"Эта песня была написана в XVIII столетии. Господин Нишияма положил это на новую музыку Шамизен для мисс Мюраты, которая, в свою очередь, нарисовала позы, следуя своим модернизированным идеям". История происходила следующим образом: в местечке Мада, в округе Катсушика, находится старый колодец, куда приходит девушка, чтобы набрать воды… Вдруг она уносится в своем воображении на несколько веков назад и вспоминает происшествие из жизни девушки ее возраста, которую называли Текона, очень хорошенькая девушка в поношенной одежде. За ней ухаживало много парней, добивавшихся ее любви, слетавшихся, словно мотыльки летней ночью, или рыбачьи лодки, возвращающиеся домой. Она говорила себе: "Мне нравится каждый из них, все они такие благородные и галантные. Я скорее умру, чем влюблюсь в кого-то одного и разочарую всех остальных". И она бросилась в ближайший залив и уснула вечным сном в мирной могиле под водой.
Погруженной в привидевшиеся ей образы девушке кажется, будто это событие произошло день или два назад, она поет песню:
Глядя в колодец Мада,
я думаю о Теконе,
которая, наверное, каждый день
берет воду.
Но мы не могли остаться в Токио навсегда, несмотря на то что успех мадам превзошел все ее надежды и труппе оказали королевский прием. Нам пришлось переехать в Кобе. Перед отъездом Павлову пригласили посетить школу танца Коширо-Фуджима. Нас, четырех учащихся, пригласили исполнить танцы, которые мы разучили из "Додзёдзи", одного из классических произведений драмы Кабуки. По правде говоря, я почувствовал себя абсолютно униженным, словно червь, в присутствии двух высоких особ – или, точнее говоря, трех, поскольку Фуджима-старший, напоминавший пожилого, вышедшего в отставку Чекетти, тоже присутствовал. Но, полагаю, мы выступили все-таки сносно. Мне же предстояло худшее испытание – меня попросили сольно исполнить "Каппоре", один из самых популярных комических танцев в Японии. Ему триста лет, его танцует кули, который боится, что шторм помешает привозу апельсинов с юга.
"Что я вижу на горизонте? – говорится в сопровождающей песне. – Это парус? Может, это корабль с апельсинами, который везет золотистые фрукты для новогоднего праздника? Yo-o-itona, Yoi! Yoi!" Сначала кули бежит вдоль пристани, всматривается в море, затем стряхивает пыль с брюк и танцует, отбрасывая веревки, которыми рабочие подвязывают рукава кимоно, поскольку он теперь уверен, что Новый год будет благоприятным.
В пересказе это звучит не очень сложно, но танец ни в коем случае не был легким. Я приблизился к сцене и нервно начал с кулаком в кармане изображать, будто я кули и мне холодно. Затем я увидел, что мой любимый учитель тоже вышел на сцену и танцует со мной. Существовал ли когда-либо более благородный способ вернуть человеку уверенность?
Перед нашим отъездом учителя сделали нам подарок, который мы хранили всю жизнь, – веера, ими пользовались на представлении "Додзёдзи", во время приезда в Японию Эдуарда VIII, тогда еще принца Уэльского.
Затем – в Кобе. Нигде за пределами Токио мы уже не встречали роскоши, подобной "Империал-отелю". Я так стремился сэкономить деньги на уроки танцев и на дешевую прелестную одежду, что, наряду с несколькими наиболее авантюрными поляками, решил испробовать японский отель. Спать на полу по-японски неожиданно оказалось очень удобно.
Некоторые из мужчин купили элегантные кимоно и стали их носить, а однажды вечером мы устроили прекрасную вечеринку. Служащие отеля и так считали всех европейцев ненормальными, интересно, что они подумали, увидев нас на этот раз? Те члены труппы, которые не стали тратить деньги на японские одеяния, главным образом девушки, надели маскарадные наряды, варьировавшиеся от купальных костюмов до непромокаемых мешочков для купальных принадлежностей, надетых на голову вместо шляпок, и тренировочной одежды с пришитыми к ней крылышками.
Я посетил водопад Нунубики, который заслуженно пользуется славой одной из достопримечательностей Японии. Для того чтобы добраться до него, мне пришлось взобраться на бессчетное количество холмов, но высокий узкий водопад был воистину прекрасен и не так коммерциализован, как Ниагара. Он навеял на меня мысль о нескончаемом отрезе блестящего белого шелка.
