об этом. Мы с тобой похожи, давай вместе что-то делать, только не оставляй меня здесь! – я пускаюсь рыдать. Все эти слова ничего, НИЧЕРТА ОНИ НЕ ЗНАЧАТ! Это все ложь. Я никогда не буду этого делать. Я конченный алкаш и начинающий псих. Я уже давно не справляюсь с эмоциями, не могу держать себя в руках. Люди для меня стали идиотами, все окружающее бесит – пустая картинка; я устал от всего, от всего абсолютно. Я ведь не ей вру, я вру сам себе! Я понимаю ее! Мне тоже херово! Просто НЕ НАДО УБИВАТЬ СЕБЯ! Жить ведь лучше… всегда лучше. – Прости. Прости меня, это ложь. Я просто хочу, чтобы ты слезла с этой чертовой крыши и жила! Мне надо совсем немного – чтобы ты просто жила.
– Не плачь, дура… – она улыбается. – А помнишь, ты говорил про мечты? Ты делил их на разные виды, говорил, что есть Лучшая Мечта. Помнишь?
– Помню – я плачу навзрыд.
– У меня нет мечты. Ни маленькой, ни даже самой крохотной. Вообще никакой!
– Лена…
– А еще ты говорил, что если мечты нет, человек рано или поздно умрет. Сейчас со мной это происходит. Последнее время я не жила, мне незачем жить. Я больше никогда не построю свою Лучшую Мечту. Не строится она. Понимаешь?
– Лена, это все слова, я же могу ошибаться! Не обязательно все завязано на мечте! Ты нашла кого слушать! – я бешено глотаю воздух, кажется, что душно – Просто живи, мы с тобой все выясним! Мы столько сделаем, мы все… мы все поймем!
– Нет, все и так понятно. Не думай, что ты виноват, не правда. Все бы произошло и без твоих слов. И не говори что это просто слова. Ты говоришь то, что не могут сказать другие. Не смей винить себя. Если я не умру сейчас, то умру в ближайшее время от наркотиков, которые попробовала. Но они мне не нравятся. Не хочу умереть наркоманкой. – Лена потупила взгляд. – Знаешь, я долго думала, как это сделать. И решила вот так. Пусть не очень красиво, но зато меня хотя бы запомнят, – снова улыбка, – и крышка гроба будет закрыта, мать не подпустят к моему трупу. Это самый лучший вариант. Я решилась неделю назад. Не стала оставлять тебе всяких записок, а захотела сказать все в лицо. Я даже в комнате убралась: выбросила ненужные вещи и оставила записку маме, чтобы тебя не винила, она это любит. Все будет правильно.
Я все это слушаю и ничего не могу с собой поделать. Я беспомощен, я не могу взять под контроль разговор. Ощущаю себя каким-то старым, мне ужасно жить. Господи, что это?
– И не вини себя в том, что сегодня не спасешь меня. Ты не можешь этого сделать, я все равно умру. Я все понимаю. Я обречена. Да, я обречена. Я тебе это и хотела сказать: не вини себя в моей смерти, не вини в том, что не спас меня. Вот. Вроде все сказала…
– А твоя мама? Как без тебя… – я говорю не своим голосом. Что-то во мне сломалось. Я больше не чувствую себя как раньше. Во мне много боли и… удивления – да-да, удивления!
– Мама… Это заставит ее хоть что-то делать в своей скучной жизни.
Она развернулась. Еще мгновение и ее не будет. Оттолкнется, и через секунд десять я услышу глухой звук ударяющегося тела об асфальт. От нее ничего не останется. От меня тоже ничего не останется. Что я буду делать после того как она прыгнет? Я буду виноват во всем, в любом случае.
И я теперь безумный. Я ору нечеловеческим воплем.
В момент, когда Лена оборачивается на мой вопль, я вмиг подлетел к ней, за какие-то доли секунд, хватаю за одежду – я даже не понимаю, за что берусь – и грубым рывком стаскиваю с порожка на крышу – она ударяется.
