В четыре утра такси подъезжает к дому.
Соседка плачет, несентиментальный сосед предлагает одуматься.
– Германия – это плохо!
– Может, всё-таки останешься?
Но я ничего не слышу, такси распугивает жирных крыс возле помойки, пыль вьётся веером.
Меня несёт в сторону аэропорта Бен Гурион.
Валера Малой
На аэровокзале ждёт Сергей Март, он вместе с женой провожает меня на германщину и даёт последние инструкции.
Все заработанные непосильным трудом шекели удалось поменять на доллары.
Обмен валюты только на чёрном рынке.
На прошлой неделе вместе с Серёгой ездили к одному известному на весь Израиль валютчику.
Он менял деньги круглые сутки. Ночью, в праздники и даже в святой для евреев день – субботу.
Старый Ицек драл нещадный курс, но зато гарантировал новенькие и не фальшивые бумажки в сто долларов.
Март о чём-то пошептался с ним на ухо, Ицек цокнул языком – он был явно недоволен.
Но нещадный курс снизил…
Хлопаю себя по карманам, вроде всё на месте.
Неожиданно возле Сергея оказывается парень наших лет.
Он чем-то неуловимым похож на Глюка. Та же манера говорить, та же распальцовка.
На руках "синие" перстни. Ясно.
Похоже у парня за плечами не одна ходка.
– Познакомься.
– Это Валера Малой.
– Мой друг Андрей, – говорит Март и почему-то отходит в сторону.
– Слышь, брат – ты вообще знаешь – куда и зачем едешь? – вопрос Малого повис в воздухе.
За суетой отъезда это было мною совершенно упущено.
– Слушай сюда, – Малой отводит меня ещё дальше.
Удивлённо смотрю на Марта. Он и его жена оживлённо беседует с двумя молодыми женщинами, около них трое маленьких детей.
– Значит, так, – продолжает Валера…
– Сегодня, в Восточном Берлине на Карл-Маркс-штрассе с двух часов дня начнётся приём еврейских эмигрантов.
– Для дальнейшего расселения и принятия решения о виде на жительство.
– Этаж четвёртый, комната четыреста двенадцать.
Я просто в шоке, не знаю, как его благодарить.
Малой растопыривает пальцы и продолжает.
– Надо помочь моей жене и её подруге.
– У нас грудной ребёнок, у подруги двое малышей.
– И штук пятнадцать чемоданов…
– Не бросай их и помоги устроиться, я прилечу через неделю – ещё тут есть дела.
– Да хоть сто чемоданов!!!
– Всё сделаю, брат – даже не сомневайся – женщин и детей проведу, как родных.
Валера Малой одобрительно кивает, синие перстни на руках сливаются в один сплошной браслет…
Прощаюсь с Мартом, со всеми – сгребаю в охапку чемоданы, беру за руки детишек и мы исчезаем в глубине аэровокзала Бен Гурион.
Берлин. Аэропорт "Шёнефельд".
Снег?
Да это идёт снег! В голове проносятся слова известной песни:
– Снег кружится, летает, летает
– И позёмкою клубя, заметает…
Около трапа стоят автоматчики, их много.
За мной?
Идиотская мысль:
– Кому ты на хуй нужен – оказывается, это меры против терроризма.
На стоянке такси берём две машины и едем в сторону центра Восточного Берлина.
В одной тачке детишки и я, жена Валеры, её подруга.
Другая машина заполнена чемоданами.
– Что в них может быть?
Да ещё такие тяжёлые…
Серое и угрюмое здание полиции.
Всё, как говорил Малой – народу больше, чем людей.
Пишут какие-то списки, кругом русская речь. Скоро откроется дверь и начнётся приём еврейских эмигрантов.
Выходит переводчица, и я объясняю:
– Это моя жена с грудным ребёнком.
– А вот это родная сестра, тоже с двумя маленькими детьми.
– Мы не можем стоять в очереди, никак не можем! – дети плачут и хотят есть…
Народ напирает со всех сторон.