Помимо отеля наша жизнь в основном протекала в русском стиле. Русская дама, мадам Александрова, на время присоединилась к труппе и исполняла некоторые мимические роли. Остановилась она в Русском доме, где все мы питались. Это спасло нас от разорительных опытов с маленькими японскими ресторанчиками. Я усердно работал над "Русским танцем", а американец Оливеров посоветовал внести в него новые па. Он показал, как это сделать, и все получилось хорошо. Не знаю, много ли трупп в наше время поощряет своих танцовщиков импровизировать подобным образом, особенно когда являешься партнером звезды. Всем нашим зрителям понравился танец, но это не помешало мне ужасно нервничать целый день накануне представления. Мадам почти ничего не сказала мне по поводу танца, но время от времени до меня доносились кое-какие слухи. Больше всего я приободрился, когда узнал, что она считает меня настоящим артистом, так как я всегда стремлюсь улучшить свою работу и пытаюсь исполнить новые па. Несколько дней я был доволен собой.
Когда мы танцевали в Осаке, жить продолжали в Кобе, совершая каждый день двухчасовые поездки туда и обратно, потому что отели в Осаке были слишком плохими и дорогими. В общем, это путешествие означало три поезда, множество неудобств и большую головную боль для меня как для переводчика.
Когда мы прибыли в Киото, древнюю столицу Японии, нас встретила огромная толпа. Мы ехали по городу на такси, увешанных флагами. Это в точности напоминало цирковой парад. Павлова долго беседовала со мной, советуя продолжать заниматься японскими танцами, а это было совсем непросто, потому что мы останавливались в каждом городе на два-три дня. Она нашла учительницу, которая стала с нами путешествовать. Я очень радовался до тех пор, пока не обнаружил, что это удивительное маленькое создание не имеет ни малейшего представления о времени. У нее была необыкновенная система: она приходила по крайней мере на час позже, показывала одно движение и куда-то убегала на полчаса. Таким образом, мы занимались за всю вторую половину дня всего около получаса. Даже месье Дандре не смог с ней справиться. Мы называли ее Кошачье Личико-сан.
Однажды в Киото, когда эта темпераментная дама вообще не явилась, я отправился вместе с остальными посмотреть самую удивительную процессию – Джидай Матсури. Раз в год душу императора Кама выводят из гробницы и провозят по городу, чтобы он посмотрел, как живут его потомки. Чтобы продемонстрировать течение времени, группы людей, участвующих в процессии, одеты в костюмы, начиная с пятидесятилетней давности, постепенно они становятся древнее и, наконец, представляют одеяния, которые носили тысяча двести лет назад. В каждой группе было слишком много людей, одетых в простые темно-синие кимоно. А жаль! По стечению обстоятельств Кошачье Личико-сан тоже пришла посмотреть эту процессию! Она стояла в переднем ряду.
Киото, древняя столица Японии, была необычайно красива. К счастью, мы отрепетировали весь репертуар, так что у нас было больше свободного времени, чтобы осмотреть замечательные храмы и дворцы. Мы танцевали в театре Минамиза, а поблизости нам показали место у реки, где, как считается, О-Куни, невольная изобретательница театра Кабуки, впервые исполнила священную Кагуру за пределами храма. Гейши Киото дали особые представления в нашу честь, и их точность можно было сравнить только с хором девушек Тиллера. Их позы и мимика были прекрасны, все мы наслаждались этим зрелищем.
Затем прошло несколько разовых представлений, которые не часто устраивали западные артисты в Японии. Одно из них произошло в злополучном городе Хиросима, он произвел на нас впечатление полным отсутствием отелей. Их там вообще не было, и большинство из нас спали в театре в актерских уборных на полу. В своей книге "С Павловой вокруг света" наш дирижер Теодор Штайер наградил меня золотой медалью за мою деятельность по охоте на пауков в ту ночь. Я никогда даже не мог вообразить, чтобы такое огромное количество отвратительных насекомых с таким упорством лезло изо всех мест. Но они лезли, и на мою долю выпала сомнительная честь убить большинство из них своей домашней туфлей. На следующий день мы были свободны и отправились на священный остров Мийаджима, находящийся во Внутреннем море. Мы увидели замечательные врата храма, выходившего в море. Деревья и цветы выглядели очень красиво, но в поистине японском стиле лил дождь, и у нас абсолютно не было никакой возможности выйти. Следующей остановкой была Хаката, куда мы добирались после тяжелого ночного переезда. Мне пришлось отказаться от своей койки в пользу одного из наших японских помощников, внезапно заболевшего лихорадкой. Наградой мне стал великолепный восход солнца над горами. В Хакате отель очень удобно присоединялся к театру, но в Мойи он находился на расстоянии нескольких миль, на другом острове.
Куда бы мы ни поехали в Японии, мы вызывали большое любопытство как на сцене, так и за ее пределами. Однажды на репетиции, когда у нас был минутный перерыв, я стоял на солнечном свету у двери, ведущей на склад декораций.
– Очень красиво, бледно-золотой цвет, – заметил директор театра, показывая на волоски моей руки, блестевшие на солнце.