Потом я подлетаю к ней, лежачей, и принимаюсь теребить, хвататься за шею, душить. Все происходило настолько быстро, что я не понимал, зачем это делаю. Будто наблюдаю со стороны. Потом я обнимаю ее со всей силы, и не могу понять, что творю.
Когда поднялись манекены из МЧС, все было кончено: я сидел на коленях, держал ее в руках, рыдая так, как, наверное, никогда не рыдал в своей жизни. Она была такая маленькая, такая хрупкая в объятиях, не хотелось отдавать ее никому и никогда.
Я рыдал, постоянно повторял одно и тоже: "Леночка, маленькая моя", "Леночка, родная моя", "Я никому тебя не отдам", "Никому не отдам". Наверное, фразы никто не мог разобрать из-за истерики.
Немного успокоившись, я разомкнул объятия, из носа у Леночки текла кровь, и, кажется, была разбита губа. Она смотрела на меня как испуганный и побитый котенок, которого кто-то выгнал из дома. А я подобрал.
Часть вторая
Пиксельный Путник
1
Я играю.
Все в ту же игру, в которой застрял две недели назад. Не знаю, в чем дело. Тупо ее не понимаю.
За окнами темно. Не получается разглядеть соседние дома, деревья, а о существовании неба впору забыть. Тьма. Полная, густая.
Странно, фонари вдоль улиц должны светить? Не вижу ни одного. Вообще ничего нет. Как будто вместо окон навешаны черные полотна, скрывающие меня от окружающего мира.
Совершенно не уютно.
Свет в комнате принимается рябить. Сначала редко, почти неуловимо, но дальше – с большими промежутками, устраивая танец света и тьмы. Тени предметов в период света отпечатываются в голове, в темноте я продолжаю их видеть.
В голове рождается свистопляска образов. В периоды темноты они двигаются, пересекаются, уменьшаются и увеличиваются; тени вещей словно в дурном театре, устраивают представление, не стыдясь сумбурности, не страшась, что примут за цирковых артистов.
В какой-то момент танец пропадает. Света больше нет. Понадобилось мгновение, чтобы он погас окончательно.
Но телевизор работает, как и все, подключенное к источнику бесперебойного питания. Пять минут – именно столько он продержится. А после, все, что не погасло – погаснет и станет настолько темно, что черные полотна сольются с комнатой и эта подступающая тьма сожрет меня.
Она уже берется высасывать из меня все хорошее что осталось, подобно дементорам.
Очень страшно, не знаю что делать. От работающего телевизора только хуже. Кажется, экран тусклым светом оголяет все дурное и скверное, темную сторону вещей.
И эти окна! Почему же в них ничего не видно?!
Я тихонечко встаю, медленно-медленно, стараясь не создавать лишнего шума, крадусь в спальню. Сейчас лягу, усну, дождусь, когда взойдет солнце, и комната наполнится светом. Запрусь в комнате, укроюсь одеялом с головой, отвернусь к стеночке и высуну нос, чтобы дышать. И так пробуду до утра. Главное только уснуть.
Глаза привыкают к темноте, и от этого только хуже – очертание квартиры, искаженное тьмой, лишь заметнее. Каждый шаг дается с трудом, боюсь своего шороха. Настолько страшно, что просто мечтаю потерять сознание и ничего не чувствовать.
Слышу, как в спальне что-то грохает с огромной силой.
Бах!!! Бах!!! Бах!!!
Сердце готово выпрыгнуть. Я уже не ощущаю ног, сами волокут в спальню. Не желаю туда идти, но не могу остановиться.
Бах! Бах!! Бах!!!
Распахнув дверь, я обнаруживаю источник грохота – прыгает кровать. Она приподнимается с помощью неведомой силы, и опускается в туже секунду. Она будто живая.
– Эй! Кто здесь? – свой голос я слышу со стороны.
Кровать перестает подпрыгивать, из-под нее вылезает что-то непонятное.
Меня хватает ужас, неужели я сошел с ума? До чего я себя довел? Голова больше не соображает.
Когда ОНО вылезает наполовину, я вижу что это голое тело… ЛЕНА!
