– Знаешь, я тоже об этом подумал. Но куда нам спешить, скажи? Дойдем и пешком. А то еще и за проезд платить – произнес Артём и замолчал.
Тема денег, оплаты, расходов была для него болезненной. Была – и перестала быть таковой с момента, как Алина исчезла из его жизни. Вернее, она еще не исчезла, потому что по-настоящему влюбленный или уже серьезно любящий человек никогда так сразу не поверит, что все кончено.
– Ты любишь ее?
– Кого? – Артём не сразу понял вопрос.
– Свою девушку – ответила Аня и тут же поправила. – Ну, бывшую.
– Да.
– Но она же бросила тебя!
– И что? – Артём пожал плечами. – Это не меняет ничего для меня.
– Дурак ты. Она тебя обманула, кинула, а ты все равно заявляешь, что любишь ее.
Довод был неоспоримый. Артём провел рукой по лицу и от отчаяния дернул шарики за веревки – они гулко ударились о плечо Ани.
– Давай не будем об этом – наконец, тихо попросил он. – Мне тяжело, я не хочу об этом вспоминать, мне надо все взвесить. Да и в любом случае это касается только меня и ее, слышишь?
Разговор не получался. Темы возникали и уходили, сводились к тому, что Алина бросила Артёма. Это раздражало и Аню, потому что ей было любопытно, и Артёма, потому что спокойным он был только внешне.
Внутри же все болело и кипело.
Подходя к перекрестку с подземным переходом, Артём остановился.
– Ну, давай, до вечера!
Аня в ответ лишь заулыбалась. Артём привязал веревочки с шариками ей на левую руку, чуть выше кисти.
– Вот твой кот будет рад! Раз-раз и готово!
– Хочешь, возьми один себе – предложила Аня. – Смотри, какие прикольные мишки тут нарисованы.
– Да куда мне – вздохнул Артём. – Тем более тебе они так нравятся, так и забирай, смотри, радуйся. Или просто отдай коту на растерзание.
– Не дождется! Ну возьми! А?
Она неожиданно снова встала на цыпочки и поцеловала Артёма в нос. Что это было? Будто бы они нравятся друг другу, встречаются – но ни то, ни другое не имело места быть. Артём промолчал, зашагал в сторону общежития, и лишь перейдя дорогу, оглянулся назад, пытаясь найти в толпе ее. Алину. То есть Аню.
Баба Даша дремала на вахте и встрепенулась, когда Артём громко откашлялся и пожелал ей доброго утра.
– Да какое утро, милок? Уже вечер на дворе. Что-то ты мне совсем не нравишься – выглядишь уставшим, вечер с утром путаешь.
– Не поверите, баба Даша, – Артём облокотился на стену коридора. – Я сам себе не нравлюсь в последнее время. Как-то все слишком в жизни сложно устроено.
В коридоре послышались женские крики, хлопнула дверь – один раз, второй.
– Вон, слышал, – стараясь не выдать себя, шептала баба Даша. – Там все гуляют. Он девах голых в коридор выгоняет, а они рвутся назад, к нему, окаянному. А он сам не понимает, чего творит. Такой малой, а уже в запое. Что делается!
– Да оставьте вы его в покое, баба Даша, все равно ничего не сделаете. Человек живет в свое удовольствие! Его ж в пример надо ставить – ни забот у него, ни хлопот. А мне скоро в ночную смену собираться. Надо бы поесть чего-нибудь.
– Поешь, поешь, конечно, тебе надо есть – вздохнула баба Даша.
В комнате было душно и прохладно одновременно. Так, по крайней мере, показалось Артёму. "Вот оно, одиночество – подумал он. – Уже даже не могу решить, разобраться, хорошо мне или плохо, холодно или жарко, хочу есть или нет".
В холодильнике терпеливо дожидались йогурт и остатки пельменей. Греча закончилась. Макарон не было. Колбаса была съедена еще утром.
– Нет, так дело не пойдет – строго сказал Артём сам себе. – Я совсем из-за Алины не думал о себе, совершенно. И что вышло из этого всего? Как она могла так поступить со мной, вот как? В голове не укладывается! Снова пельмени. Вот доем эти и хватит. Надо сделать паузу, а то они мне уже снятся. Сколько можно?