Самый странный комплимент, который мне когда-либо делали! Но в конце концов, светлые волосы, наверное, действительно выглядят экзотично в стране, где все темноволосы и почти ни у кого нет волос на руках.
По всей стране мы с Сильвией Николз привлекали всеобщее внимание, а на железнодорожных станциях вокруг нас собиралась целая толпа просто поглазеть на нашу английскую белокурость.
Театры обычно были переполнены, даже кулисы, – всегда находилось множество желающих наняться в качестве рабочих сцены и бесплатно смотреть наши выступления. В Осаке кулисы так кишели рабочими сцены, что нам приходилось проталкиваться через их ряды, чтобы вернуться в свои артистические уборные. В Мойи даже сцена не принадлежала нам – в середине pa de deux крошечный японский ребенок мог пробежать через сцену, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на танцующих. Большинство матерей были так поглощены танцем, что совершенно забывали о своих детях, и в перерывах ряд маленьких блестящих головок появлялся с нашей стороны занавеса. Им так не терпелось посмотреть, что происходит, что они подползали под занавес и даже не думали возвращаться до тех пор, пока на них не набрасывались толпой рабочие сцены.
Когда подошло к концу последнее выступление в Мойи, я по-настоящему сожалел о том, что нам предстоит покинуть Японию. Каждое мгновение пребывания в этой стране было наполнено для меня красотой и вызывало интерес. Волнению, доставленному мне тем, что я стал партнером Павловой в "Русском танце", вполне соответствовало открытие японского танца и таившегося в нем целого мира артистичности. Всю оставшуюся жизнь я намеревался оглядываться назад, на Японию, как на некий зеленый оазис.
Когда я уставал от джазовых представлений во время гастролей по США или Англии, я возвращался мыслями к школе Фуджимы, чье имя до сих пор пользуется почетом в Японии, и чувствовал себя счастливее. В 1922 году Артур Уэйли еще не перевел классическую "Повесть о Гэндзи", но когда я прочел ее позже в Англии, меня поразила глава, озаглавленная "Праздник цветов". Япония осталась в моей памяти как место цветов: легкая дымка глициний и вишня в цвету, и все это на фоне кленовых листьев. И какую симпатию вызывает Правый министр, когда приглашает Гэндзи на праздник цветов, посылая своего сына со стихами: "Если бы мои цветы были такими же, как в других садах, никогда бы я не отважился пригласить вас".
Я думаю об этих словах, когда смотрю на прощальные подарки, которые вручил мне Мацумото Коширо – прекрасный оби (пояс) с узором из стилизованных розовато-лиловых цветов глицинии, со словом "Фуджи" на блестящем бледно-голубом фоне. Это эмблема школы Фуджимы. На подаренном им веере театра Но на одной стороне – кленовые листья, на другой – цветы вишни, и то и другое – на золотом фоне.
Павлова тоже была глубоко растрогана всем увиденным. Помню, какое впечатление на нее произвело, когда я объяснил ей, как снимают и упаковывают сямисэн, когда его убирают. А однажды я показал ей чашку, за которую заплатил сумму, равную двум пенсам. В ней не было ничего особенного – узор из голубого тростника на кремовой основе, – но, тем не менее, это было совершенство. Она взяла чашку и рассмотрела со всех сторон.
– Знаешь, Элджи, – сказала она, – в этой стране нет ничего, что хотелось бы выбросить.
Глава 6. Восточные впечатления
Сказочный мир Японии с его сокровищницей драматического танца стал для меня опытом неизмеримой ценности. Хотя я и не осознавал этого, покидая страну, но этому путешествию суждено было остаться со мной на всю жизнь. Путешествие с Павловой стало наилучшей иллюстрацией старой поговорки: что посеешь, то и пожнешь. В первую очередь она заботилась о том, чтобы мы посетили достопримечательности, и всегда организовывала все таким образом, чтобы труппа отправлялась на прогулки в соответствии с путеводителем Бедекера там, где это было возможно. Она никогда не говорила: "Вы должны изучать японские танцы", но под ее влиянием нам самим непроизвольно хотелось сделать это. Когда мы покинули страну, я находился под таким влиянием целого мира восточного танца, что не хотел расставаться с ним всю оставшуюся жизнь. Даже когда я впервые увидел Павлову в Лондоне, черты ориентализма в ее раннем репертуаре и танцы Губерта Стовица поразили мое воображение, но я тогда не знал действительности, стоявшей за ними. Теперь я узнал ее и предполагал, что реальность продлится по крайней мере до конца нашего турне. Не могу сказать, что мне понравился маленький японский пароходик, который отвез нас в Шанхай. Он был очень примитивной европейской конструкции и чрезвычайно неудобный. На второй день пути был день рождения микадо, весь экипаж судна собрался на палубе и, обратившись лицом к Японии, исполнил национальный гимн. В тот вечер на обед подали огромного морского леща – это "счастливая" рыба, тай, ее всегда подают в день рождения императора. Однако нам она удачи не принесла: на следующий день мы попали в хвост тайфуна и всю ночь напролет нас швыряло и подбрасывало разгневанное море. Когда настало утро, мы оказались на Желтой реке, которая вполне соответствовала цвету желчи, а она-то как раз и давала нам всем о себе знать в этот день.
