Ох уж этот нарочито веселый тон, как он мне хорошо знаком! Можно было не сомневаться, что она не смирится с поражением и с лихвой компенсирует свою вынужденную уступку победой в решающем бою.
- Что ж, надевай фартук и бери в руки метлу, - добавила она на прощание. - Я сообщу Биллу и Диане, что у тебя новое увлечение - заниматься домашним хозяйством, и сегодняшний вечер ты проведешь с половой тряпкой в руках. Они будут в восторге.
- Послушай, дорогая, не подумай только, что я не хочу тебя видеть, - начал я, но тут же услышал: "Пока!" - все тем же нарочито веселым тоном - и понял, что опять все сделал не так. Она повесила трубку и, наверно, уже направлялась в ресторан аэропорта, чтобы заказать себе виски со льдом и выкурить три сигареты подряд в ожидании своих друзей.
Вот так… Что же теперь делать? Мой гнев против Магнуса перекинулся на Виту: откуда мне было знать, что она прилетит раньше времени и неожиданно позвонит мне? Любой в подобной ситуации вел бы себя не лучшим образом. Но тут была одна загвоздка: моя ситуация ни на чью больше не похожа - она уникальна. Менее часа назад, благодаря препарату, я жил в совершенно другом мире, в другом времени и пошел на это сам, по собственному желанию.
Я начал слоняться по дому: из библиотеки в столовую, оттуда в музыкальный салон и обратно - как турист, вышагивающий по палубе корабля, - и мне стало казаться, что я теперь больше вообще ни в чем не уверен. Ни в себе, ни в Магнусе, ни в Вите, ни в том мире, который меня окружал. Да и кто мог сказать, к какому миру я на самом деле принадлежал: к тому, где был этот дом, который мне предоставили во временное пользование, лондонская квартира, контора, которую я покинул, уйдя с работы, - или к тому, где остался убранный в траур дом, такой реальный в моем сознании, хотя он давным-давно погребен под многовековым слоем камней и мусора. Почему же, если я решил больше никогда не видеть тот дом, я так упорно отговаривал Виту приехать завтра? Я сказал первое, что пришло в голову - это была чисто рефлекторная реакция. Головокружение и тошнота прошли? Прошли. Но они могут возобновиться в любую минуту. Могут. Препарат представляет опасность: его воздействие и побочные явления неизвестны. И это - факт. Я люблю Виту, но я не хочу, чтобы она была здесь, рядом со мной. Почему?
Я снова бросился к телефону и позвонил Магнусу. Никто не отвечал. Как никто не мог ответить на вопрос, который мучил меня. Возможно, ответ знал тот врач с умными глазами. Что бы он мне сказал? Что наркотические препараты, обладающие галлюцинирующим эффектом, могут сыграть злую шутку с подсознанием, извлекая из глубин нашей психики все, что накопилось там на протяжении жизни, и поэтому лучше держаться от них подальше? Дельный совет, но меня он не устраивал. Я ведь совершал путешествия не к призракам собственного детства. Все эти люди - не тени из моего прошлого. Роджер, управляющий, - отнюдь не мое второе "я", а Изольда - не плод моей фантазии, не какой-то выдуманный идеал. Или я ошибаюсь?
Снова и снова пытался я связаться с Магнусом, но у него по-прежнему никто не отвечал. Так я промаялся весь вечер: не мог ни читать, ни слушать пластинки, ни смотреть телевизор. Наконец, когда я уже сам себе осточертел, и мне надоело ломать голову над этой проблемой, которая казалась неразрешимой, я отправился спать и на следующее утро с большим удивлением осознал, что спал я просто прекрасно.
Утром я первым делом позвонил в Лондон и поймал Виту уже в последнюю минуту: она убегала встречать мальчиков.
- Дорогая, прости, я вчера… - начал я, но она прервала меня - не было времени для объяснений, поскольку она уже и так опаздывала.
- Хорошо, я позвоню позже. Когда ты будешь дома? - спросил я.