Он снова, стоя на кухне, варил пельмени и снова медленно их ел, растянувшись на подоконнике и приоткрыв окно. С того момента, как Артём прочел сообщение от Алины, перевернувшее все и вся, прошло двенадцать часов. А он уже чувствовал одиночество, щемящее, колющее, заставляющее расплакаться. А что будет дальше? Он ругал себя за фразу, которая постоянно, неотступно крутилась в голове. Я тебя не прощу никогда.
"Так нельзя, надо простить, обязательно простить, но как? Как я могу простить ее? Столько волнений! И я думал, я вправду думал, что все будет по-настоящему, а она, она…".
По щекам покатились слезы. Пельмени сразу стали какими-то слишком солеными. Артём быстро доел оставшиеся и вдохнул поглубже воздух с улицы, высунувшись в окно. Впереди снова была смена, шум цеха, коробки, сквозняк, погрузки и разгрузки – все, на что Артём решился исключительно ради Алины. Он не уехал домой, не подыскал себе какое-нибудь более спокойное местечко. Он просто взял и направился туда, где предлагали большие деньги, не озадачивая себя размышлениями о том, что нужно будет делать для того, чтобы их заработать. Именно заработать, а не получить.
Артём вспомнил про телефон. Никто не звонил и не писал. Эта ситуация его совсем не удивляла. Напротив, он пожал плечами и немного порадовался тому, что хоть в чем-то у него наблюдается стабильность: он никому, абсолютно никому не нужен. Ну, может быть, родители звонили раз в неделю – и все, больше никому. Когда с ним была Алина, он забыл о тех, с кем дружил и общался – и эти люди пропали, растворились в толпе. Для них Артём просто перестал существовать. Как вернуть все обратно?
Никак. Просто потому, что это никому не нужно. Совсем никому.
Дорога на работу Артёма не вдохновляла так, как это было накануне. Он старался подумать о чем-нибудь хорошем, приятном, но кроме Алины и воспоминаниях о ней сосредоточиться не мог больше ни на чем. Корпус цеха показался Артёму ужасно страшным, закат блеклым и невнятным. Хотелось закрыть глаза и не видеть того, что происходит вокруг.
Из-за приоткрытой двери цеха слышалось поскрипывание конвейера, лязганье металла об металл, шорох фольги, стук упаковочного автомата – линия работала так, словно никаких происшествий предыдущей ночью не было и в помине.
– Ну, здравствуй! – Василии крикнул вслед Артёму, поднимающемуся по лестнице на верхний ярус, в раздевалку. – Сегодня все как обычно, до перерыва мотаешься с коробками, потом идешь загружать машину вместе с Макаром.
– Хорошо – машинально ответил Артём.
– Что? – переспросил Василии.
От постоянного шума у всех работавших в цеху немного притуплялся слух; приходилось кричать очень громко, одновременно удивляясь, как это голосовые связки могут все это выдержать.
– Говорю, что понял все! – выпалил Артём.
– Выглядишь не очень, – Василии рассматривал его издалека, но у Артёма было ощущение, что его как подопытную инфузорию-туфельку посадили под микроскоп. – Ты хотя бы спал?
– Мое дело – спокойно ответил Артём и добавил. – Конечно, спал, куда я денусь?
То, что сказал Василии, Артём не расслышал. Он просто развернулся и стал подниматься по лестнице. В конце концов, нужно было переодеваться и идти на линию. Там работа уже кипела – однообразная, скучная, тяжелая, выматывающая. Аня не подавала виду, что рада его видеть. Впрочем, возможно, она просто не хотела смущать Артёма своим вниманием. Заметив, что он на нее поглядывает исподлобья, Аня подмигнула и демонстративно отвернулась, словно этого небольшого знака внимания, неосторожно брошенного взгляда ей совершенно предостаточно.
Время для Артёма больше не бежало, оно мучительно тянулось. Если раньше он был воодушевлен тем, что, отработав смену, вернется в общежитие и прочтет сообщение от Алины, что-то теплое и нежное, то теперь ждать было нечего. Устав от шума оборудования, Артём порылся в кармане и достал плеер.