Высунувшись наполовину из кровати, Лена поднимает голову, я вижу это лицо. Ее лицо! Оно перекошено до неузнаваемости. Лена издает какие-то непонятные звуки и двигаться по направлению ко мне.
Я в ужасе начинаю пятиться. Но она быстро встает и прыгает на меня. Перекошенное, безобразное лицо отпечатывается в сознании.
Бах! Бах!! Бах!!! Телефон будит меня, спасая от ужасного кошмара.
– Да – протягиваю я сонным голосом.
– Эй, пейсатель?
– А?
– Не узнал?
Голос кажется знакомым, но из-за некачественной телефонной связи, создается некий фильтр, который убирает все уникальные нотки в голосе, все тона и оттенки.
– Блин, не издевайтесь, кто это?
– Ууу… Это я блин, Рома. Просыпайся давай.
– Ого. Здорова. Ты в городе?
– Ага. Сегодня все собираются на сходку.
– На какую сходку. Кто, все?
Я все еще не отошел ото сна, но даже будь трижды awakened, я бы ни за что не вспомнил, кто и куда собирается.
– Кто, кто…
– На какую сходку? Ты о чем?
– Пипец… Ты вообще бываешь в курсе чего-нибудь? С нашего класса сегодня все собираются. В восемь, в клубе. Все давно знают, один ты как всегда…
– Что, прям все-все? И чего так поздно-то?
– Ни че не поздно. Ну а придут, может и не все, но большинство точно. Ты вот не пересекаешься ни с кем в сетках, а так давно бы знал. Народ готовился, искали всех.
– А в каком клубе будет?
– Ну, решили как в прошлый раз, во "Freeman" завалиться.
– Блин…
– Чего?
– Может в другое место, а?
– Да ты чего, все уже решили.
– Ладно.
– Ну, давай. Я тебе еще вечерком позвоню. Не проспи, как обычно.
– Хорошо. Пока.
Как обычно.
На часах половина двенадцатого. Из-за постоянных недосыпов, я больше не чувствую себя отдохнувшим, даже когда встаю настолько поздно. А впрочем, во сколько я вчера лег?
Я встаю с постели и плетусь в ванну, еще достаточно сонный, чтобы соображать. В гостиной кидаю взгляд на кучу развороченных приставок.
Под дождем из желтых стрел, прорывающихся сквозь не задернутые шторы, мне представляется куча красиво слепленной пластмассы, некоторые экземпляры отдают глянцем.
Ничего кроме пластмассы. Раньше, поглядывая на них, представлялась железная начинка. В голове возникали тактовые частоты микрочипов, установленных на материнских платах, бойко работающие приводы, считывающие информацию с диска при помощи лазеров.
А вот сейчас, когда валяются на полу, кучей ненужного хлама, покрывшись еле заметным слоем пыли, они не кажутся чем-то наполненными. Просто куски пластмассы, которые китайцы лепят для детей в огромных количествах. Они более похожи на водяные пистолеты, которыми я забавлялся, будучи ребенком, еще не обремененным школой. Пластмасса наполняется водой, когда нужна для утехи; или вовсе заряжена пустотой, если той не пользуешься.
Может отдать кому-нибудь? Тотчас найдутся желающие – кому халява не нужна? Пускай половина кучи не работает, дак на детали разберут в два счета. А про стопки лицензий я вообще не говорю. О такой коллекция, да еще и даром, мечтает любой геймер.
В ванне я принимаю душ, вспоминая все произошедшее после инцидента с Леной.
Суматоха, истерики, мое состояние, похожее на психически больного. Но психически больной признали Лену и поместили в дурку, с согласия больной на всю голову мамаши.
Я долго отговаривал, пытался переубедить, чтобы идиотка отказалась от этого глупейшего, наихудшего решения. Объяснял, что нужно принимать меры иного рода. Лечить там ее не будут точно, только мучить препаратами, подавлять волю.