– Вас тут не стояло!
– Да пошёл ты на хуй!
Отталкиваю какого-то детину с многочисленными родственниками и буквально вваливаюсь в кабинет.
Тут же, втаскиваю, через толпу жену Малого с грудным ребёнком на груди.
Он начинает истерично плакать, рядом уже подруга с малышами…
Хотел ещё и все чемоданы втащить, но переводчица так страшно взглянула на меня, что весь багаж пришлось оставить за дверью.
Немец-полицейский, который ведал приёмом, спрашивает у переводчицы.
– Почему они без очереди?
– Порядок должен быть везде!
– Так я вам о них говорила – это целая семья с маленькими детьми…
– Ну, хорошо, давайте ваши паспорта и свидетельства о рождении.
Нам выдают бумаги, на которых написано – "Бездомные еврейские беженцы". Направляются для расселения и проживания в лагерь беженцев "Эркнер".
Берём такси, на этот раз минибус, и едем на самую окраину города.
Мрачный лагерь для беженцев и переселенцев встречает нас неласково.
Толпа людей стоит у входа в кабинет начальницы лагеря, она никого не принимает и кричит:
– Мест нет!!!
Внешность у неё – типичная эсэсовка из зондеркоманды.
Тогда я хватаю в охапку все чемоданы и начинаю их методично заносить в кабинет, а другой рукой рассаживаю детишек прямо на стульях, возле стола с документами.
Жена Малого и её подруга просто в истерике, они плачут навзрыд – понимая, что ночевать придётся на улице, под открытым небом.
Ага. Сейчас.
Эсэсовка выносит чемоданы вон, орёт и угрожает.
Я тоже начинаю орать.
Заношу чемоданы обратно и попутно объясняю:
– Жить и ночевать мы все будем у вас в кабинете!
– До тех самых пор, пока вы не дадите нам комнату для жилья и ночлега.
– Тем более у нас есть направление, там всё написано…
Сука из зондеркоманды хочет изорвать направления, но я изловчаюсь и хватаю её за руку.
Мне кажется, что она хорошо понимает по-русски – не ошибся я, ох, не ошибся…
Зрачки мои расширяются, и я шиплю начальнице в ухо, как змея:
– Если ты сейчас же не дашь нам комнату, то я загрызу тебя прямо на месте… и пускай меня судят по всей строгости немецкого закона.
Лицо эсэсовки перекашивает злобная гримаса, но результат достигнут.
Она звонит куда-то по телефону – приходит полупьяный немец, то ли он тоже живёт в лагере, то ли работает у неё – хуй его знает…
Вместе с ним и чемоданами в охапку идём в большое и серое здание, поднимаемся на шестой этаж.
Меня расселяют в большую комнату на десять человек, а девчонкам дают отдельную квартиру – на другом этаже. Есть даже небольшая кухня.
Немец уходит, пошатываясь, и говорит… на ломаном русском.
– Завтра надо оформить все документы в кабинете начальницы.
На часах уже полпервого ночи, ноги почти не держат. Девчонки ревут – то ли от радости, то ли от счастья.
Детишки тотчас засыпают.
Спускаюсь к себе на этаж и мгновенно проваливаюсь в объятия Морфея.
Направление
Утро наваливается, как снежный ком. В кабинете эсэсовки совсем другие люди, нам оформляют все документы, и мы уходим звонить в Израиль.
У автомата очередь, наконец, девчонки протискиваются в будку.
Видно, как они долго говорят с Валерой.
Затем трубку беру я.
Малой благодарит и шутит:
– Никто не обещал, что будет легко.
Ну вот, моя миссия закончена, он прилетит на той неделе – девочки остаются в лагере "Эркнер" ждать и надеется.
Ухожу пройтись по территории и осмотреться.
Вижу автобус, на нём надпись "Шпандау".
– Западный Берлин?