Песни по радио передавали совершенно разные – веселые и грустные, ритмичные и спокойные, медленные и очень быстрые, старые и поновее.
Их пели сильными и слабыми, мужскими и женскими голосами. Пели и на русском, и на английском, и на французском, и еще на каких-то языках, о происхождении которых Артёму задумываться не хотелось. Но во всех песнях в самых неожиданных местах ему слышалась одна и та же фраза.
Фраза-копье, фраза-огонь, фраза-молния, не оставляющая после себя ничего живого. "Я тебя не прощу никогда".
Жанна, вечно подкалывавшая Артёма и не способная обходиться без колкостей, пошлостей и мата, была на редкость невозмутима. Иногда она снимала свою детскую панаму, чтобы пальцами с изгрызенными ногтями осторожно почесать стриженную ежиком голову.
"А она и вправду похожа на лесбиянку – подумал Артём. – Вообще какая-то странная. Хотя какое мне до этого есть дело? Пускай себе будет на здоровье, лишь бы на меня не орала и вонь не устраивала. У меня других проблем хватает, их полно".
Заклеивая коробки с мороженым и водружая их на телегу, Артём повторял: "Никогда". Ровно сутки назад это "Никогда" было "Всегда", и как все изменилось, не заметил даже он сам. Все, измерявшееся ранее чувствами и днями до встречи, стало измеряться лишь временем, оставшимся до конца смены, тоннами, коробками, телегами.
Во время перерыва Артём незаметно проскользнул по верхнему ярусу на крышу. Он сел по-турецки и принялся есть мороженое. Какой-то особый шик есть в том, чтобы приготовить мороженое самому: стащить со склада вафельных рожков, налить в них сгущенного молока, сверху немного мороженого и посыпать все это шоколадом. Или нугой, когда ее крошат на маленькие кусочки под строгим взором Василича. Василич контролировал процесс самолично после того, как месяц назад одну работницу поймали на проходной стремя килограммами нуги.
"Зачем ей столько? – недоумевал Артём – Когда хватит и маленького кусочка. А три килограмма, что с них толку? Наесться на всю жизнь, чтобы покрыться мелкими красными прыщиками и нуги больше в жизни не захотелось? Нет уж, это точно не для меня".
– Ну, как ты? – сзади послышался вкрадчивый голос Ани. – Не знала, что ты проводишь перерыв здесь. А я тебя в раздевалке искала.
– Зачем? – спросил Артём, спешно проглотив остаток сахарного рожка и отряхнув от крошек руки. – Я вообще-то отдыхаю тут от таких, как Жанна. Даже музыку слушать не хочется.
– Она снова на тебя кричала? – Аня осторожно прошла по крыше и села рядом с Артёмом. От нее пахло абрикосами – работавшие в ночную смену потихоньку таскали абрикосовый наполнитель для пломбира, и пили чай как с вареньем.
– Нет, не кричала. С чего? Я же не давал повода.
– Ясно, – Аня замолчала, придвинулась к Артёму и погладила его по спине.
– До конца перерыва у нас еще минут сорок. Потом тебя заберут на разгрузку.
– И что? – тихо спросил Артём, не понимая, как ее губы могут так мягко скользить по его лицу.
Стало тепло и приятно. Они обнимали друг друга. Сердца бешено колотились. А в голове Артёма носилось с бешеной скоростью: "Я тебя не прощу никогда".
Чувство четвертое. Страсть
– Идем – попросила Аня, поднялась с крыши и потянула Артёма за руку. – Идем, Тёма.
Он повиновался. Не потому, что хотел этого или стоял перед выбором – никакого выбора в действительности не было. Жизнь поворачивала неизвестно куда, события выходили из-под контроля и единственное, что оставалось Артёму – это следовать им, плыть по течению, не видя в настоящем, как и в обозримом будущем, каких-либо альтернатив.
– Тёма, знаешь, ты мне очень нравишься, ты очень хороший человек, мы просто можем побыть немного рядом друг с другом, – Аня немного волновалась. – Ты не будешь злиться на меня? Ты понял, о чем я?
Артём покорно шел за ней.