- Не могу точно сказать, - ответила она. - Все зависит от мальчиков: что они захотят делать, придется ли заезжать в магазины. Может, нужно будет купить им джинсы, плавки, не знаю что еще. Да, кстати, спасибо за письмо. Твой профессор действительно нагрузил тебя будь здоров.
- Черт с ним, с Магнусом… Как прошел ужин с Биллом с Дианой?
- Прекрасно. Порассказали всяких сплетен. Но я должна бежать, а то мальчики будут томиться на вокзале.
- Передай им привет от меня, - прокричал я, но она уже повесила трубку.
Ладно хоть голос ее звучал вполне нормально. Вероятно, вечер с друзьями и хороший сон благотворно на нее повлияли, да и письмо сыграло свою роль: кажется, она мне поверила. Слава Богу… Теперь можно немного расслабиться. В дверь постучали, и вошла миссис Коллинз - в руках у нее был поднос с завтраком.
- Вы меня балуете, - сказал я, - мне следовало встать на час раньше.
- У вас же отпуск, - сказала она, - а значит, вставать рано незачем, разве не так?
Я пил кофе и обдумывал ее слова. Точно подмечено: незачем рано вставать… Мне не придется больше нырять в метро, чтобы добраться из Западного Кенсингтона до Ковент-Гардена, не будет больше окна родной конторы, неизбежной повседневной текучки, споров о рекламе, о суперобложках, не будет никаких новых авторов, старых авторов. Я ушел с работы. Со всем этим покончено. Незачем больше рано вставать. Но Вита хочет, чтобы я начал все сначала - только по ту сторону Атлантического океана. И значит - снова метро, толчея в чужой уличной толпе, офис в тридцатиэтажном здании, неизбежная повседневная текучка, споры о рекламе, о суперобложках, новые авторы, старые авторы. Есть ради чего рано вставать…
На подносе с завтраком лежали два письма. Одно было от матери из Шропшира, в котором она писала, что в Корнуолле, должно быть, сейчас очень мило и что она мне страшно завидует: там у меня, небось, светит солнце. А ее снова замучил артрит, а бедняга Добси стареет просто на глазах и стал совсем глухой. (Добси - мой отчим, и ничего удивительного в том, что он оглох: скорее всего, это защитная реакция - мать говорит без умолку.) И так далее, и тому подобное - восемь страниц, исписанных ее крупным, округлым почерком. Я почувствовал угрызения совести, поскольку уже год не навещал ее, хотя - надо отдать ей должное - она никогда не упрекала меня, была очень рада, когда я женился на Вите, и всегда поздравляла мальчиков с Рождеством, присылая им в качестве подарка слишком крупные, на мой взгляд, суммы денег.
Другой конверт был длинный и тонкий. Внутри я обнаружил два листа, отпечатанных на машинке, и записку, нацарапанную рукой Магнуса.
"Дорогой Дик, - писал он, - один длинноволосый друг моего ученика, проводящий все дни напролет в Британском музее и Государственном архиве, откопал сии бумаги, которые лежат сейчас перед твоими глазами. Придя сегодня утром на работу, я обнаружил их на своем письменном столе. В Переписной книге содержится довольно любопытная информация, да и другой документ, мне кажется, может тебя развлечь: там упомянут небезызвестный тебе лорд Шампернун - какая-то скандальная история, связанная с перезахоронением его останков.
Я сегодня буду думать о тебе: мне интересно, куда Виргилий ведет своего Данте. Только помни, что прикасаться к нему нельзя: последствия могут быть самые неприятные. Держись на расстоянии, и все будет отлично. Я бы посоветовал тебе следующее "путешествие" совершить не выходя из дома.
Твой Магнус."
Я взял в руки документы. Студент, нашедший все это, нацарапал в верхнем углу первого листка: "От епископа Грандиссона Эксетерского. Оригинал на латыни. Извините за корявый перевод". Далее следовало:
"Грандиссон, после Рождества Христова 1329, Тайуордретский монастырь.