– Туда-то мне и надо…
Кругом родная речь, народ грузит чемоданы, и явно хочет покинуть негостеприимный Восточный Берлин.
Пытаюсь втулиться в этот транспорт, но нужна бумажка-направление для переселения в западную часть города.
– Где её взять?
Все молчат, как партизаны…
Рядом семейная пара из Киева, они на машине.
И им явно неуютно в лагере "Эркнер".
– Надо ехать следом за автобусом и там добыть эту неведомую бумажку-направление.
Едем очень долго, почти два часа. Шпандау – это другой конец Берлина.
Автобус останавливается около небольшой группы зданий, вокруг очень аккуратно и чистенько.
Это общежитие для еврейских эмигрантов, но какая огромная разница с мрачным "Эркнером".
Кусты подстрижены, птички поют. Видим, как народ спокойно выгружается, выстраивается очередь на заселение.
Ждём в машине напротив, а когда всех расселяют, проходим внутрь и спрашиваем:
– Как нам попасть в это чудесное общежитие?
Очень приятная женщина на плохом русском объясняет:
– Направление на заселение может выписать только лично директор сети этих общежитий или полиция в Восточном Берлине.
– Это огромная сеть, и у неё заключён договор с полицией о расселении и приёме еврейских беженцев.
– Что же делать?
– Ехать в Восточный Берлин, где вам вчера давали направления в "Эркнер", и просить переписать направление на общежитие "Шпандау".
Садимся в машину и проделываем долгий путь в другой конец города.
Только зря проездили, никто никаких новых направлений нам давать не собирается.
– Будете жить в "Эркнере" – говорит полицейский.
Как отрезал.
– Неужели нет никаких шансов?
– Есть.
– Директор сети общежитий может помочь вам, если вы его когда-нибудь увидите.
– Ха-ха-ха…
Полицейский доволен шуткой и смеётся от всей своей полицейской души.
Нам с киевлянами не до смеха, мы решили вернуться в Шпандау.
Надо было узнать адрес этого директора.
Уже темень, вечер, едем назад. Начальница общежития сообщает нам приятную новость:
– Директор лично приехал к нам, чтобы посмотреть, как заселяются вновь прибывшие эмигранты.
– Как сказать по-немецки направление? – спрашиваю я у начальницы.
– Убервайзунг.
Это слово я запомнил на всю жизнь.
Директор и его подчинённые закрылись в кабинете, и весело отмечают проверку заселения новых людей в новое общежитие Шпандау.
Вежливо стучу в дверь:
– Уделите мне несколько минут, пожалуйста!
Тётя, уже навеселе, говорит:
Надо подождать.
Жду час, два…
Веселье за дверью продолжается, опять стучу.
Уже другая тётя сообщает мне:
– Директор очень занят и никого принять не может.
– Убервайзунг, – говорю я, как заклинание.
Бочком-бочком просачиваюсь в кабинет, как зимняя позёмка под половик.
Директор оказался молодым парнем, который пил и закусывал в компании худых и весёлых тёток.
– Убервайзунг, – скулю снова и сую ему прямо под нос, заранее заготовленный чистый бланк, который любезно дала начальница общежития.
Юноша удивлённо машет рукой.
– Где же я это подпишу, все столы заняты едой и бутылками!
– Приходите завтра…
– Как всё это знакомо!
– Убервайзунг, – дую ему в ухо.
Он не выдерживает, и садиться прямо на пол.
Достаёт из кармана золотой "Дюпон" и подписывает мне и киевлянам "Убервайзунг" в общежитие Шпандау.
Также бочком выползаю из кабинета, слышно, как там продолжается веселье.
На счастье, начальница ещё у себя. Она не веселится с директором, на столе полно бумаг – идёт работа.
Протягиваю ей "Убервайзунг".
– Да?
– Ну, вы даёте! – она явно удивлена таким поворотом событий…
– Приезжайте завтра утром.
– Я подготовлю вам комнаты, – уже доброжелательно говорит фрау Мюллер.