– Понял я все, Аня, понял. Ты действительно этого хочешь?
– Также, как и ты, Тёма, – вздохнув, Аня остановилась и взяла Артёма за руку. – Я думала как-то намекнуть тебе еще днем. Только это выглядело бы просто ужасно. А сейчас… я не знаю.
– Такты сомневаешься? – тихо переспросил Артём.
– Нет, ни капельки, – она снова его поцеловала и потащила за собой.
Они прошли по верхнему ярусу, спустились по металлической лестнице. В цеху никого не было, все разошлись – кто в раздевалку, кто мирно курил на небольшой деревянной скамейке, стоявшей у входа со стороны улицы. Впрочем, даже если бы в цеху кипела работа, вряд ли кто обратил бы на них внимание: обычно Аня просила кого-нибудь помочь ей подвинуть поддоны с коробками на складе.
Пройдя по плохо освещенному коридору, они попали на склад. Там было темно и тихо; настолько, что каждый их шаг отдавался слегка приглушенным, но все же различимым эхом. Аня снова взяла Артёма за руку, он почувствовал ее волнение. Рука была холодной, покрытой мурашками. Теперь уже он остановил, обнял и поцеловал – не в губы, в щеки.
– Помнишь, там дальше есть комнатка, туда никто никогда не заходит, ну, где инструмент старый лежит, – Аня обнимала Артёма настолько крепко, что ему вдруг стало трудно дышать.
Артём догадался, что она боится темноты. Впрочем, тут и догадываться было нечего – все девушки боятся темноты, хоть и стараются тщательно это скрывать. Она волновалась, но не оттого, что была с Артёмом наедине: темнота пугала ее. Она старалась вцепиться в него как можно крепче, наивно считая, что от этого темнота вдруг перестанет быть темнотой. Через несколько секунд глаза привыкли, и действительно, стало не так темно.
– Идем – снова шепнула она ему.
Они пробирались между огромными горами коробок, картонных вкладок и целых огромных листов картона, которые стояли, прислоненные к высоченным стопкам пустых пластиковых ведер. Вся эта конструкция при малейшем прикосновении издавала какой-то непонятный гул и грозила в любой момент обрушиться со страшным грохотом. Протискиваясь между двумя горами коробок, Артём обнял Аню, она погладила его по руке. По спине пробежал легкий холодок.
– Сюда – шепнула Аня, громко засмеялась, но сразу замолчала.
В небольшом закутке, куда попадал отблеск света, отраженного от выкрашенных масляной краской стен коридора, было тесно. В углу был свален вышедший из строя инструмент, тележки, погрузчики – его там оставляли до прихода ремонтной бригады, наведывавшейся в цех примерно раз в неделю.
Артём пододвинул телегу со сломанными колесами поближе к стене и уложил на нее целую гору картонных коробок.
– Прошу! – скомандовал он и поцеловал Аню.
– Ты классный – смущенно ответила она.
– Я знаю – не менее смущенно произнес Артём.
Он хотел сказать еще что-то, но не смог – Аня обняла его за шею и поцеловала, на этот раз крепко-крепко. Ее руки скользили по его спине, как будто их больше нечем было занять. Артём гладил Анины руки. Они казались ему какими-то слишком хрупкими.
"Что это? – подумал Артём. – Что со мной происходит? Почему я здесь, с ней? Нет, я понимаю, почему я здесь, пожалуй, я понимаю, но как так получилось, что не с Алиной? Нет, не хочу думать о ней. Я с Аней, это совершенно другое. И я другой. Я больше не тот, что был раньше. Она меня обманула, она бросила меня, с ней я больше никогда не буду, не буду иметь с ней ничего общего, а сейчас… я… Боже, как хорошо с ней".
– Чего ты молчишь? Ты там не боишься случайно?
– Нет – спокойно, но с трудом выдавил из себя Артём. – А ты?
– А мне с тобой ничего не страшно…
– Но…
– Не говори ничего, пожалуйста, давай просто помолчим. Не хочу ничего слышать, просто хочу побыть с тобой, – Аня стянула с Артёма рабочую фуфайку. Из ее кармана на пол выпал плеер.