Елена, мать ее, Васильевна, будучи не обремененная муками раздумий, воспротивилась, и строя из себя заботливую маму с ярко выраженным волевым характером, четко решила: "Там ее вылечат!". Естественно, уважаемая дама была осведомлена широчайшим спектром лечения в подобного рода учреждениях, и сомневаться в решении было свойственно только дураку вроде меня.
Я тогда рассердился и позволил себе немного лишнего, обозвав почтенную даму не совсем умной советской работницей, со сгустком кала в голове, вместо положенного мозга.
Потом, конечно же, пришлось извиняться, чтобы та позволила отправиться на свидание в больницу. Как-никак, я спас ее дочь, и вспомнив об этом, SovietWorkerдала слабину: благородное сердце дрогнуло, она сжалилась.
От материальной помощи Елена Васильевна отказалась. Даже не разрешила возить на такси, когда той нужно было навещать дочку, или возникала потребность в передаче продуктов, одежды и прочего. SovietWorkerпосчитала это зазорным – ездить со мной в такси: "Ладно бы хоть своя машина была, да ты видать и ее пропил, педофил ненормальный!" – аргументировала она.
К слову, машина технично скомуниздили в тот же день, когда Лена устроила представление на крыше. Я так торопился, что, видимо, оставил ключи в замке зажигания.
Лену в больнице я видел пару минут – в комнате для свиданий, в тот самый раз, когда Елена Васильевна разрешила навестить ее вместе. Эти две минуты Лена просидела в молчании, уставившись в стену. Потом Васильевна быстро прогнала меня, посчитав, что Лена молчит исключительно по моей вине. Я же считаю, все было наоборот: Лена хотела говорить именно со мной, но не могла и пискнуть при матери.
За две минуты я попытался хорошенько рассмотреть ее, потому что знал: следующая встреча будет не скоро.
Выглядела она, если сказать по-новому, то не сказать ничего. На ней не было никакой косметики, пирсинг волшебным образом исчез, будто в инвентаре кто-то на него кликнул. Как потом сказала Soviet Worker: его сняли. Признаться, я не представляю, как это сделали. Это аргументировали весьма просто – чтобы Лена не могла заколоть себя; все из-за суицидальных наклонностей, которые как клеймо теперь будут преследовать ее.
Пока я смотрел на нее, сладко вспоминал ту самую девочку, которую знал раньше, которую так долго хотел снова увидеть. Как жаль, что лишь благодаря несчастью, с нее спала эмовская мишура. Почему нужно было случаться всему этому горю? Теперь она выглядела прекрасно. Те две минуты до сих пор греют сердце.
И на этом… все. Что теперь с Леной, как себя чувствует, какие лекарства принимает – не знаю. К ней не пускают – мать против таких свиданий, даже под присмотром. Эта сука и трубку не возьмет, и не дверь не откроет.
Я вылезаю из душа, чищу зубы, долго и тщательно бреюсь, причесываюсь, отправляюсь на кухню.
Провиант снова не завезли. Я делаю кофе и развожу лапшу быстрого приготовления. Кажется со вкусом курицы…
Когда открываю крышечку, уже приготовленной лапши, в ней почему-то плавают кусочки колбасы.
"И где тут курица?" – вслух произношу я. Но что поделать, лапша лучше, чем ничего.
Всякий раз, уплетая лапшу быстрого приготовления, возникают ассоциации с Китаем, Японией, Кореей и другими странами, жалующие подобное блюдо. Не бывал ни в одной из них, но хочется верить, что там она лучше. Тем более, родина ее в Китае; а умные японцы лишь довели до состояния, в котором она является нам на прилавках.
Эти ассоциации не то чтобы со странами или их культурой, отраженной в Храме Восточного сияния, в Великой Китайской стене. Здесь что-то другое – ощущение уюта, духовного равновесия. Может быть, чувство сродни иностранцу, выпивающего водку, считающейся традиционно русским напитком.