Джону и проч., и всем его возлюбленным детям, всем достопочтенным братьям ордена, а также лордам, приору и Тайуордретской обители - мое приветствие и проч. Всем нам хорошо известно, что согласно уложениям священного канона, тела благочестивых верующих, погребенных однажды церковью, не могут быть эксгумированы, за исключением особых случаев, оговоренных каноном. До нашего слуха недавно дошло известие, что тело лорда Генри Шампернуна, рыцаря, преданное земле, покоится в вашем освященном храме. Однако, как нам кажется, определенные лица, погрязшие в мирской суете и соблазненные мишурой земного бытия, пекущиеся более о своей корысти, нежели о благоденствии вечной души вышеназванного рыцаря, презрев обряды святой церкви, отягощены заботою о том, чтобы достать из земли прах названного рыцаря при обстоятельствах, не допускаемых нашими законами, и перенести его в другое место без нашего на то соизволения. Дабы воспротивиться совершению оного бесчинства, мы призываем вспомнить о христианском повиновении и повелеваем пресечь подобную греховную дерзость и не допустить эксгумации вышеназванного тела или какого-либо его перезахоронения, ибо на то не было испрошено наше соизволение - никакие доводы и причины не должны приниматься во внимание и обсуждаться, ибо оные противны воле Божьей и нашей. Мы же со своей стороны налагаем строжайший запрет под страхом отлучения от церкви на всех наших подданных до единого (включая и тех, с помощью которых это преступное деяние рассчитывают совершить) каким бы то ни было образом, будь то содействие, совет, либо услуга, способствовать извлечению погребенного тела из земли или любому другому его незаконному перемещению. Писано в Пейнтоне 27 августа."
Внизу Магнус приписал: "Мне нравится прямолинейность епископа Грандиссона. Но я абсолютно не понимаю - о чем речь? Семейная свара или что-нибудь похуже, о чем епископ и сам не очень осведомлен?"
Второй документ представлял собой именной список под заглавием "Переписная книга, год 1327, приход Тайуордрет. Подушная подать в 1/20 движимого имущества… взимаемая со всех граждан податного сословия, владеющих имуществом стоимостью в десять шиллингов и более". Всего в списке было сорок имен, и возглавлял его Генри де Шампернун. Я пробежал глазами остальные имена. Под номером двадцать три шел Роджер Килмерт. Значит, это не галлюцинация - такой человек действительно существовал.
Глава восьмая
Я оделся, сел в машину и, обогнув Тайуордрет, взял курс в Тризмилл. Я намеренно не стал останавливаться на знакомой стоянке у обочины, а съехал вниз с горы прямо в долину. Парень, живший в доме под названием "Нижняя часовня", мыл свой фургон. Увидев меня, он помахал рукой. То же самое произошло и когда я притормозил за мостом около фермы Тризмилл. Фермер, которого я встретил вчера утром, гнал своих коров через дорогу и остановился перекинуться словечком. Я поблагодарил Бога за то, что ни тот, ни другой не видели меня вчера вечером на стоянке.
- Ну как, нашли усадьбу? - спросил он.
- Да нет, - ответил я, - думаю, нужно еще раз осмотреть все вокруг. Тут недалеко, на полпути вверх по холму, есть довольно странное место - все заросло утесником. Случайно не знаете, как оно называется?
Из-за моста мне плохо были видны окрестности, поэтому я наобум махнул рукой примерно в направлении карьера: там вчера, оказавшись совсем в другом веке, следуя за Роджером, я попал в дом, где умирал сэр Генри Шампернун.
- Вы имеете в виду Граттен? - спросил он. - Сомневаюсь, чтобы там было что-нибудь интересное для вас - кроме битого шифера да камней, ничего нет. Когда-то было полно сланца. А сейчас один мусор. Говорят, при строительстве дома в Тайуордрете в прошлом веке камень и сланец в основном брали оттуда. Похоже на то.
- А почему такое название - Граттен? - спросил я.