– А, забей! – Артём на какой-то момент закрыл глаза. – Действительно, давай будем тише.
Он быстро расстегнул на Ане халат, вслепую, наощупь. Под ним была майка, серая спортивная майка, она постоянно носила такие. Он начал было стягивать с нее и майку, но она схватила его за руку.
"Нет, не сейчас, еще не время" – прочел он ее мысли.
Она расстегнула на Артёме штаны. Они не видели друг друга: в полумраке склада трудно было что-то разобрать.
– Ну, давай, Тём, мне не снять их – прошептала Аня на ушко и погладила Артёма по лицу.
Артём покорно снял с себя старые джинсы, которые носил только в цеху.
"И хорошо, что она не видит эти джинсы, позорище страшное, давно пора было их выбросить. И чего жалел?"
– Тём, я хочу тебя.
Артём с трудом нащупал пуговицы на ее шортах. Еще несколько секунд – и она была в одной майке. Телега поскрипывала. Артём поправил коробки.
Он чувствовал легкое головокружение, как будто от опьянения, в теле что-то покалывало то там, то тут, а ее руки ласкали это тело, гладили. Они были такими теплыми, что Артёма вдруг стало клонить в сон. Он тоже ласкал Аню, не в силах сделать с собой что-либо, чтобы перестать волноваться.
– Подожди, Тём, я знаю, что ты подумаешь про меня плохо…
– Это почему, Ань?
– Подожди, у меня тут с собой…
Она привстала и нащупала свои шорты, их Артём заботливо повесил на ручку телеги. Что-то зашуршало.
– Вот – уверенно сказала Аня.
Артём почувствовал, как она тянет его к себе, как стягивает с него трусы, как… Он уже не мог сопротивляться, не мог отказать, не мог ее разочаровать, соврать, обмануть, передумать.
– С каких это пор ты носишь с собой презервативы? – спросил Артём.
– Я не только их ношу, но и умею надевать, заметь, Тём. И вообще, ты обещал мне молчать. Давай не будем поднимать шум. Давай как-нибудь тихо, хорошо?
– Иди ко мне.
– Иду. Я здесь, с тобой.
Иногда силы гравитации перестают действовать. Мы чувствуем какую-то неописуемую легкость, словно нас подменили. Уже не тянет куда-то вниз, к земному центру, напрямик, безо всяких прочих вариантов. Тянет друг к другу. А потом куда-то вверх поднимают нас неведомые силы и снова заставляют прижаться друг к другу покрепче. Что происходит? Почему тело не слушается, мышцы не слушаются, сердце не слушается, разум не слушается? А разве должны слушаться? Вернее, разве они должны нас слушаться всегда и везде? Неужели они все вместе не могут хоть изредка объявить небольшую забастовку? Впрочем, забастовка – это не слишком подходящий термин. Скорее, они выходят из-под контроля. Ненадолго, но с далеко идущими последствиями. Что можно предпринять? Ничего. Совсем ничего? Да. Интересно, а с кем это мы разговариваем, когда все вдруг изменилось, забуксовало, отказало? Не с разумом ли, втянутым в игру чувств, но между делом продолжающим выполнять свою основную функцию? Очень может быть.
Артём прижимал Аню к себе и двигался сначала медленно, потом все ускоряясь. Он поднял ее с телеги и держал на руках. Было тяжело, но это не чувствовалось: грузить коробки в прицеп было гораздо тяжелее.
– Тёма…
– Что?
– Мне так хорошо.
– И мне.
– Можешь быстрее?
– А можно майку снять?
– Я стесняюсь, Тём!
– Меня? – Артём остановился и поцеловал ее.
– Тебя, солнце.
– Ммм, меня нечего стесняться, тем более тут ничего не видно.
– Ладно, опусти меня.
Артём бережно опустил ее на телегу, быстро сдернул с нее майку и снова взял на руки, будто боясь, что она скроется, умчится куда-то далеко и станет лишь воспоминанием да парой обидных сообщений на телефоне.
– Тёмочка…
– Анечка…
– Тёмочка, только держи меня крепче, хорошо?
– Хорошо, держу, разве ты не чувствуешь?
– Чувствую. А ты еще крепче, и я…