Пожалуй, первое, что поразило меня в Шанхае, была яркость китайских красок по сравнению с нейтральными мягкими тонами Японии. Красные и зеленые цвета я счел слишком вызывающими. Шанхай конечно же ни в коей мере нельзя назвать типичным китайским городом. Зрители состояли исключительно из европейцев, и это казалось очень странным после Японии, где мы танцевали исключительно перед японской публикой. Было очень холодно, и я размышлял, был ли то китайский или японский обычай прятать руки в рукава, чтобы сохранить тепло. Воздух, казалось, разрезал меня, когда мальчик-рикша бежал в театр. В британском секторе порядок поддерживали сикхи, и я помню, как потрясена и расстроена была Павлова, когда увидела, как сикх-полицейский бил дубинкой китайского мальчика-рикшу.
Я интересовался только китайской частью города и "прочесывал" боковые улицы, отходящие от главной, причем шел по одной стороне и возвращался по другой, чтобы не заблудиться. Я обнаружил чайный домик с ивовым узором, с изгородью с зигзагообразным орнаментом, предназначенным для того, чтобы отпугивать чертей, увидел птичий рынок и доброжелательного старого китайца с птичьей клеткой на шесте, выносившего таким образом свою птицу на прогулку. Однажды, когда я сопровождал миссис Лейк и Молли на базар, мы нашли гида, который повел нас осматривать Сад мандаринов с драконовой стеной. В камнях были вырезаны фантастические орнаменты, в саду находился пруд с темно-зеленой водой, сквозь которую поблескивало множество золотых рыбок. Драконы были вырезаны по вершине всей стены, практически носом к хвосту. Некоторых членов труппы пригласили на скачки. У Риты Глинде был наметан глаз на лошадей, и она ставила на победителя. Как-то раз она заметила, что одна из лошадей долго лидировала в забеге, а затем замедлила бег. На следующий день ту же лошадь поставили на более короткую дистанцию, Рита поставила на нее и выиграла.
Даже находясь в Шанхае, я едва мог поверить, что мы уже в Китае, поскольку подлинный Китай оставался скрытым от глаз. С тех пор я много узнал о китайском театре, но не в самом Китае. Знаю, что Павлова была разочарована, но она отнеслась к этому с большим философским спокойствием, чем остальные из нас. Во всяком случае, мне кажется, она знала многое заранее.
Мы выехали в Манилу на довольно комфортабельном "Тайо Мару". Когда судно было готово отойти, мы обнаружили, что с нами нет Волинина. Только подняли сходни, как мы увидели фигуру человека, бегущего по набережной. Волинин прыгнул, выполнив неправдоподобное grand jete, словно совершил выход в своем соло в "Луке и стреле". Фью!
Приехав в Манилу, мы вели довольно веселую светскую жизнь и имели весьма умеренный кассовый успех в артистической пустыне. Кое-кому из девушек сделали предложения, но ни одна из них не уехала с Филиппин помолвленной. Некоторых поляков ужасно шокировало, что девушки время от времени выходили без дуэний. Меня удивляло, возможно ли такое, чтобы в 1922 году люди придерживались столь старомодных взглядов. С ужасом вспоминаю утренники, когда мы танцевали в изнуряющую жару в плотных крестьянских костюмах и доводили себя до изнеможения при практически пустых залах, поскольку мадам не танцевала на этих ранних представлениях. В Маниле мы проводили время, купаясь в теплом море и наблюдая за игрой в поло, и испытывали при этом чувство благодарности за то, что отели и еда были не столь дорогими, как в Японии. Мы также посетили и ночной бал Святого Андрея, на котором играли волынки и исполнялись шотландские кадрили. Мы конечно же смогли принять участие только в трезвых уанстепах и время от времени исполнявшихся вальсах, поскольку в других танцах было бы так легко получить пинок по лодыжке, отдавить пальцы на ногах или получить нечто худшее. Мне сказали, что мое мастерство в исполнении бальных танцев возросло, и это меня порадовало. Еще больше я развеселился, когда услышал, как Волинин говорил одной из девушек, осторожно кладя руку ей на талию:
– Как ты танцуешь уанстеп, Джойс? Я танцую его на полупальцах.
Павлову пригласили посетить лучшие местные театральные школы. Она вернулась очень веселая, и мы подумали, что она, наверное, открыла какого-то гениального ребенка. Оказалось – нет.