Только сейчас мы наконец-то познакомились и узнали её настоящее имя.
– Очень приятно, спасибо вам за всё!
– Это директору спасибо – повезло вам, что он был в хорошем настроении.
Фрау Мюллер кладёт "Убервайзунг" на стол и придавливает большим дыроколом.
Дырокол чёрного цвета, в башке всё тоже темно.
Возвращаемся в "Эркнер", собираем вещи.
Наутро делаем эсэсовке ручкой, я прощаюсь с девчонками. Девочки виснут у меня на шее и плачут.
Но мыслями я уже в Шпандау.
Киевлянин заводит "Жигули" и мы едем в Западный Берлин.
За новой жизнью, за новым счастьем.
Степан Стецько
На улице большая очередь. Это те, кто прибыл сегодня, ребятам повезло – их сразу расселили в Шпандау.
В руках заветные "Убервайзунги".
Рядом со мной оказывается приветливый паренёк, чуть младше меня.
Разговорились, он тоже прибыл из Израиля. Зовут его Степан Стецько, бывший харьковчанин.
Вспоминаем вместе все нелегкие перипетии израильского жития-бытия.
Так я познакомился со своим будущим другом и компаньоном, судьба свела нас на долгие годы.
Но тогда мы об этом ещё не знали.
Незаметно подходит очередь, и фрау Мюллер направляет меня в комнату на шесть человек.
Степан получает комнату на двоих, через три дня к нему должна приехать жена.
Рассказываю Стецько про Западную группу войск, про торговлю – всё, о чём говорил мне Март.
Он тоже знает про это и предлагает работать вместе.
– Но я не умею водить машину!
– Не беда, зато я умею, – улыбается Стецько…
Он поменял доллары в Израиле и у того же старого Ицека.
Сумма получается небольшая, но хватает, чтобы приобрести старенький автобус "Фольксваген".
А вот купить товар, на продажу военным, денег совсем не остаётся.
Стецько щиро улыбается и говорит:
– Тут уже полгода, как живут мои знакомые по Израилю.
– Они люди не бедные, открыли небольшой магазинчик и дают товар на комиссию таким, как мы с тобой.
Едем знакомиться уже на нашем "Фольксвагене".
Небольшой магазинчик в Восточном Берлине. Нас встречает солидный дядя, это старый знакомый Степана, ещё по Харькову.
Рядом с ним его семья и все родственники. Сын, зять – "лицо кавказской национальности".
Степана встречают, как доброго знакомого.
Они торгуют с июня месяца, тогда военным первый раз выдали зарплату в западногерманских марках.
Дела идут хорошо, помимо магазина, ещё три автобуса, на которых они ездят торговать в гарнизоны.
На прилавках полно товара.
Видеокамеры и видеомагнитофоны.
Аудиотехника, шубы, джинсы, косметика, газовые баллоны и газовые пистолеты, компьютерные игры – чего там только нет.
Солидного дядю все за глаза называют Сухарь.
Сухарь предлагает:
– Берите товара на полный автобус! – и всё записывает на бумажку.
– Второй экземпляр этой бумажки мне! – Сухарь недовольно смотрит на Степана.
– Кого ты привёл?
– Ведь это же бухгалтер… – шутит он.
Глаза колючие и умные.
– Предлагаю работать на "общак", – уже добрее говорит Сухарь.
Стецько заранее предупредил:
– Нам последует предложение работать на "общак", но принимать его категорически не следует.
– Сухарь мягко стелет, да жёстко спать.
Видно было, что пути их по Харькову пересекались.
Немудрено. У Сухаря было несколько "цехов" по пошиву джинсов и ширпотреба.
Когда пришла кооперация, он сильно развернулся.
Стецько же был мастером спорта по боксу. В свои неполные тридцать лет он выиграл несколько крупных турниров.
В эпоху кооперации и рэкета ушёл крутить "напёрстки".