- Точно не знаю. Так называется тот участок, где сейчас распаханное поле. Оно принадлежит ферме Маунт-Беннет. Мне кажется, это старое слово, обозначавшее что-то горящее. Напротив поворота на Стоунибридж есть тропинка, она выведет вас прямо к месту. Но только ничего интересного вы там не найдете.
- Скорее всего, вы правы, - ответил я, - но хотя бы полюбуюсь видом.
- Оттуда разве только поезда увидишь, - засмеялся он, - да и они теперь редко ходят.
Оставив машину на полпути к вершине горы, напротив проселочной дороги, как он и советовал, я направился через поле к Граттену. Подо мною лежала долина и проходила железная дорога, направо местность резко шла под уклон к железнодорожной насыпи, а за насыпью склон становился более отлогим и внизу переходил в болотистые заросли. Вчера в том, другом, мире на этом самом месте между нынешней насыпью и болотом, в самом центре лесистой долины, где кустарник и деревья теперь особенно густы, находилась пристань. Посередине узкого залива Отто Бодруган поставил на якорь свое судно, развернув нос корабля навстречу приливу.
Я прошел мимо того места, где накануне сидел и курил. Затем прошел в сломанные ворота и остановился среди знакомых ям и бугров. Но сегодня, когда я не страдал ни от головокружения, ни от тошноты, я отчетливо увидел, что все кочки были не природного происхождения - вероятнее всего, здесь когда-то стояли стены дома, которые давно разрушились, ушли в землю и заросли, а углубления, которые я принял за ямы, возникли на месте бывших комнат.
Люди, бравшие отсюда камни и сланец для строительства своих домов, знали, что делали. Сняв лопатой пласт земли, покрывавший, должно быть, фундамент здания, они находили в большом количестве весь необходимый материал, и карьер позади возник в результате таких же раскопок. Теперь местные жители утратили к этому месту всякий практический интерес. Карьер стал использоваться как свалка для разного хлама и старых консервных банок, проржавевших от времени и зимних дождей.
Что ж, кто-то утратил интерес к этому месту, а я только начал его ощущать, хотя фермер там, внизу, в Тризмилле, и заверял меня, что ничего достойного внимания я здесь не найду. Пока что мне было известно только одно: вчера, в другом времени, я стоял в сводчатом зале, занимавшем основную часть давно разрушенного дома, затем по наружной лестнице поднялся в верхнюю комнату и видел, как умирал его хозяин. Теперь здесь нет ни двора, ни стен, ни зала, ни конюшен за домом - ничего, кроме поросших травой холмиков и вьющейся между ними узкой грязной тропинки.
Один участок был совершенно ровный, с гладкой зеленой травой - возможно, когда-то именно здесь находился двор. Я сел и стал смотреть вниз на долину - туда же смотрел Бодруган, когда он подошел к окошку в зале. Тайуордрай, дом на берегу… Я думал о том, какой голубой была вода в извивающемся морском рукаве в те далекие времена и как отливали золотом на солнце песчаные отмели по обоим его берегам во время отлива. Если воды в заливе тогда было достаточно, Бодруган мог поднять якорь в ту же ночь и отплыть в море, если же нет, он все равно мог вернуться на борт и переночевать там со своей командой, а на рассвете, быть может, вышел на палубу, потянулся после сна и, подняв голову, долго смотрел на погруженный в траур дом.
Документы, которые я получил сегодня утром по почте, лежали у меня в кармане, и теперь я вынул их и перечитал еще раз.
Послание епископа Грандиссона, отправленное приору, было датировано августом 1329 года. Сэр Генри Шампернун умер в конце апреля - начале мая. Несомненно, попытку извлечь его прах из монастырской могилы предприняла чета Феррерсов, и конечно же, главным вдохновителем этой авантюры была миссис Феррерс. Интересно, кто же все-таки донес епископу, сыграв, с одной стороны, на амбициях церковного служителя, а с другой - полностью застраховав себя от угрозы возможного разоблачения. Скорее всего, это дело рук сэра Джона Карминоу - не без участия Джоанны, с которой он, будьте уверены, к тому времени уже не раз переспал.