После вкусного, полезного, сытного завтрака я иду в рабочий кабинет, сажусь за стол и включаю компьютер. Железяка некоторое время тупит – спасибо антивирусу. Войдя в Интернет, запускаю Opera, и почтовый ящик моментально реагирует – он вываливает на меня кучу спама. В глаза бросается рекламное письмо, автор которого явно Петросян: "Кто бы ни ***** ****: длинноволосая блондинка, расплывшаяся мамаша или даже симпатичный молодой парень, одно точно – незабываемый оргазм гарантирован! Смотри зажигающие видики здесь!"
Удалив весь мусор, первым делом я открываю закладки с жж-пользователями, которых стараюсь читать ежедневно. Удостоверившись, что ни одна сволочь за сегодняшний день ничего полезного не написала, кроме пары искрометных политических замечаний и скрытой рекламы, открываю пару новостных порталов, да форум с понятно каким содержанием: Хидео Кодзима, Клифф Блежински, Cигеру Миямото, Дэвид Джаффе, Bungie, Capcom, EA, Сонибои, Биллибои, ПКашники, Мариобои… Все как полагается.
Я иду на lostfilm.tv в надежде скачать новые серии горячо любимой Санта-Барбары под названием LOLST и интригующего House M.D.
Надежды не оправдались. Никаких серий я не скачал: у LOLST’a не кончился двухнедельный перерыв, а House M.D. почему-то не завезли. Занять себя до шести часов крайне проблематично. Писать не тянет, ибо последний раз я остановился на оптимистичном куске текста, а в данном состоянии никакого оптимизма нет и в помине.
Все что я хочу – увидеть Лену. Никакая сходка одноклассников мне не нужна, хочется вообще забить на нее, как я обычно и делаю. Но на этот раз бурлящей кучи не избежать, ведь НАРОД ГОТОВИЛСЯ. О, мне этого точно не простят. Опять скажут, что зазнался.
В общем, мысленно посылаю кучку доморощенных колхозников и решаю забить на сходку. Достаю бутылку красного вина, выключаю Интернет, – там делать больше нечего – запускаю одну из самых любимых игр.
Тут надо сказать, что, несмотря на симпатию к приставкам, а ныне той куче пыльной пластмассы, валяющейся в гостиной, все самые любимые игры родила именно эта платформа – PC.
Сколько бы ее не ругали, сколько бы не доказывали никчемность и скорую смерть, эта платформа дала мне лучшие игры детства и юности. Жаль, что в нынешнее время об этом мало помнят, и всех не смущает одинаковая картинка в телевизорах, независимо от платформы. Времена менеджеров, штампов, рубки капусты. Отбить бюджет, не прогадать, нацелиться на среднего потребителя и гарантированно продать нужное количество коробок с игрой, "по плану".
Рутина. Не рисковать, убрать все лишнее, сделать быстрее. Время – деньги! В итоге получаем продолжительность игры в пять часов, и довольно приоткрыв рот, просим добавки. "Шутер с продолжительность Half-Life? Забудьте! Зачем Вам это? Столько часов ненасыщенного геймплея!"
Теоретически, PC – универсальная платформа с бесконечным потенциалом, я уж молчу про скрытый. Но, как правило, теория на практике не всегда работает, и в суровой реальности возникает куча железобетонных преград. Их не собираются преодолевать, потому что НЕ ВЫГОДНО.
Вот и висит над пропастью универсальная платформа, да еще качается. И все ходят рядом, сочувствуют, слезу платочком смахивают, кланяются. Некоторые хотят добить из жалости, но из того же чувства так не поступают. А помочь сложно и незачем. По плану стригут бабулеты, и сами боятся так же повиснуть. Такие дела.
* * *
Распавшийся город, истерзанный взрывами и пулями, он не ждал ничего и не источал никакой жизни. Впрочем, она была, но где-то глубоко внутри, в подвалах, в редких уцелевших зданиях, в каких-то постах военных.
Хмурое небо застыло над миром, затемнило его и не давало видеть далеко.
Я находился прямо посреди центральной площади. Центр города особенно опустел. Здесь не было ни своих, ни врагов, ничего движущегося, кроме качающихся, глубоко печальных деревьев, катающихся гильз или проносящегося на силе ветра мусора.