Это было лучше и доходнее, чем бокс. Так что с Сухарём они неплохо знали друг друга.
Ушлый Стецько говорит:
– Большая часть денег в автобусе его.
Хотя это было не так, там всё было поровну.
– Поэтому работать на "общак" мы никак не можем, а вот работать "на комиссию" – с удовольствием.
– Ну, дело ваше…
Загружаемся товаром под завязку и уезжаем.
Предварительно на атласе автомобильных дорог Германии нам отмечают название городов и деревень, возле которых расположены гарнизоны Западной группы войск.
"Лесники"
На другой день в четыре утра выезжаем в сторону Лейпцига. Искать гарнизоны было не просто, особенно первый раз. Никаких тебе указателей и табличек.
Только характерные признаки – бетонная дорога, лес или лесополоса, серые и грязные хрущёвские четырёхэтажки – там жили офицеры.
Казармы были за заборами, а забор из-за леса не видать.
Вот поэтому всех русскоговорящих эмигрантов, которые продавали товар в гарнизонах, и называли – "лесники".
Сам товар тоже имел условную градацию.
Видеоаппаратура и аудиотехника назывались – "видео-шмидео" или "видики-шмидики".
Куртки и плащи из кожи-"можи".
Норковые и прочие волчьи шубы-"мубы".
Мелкий сыпучий товар назывался одним словом – "шняга".
Понятие было очень растяжимое – под "шнягой" имелись в виду и косметика, и газовые баллончики, патроны для газовых пистолетов, часы "Ориент", часы электронные "Семь мелодий" и многое другое.
Спортивные костюмы "Монтана" и "Адидас", кроссовки, джинсовые рубашки и куртки, джинсы, спортивные сумки – всё это называлось одним словом – "спортивка".
Отдельной и очень бомбовой позицией проходили турецкие свитера "Бойз" и "С орлом".
Качество всего этого товара было настолько хуёвое, что вся эта "шняга" и "шмидео" могло порваться, сломаться, просто развалиться в руках в любую минуту или секунду.
Хотя на телевизоры, видеокамеры и видеомагнитофоны мы давали гарантию – поскольку нам её давал продавец.
Постепенно мы освоились в Берлине, и Стецько посчитал более не нужным брать товар у Сухаря.
В городе оказалась масса других магазинов, которые тоже давали товар "на комиссию".
Все они были расположены в центре, район вокзала "Зоологический сад" и улицы имени философа Канта.
Магазины со "шмидео" принадлежали эмигрантам старой волны.
Цены там были дороже, и всё время пытались всучить поломанные камеры или телевизоры.
Владельцы были мерзкие рожи, уехавшие в конце шестидесятых годов, а сейчас, имея немного денег, перекупали всю эту технику и продавали "лесникам".
Все контейнеры с товаром "Сони", "Тошиба", "Панасоник" прибывали из Азии прямо в магазины, но не этим рожам, а самым настоящим неграм и азиатам.
Они первыми начали закупать всё это, заработали большие деньги, но неохотно давали товар "на комиссию", чем пользовались владельцы "русских" магазинов.
"Шнягой" и "спортивкой" торговали турки. Магазины были разбросаны по всему городу, но через месяц-другой мы хорошо ориентировались и находили их по характерным вывескам.
Там же, в огромных картонных коробках, можно было взять свитера "Бойз".
От сырости и дальней транспортировки они были спрессованные и затхлые, бесформенные и безразмерные.
Но тяга солдат и офицеров к свитеру "Бойз" была такой сильной, что на её фоне бледнеет даже либидо, описанное стариком Фрейдом.
Аксиома.
Большие полосатые китайские сумки пользовались огромным спросом в гарнизонах.
Все готовились к выводу войск, он проходил постепенно.
Паковались контейнеры на Родину, гнались в Россию всевозможные модели "Жигулей".
Китайская полосатая сумка, как символ торговли Западной группы войск, реяла гордым стягом над гарнизонами и казармами.