Я вновь взглянул на список из Переписной книги, мысленно отмечая тех, чьи имена совпадали с местными названиями на моей дорожной карте, которую я прихватил с собой из машины. Рик Тривинор, Рик Тривайриан, Рик Тринателон, Джулиан Полпи, Джон Полорман, Джеффри Лампетоу… все эти имена с небольшими изменениями в написании сохранились в названиях ферм, отмеченных на моей карте. Люди, которые здесь когда-то жили, умерли более шестисот лет тому назад, но свои имена передали памяти потомков, тогда как Генри Шампернун, владелец этих земель, оставил после себя лишь огромное количество бугров и ям, чтобы я, нарушитель временных границ, спотыкался и ломал себе ноги. Все они спят вечным сном уже почти семь веков, Роджер Килмерт и Изольда Карминоу в их числе. О чем они мечтали, думали, что им удалось свершить - теперь это ни для кого не имеет никакого значения. Все давно забыто.
Я встал и попытался определить среди всех этих колдобин, где же находился зал, в котором вчера сидела Изольда, обвиняя Роджера в попустительстве преступлению. Но у меня ничего не вышло. Природа поработала на совесть - и здесь, на склоне холма, и внизу, в долине, где когда-то сверкали воды морского залива. Море отступило и обнажило землю, стены поросли травой, мужчины и женщины, которые ступали по этой земле, глядя вниз на голубые воды, давно обратились в прах.
Я пошел прочь тем же путем, через поле. Настроение было унылое, рассудок говорил, что приключение подошло к концу. Но чувства не желали мириться с разумом, они не позволяли душе обрести покой и, к счастью или к несчастью, но я понимал, что меня здорово затянуло. Я не мог забыть, что стоит мне только повернуть ключ в дверях лаборатории, как все свершится снова. Вот оно, извечное искушение рода человеческого - вновь и вновь стоять перед выбором: вкусить ли запретный плод с древа познания. Я сел в машину и отправился в Килмарт.
Несколько часов я составлял Магнусу подробный отчет о том, что случилось со мной вчера, а заодно упомянул о приезде Виты в Лондон. Затем я поехал в Фауи, чтобы отправить письмо и договориться насчет проката парусной лодки на следующую неделю, когда Вита с мальчиками уже будут здесь. Конечно, это не залив у Лонг-Айленда, всегда спокойный и гладкий, как зеркало, и яхта не такая роскошная, как та, что нанял ее братец Джо, но она все же должна оценить мои усилия, да и мальчики, я думаю, будут довольны.
В этот вечер я никому не звонил, и мне тоже никто не звонил, и вот результат: спал я отвратительно, все время просыпался и вслушивался в тишину. Роджер Килмерт не выходил у меня из головы - я так живо представлял его в спальне над кухней в старом доме, и, кроме того, мне было интересно, удалось ли его брату шестьсот сорок лет назад надежно припрятать посуду. Наверное, удалось, если они хотели, чтобы Генри Шампернун лежал спокойно в своей могиле в монастырской часовне, пока сама часовня тоже не обратится в прах.
На следующее утро у меня не было никакого настроения завтракать в постели - я слишком нервничал. Я пил кофе, сидя на террасе у входа в библиотеку, когда позвонил телефон. Это был Магнус.
- Как себя чувствуешь? - первым делом спросил он.
- Отвратительно. Я плохо спал.
- Это ничего, еще успеешь выспаться. Можешь прилечь днем на свежем воздухе в патио. В кладовке есть надувные матрасы, так что я просто тебе завидую. Мы тут в Лондоне все умираем от жары.
- А мы в Корнуолле нет, - ответил я. - К тому же в этом твоем патио я страдаю от клаустрофобии. Ты получил мое письмо?
- Да, - сказал он. - Поэтому и звоню. Поздравляю с третьим "путешествием". Что касается твоего самочувствия, так ничего страшного в этом нет. В конце концов сам виноват.
- Да, возможно, если говорить о тошноте и головокружении, - ответил я, - но как ты объяснишь путаницу во времени?